Кингсблад, потомок королей
Шрифт:
Доктор Камбер приказал:
— Перестаньте, Боб. По всем признакам ваш отец умер от грудной жабы. Нийл тут ни при чем. Вероятно, ваш отец гордился его мужеством.
В небольшой комнате стало тесно: из своих кабинетов, помещавшихся в том же здании, пришли доктор Рой Дровер, председатель Федерального клуба, и доктор Кортес Келли, сосед Нийла и заядлый охотник на уток; и Дровер, удостоив Нийла долгим неприязненным взглядом, возразил Камберу:
— Ну, не скажите, доктор. Выходки Нийла вполне могли повредить старику. Нельзя говорить так уверенно.
Доктор Келли вступился:
— Да бросьте вы, Рой. Нийл — идиот,
Голоса спорящих затихли в коридоре, а Нийл, Роберт, доктор Камбер и заплаканная ассистентка еще долго молча прислушивались к неестественному молчанию мертвого.
Нийлу вспомнилось, как в октябре отец энергично сгребал сухие листья и философствовал:
«Больше всего люблю осень. Самое спокойное время года. Я всегда так занят, хоть заработки у меня и не бог весть какие, и от осени моей жизни я предвкушаю много покоя и радости. Великое дело — покой».
Но не этот покой — лежать на кушетке в приемной, неподвижно сложив нервные руки.
«И я — его убийца? Теперь он никогда не узнает о потомстве Екатерины Арагонской, а может, это все-таки правда? Что же, я и мечту его убил?»
Рука доктора Камбера лежала у него на плече, но Нийлу хотелось, чтобы с ним была Вестл… И Софи. И Мэри Вулкейп.
Роберт сморкался и плакал. Самый старший из детей доктора Кеннета, он больше других остался ребенком и бежал к отцу со своими горестями, даже когда сам уже стал отцом. Это был великовозрастный мальчишка с фермы, охваченный горем и страхом, и Нийл только сейчас понял, чем явилось его сообщение о негритянских предках для этого неумного, жадного и привязчивого отца семейства.
А затем прибыл Роберт Харт из похоронного бюро, и с этой минуты до того, как гроб опустили в январскую землю, два Роберта несли на себе все заботы. Они были очень похожи друг на друга: одинаково торжественные, одинаково блестяще умеющие справляться с маленькими, никчемными делами, одинаково уверенные, что в гробу доктору Кеннету приятно иметь под головой чистую мягкую подушечку.
И одинаково убежденные в том, что Нийл убил его.
К похоронам худое, доброе лицо его отца усилиями бальзамировщика приобрело отвратительное сходство с восковым красавцем из паноптикума. Нийла резнула догадка, что нарядная отделка гроба, видная в квадратном прорезе крышки, вероятно, тут и кончается — из соображений экономии, и он почувствовал, что ненавидит этот мишурный бизнес смерти без хлопот для родных и знакомых; ненавидит двух шепчущихся Робертов, которые всем своим важным видом словно говорили: «Не предавайтесь горю — смотрите, как мы держим себя в руках — цены исключительно низкие — открыто круглые сутки».
Вдвоем они добились того, что Нийл ощущал себя чужим в отцовском доме.
Мать его — слабенький клочок тумана — держалась спокойно, не плакала, не строила из себя героиню даже в этот единственный день, когда имела на это право. Она покорно выполняла все, что ей диктовали два Роберта. Они так мужественно опекали ее, так любезны были их неуклюжие попытки снять с нее бремя скорби, недоступной их пониманию!
Больше всего льстило двум Робертам присутствие мэра Флирона и бывшего мэра Билла Стопла, которые, сняв шляпы, многозначительно поглядывали на Нийла, точно
А гроб стоял посреди гостиной, и вокруг него толпились чужие люди, — Нийл мог бы поклясться, что они никогда не видели доктора Кеннета при жизни, и раскрашенная кукла в гробу, казалось, ждала, и все они, казалось, ждали чего-то, сидя на взятых напрокат стульях, и в комнате нестерпимо пахло множеством диковинных цветов, а карандашный портрет доктора Кеннета был завешен черным покрывалом, наскоро выкроенным из шторы времен затемнения. Только маисовая трубка доктора Кеннета, которую два Роберта забыли убрать с пианино, никого не обманывала и ничего не ждала.
Роберт Харт священническим жестом поднял руку, и Роберт Кингсблад тоже поднял руку и повернулся к матери, которая только теперь разрыдалась. Со смущенным видом, шагая, как автоматы, к гробу подошли четверо мужчин. Среди них были Седрик Стаубермейер и У.С.Вандер — два соседа, питавшие особо лютую ненависть к перевоплотившемуся Нийлу.
За все время никто из присутствующих не заговорил с ним — все только молча кланялись непроницаемо-вежливой Вестл и взбудораженной Бидди.
Гроб, наклонившись, медленно поплыл вниз над ступенями парадного крыльца. Нийл только сейчас почувствовал всю бесповоротность смерти. Последний раз отец спускался по этим ступеням, по которым он столько лет суетливо и быстро бегал вверх и вниз; и теперь он не мог даже пройти по ним сам. Его несли, и он не мог напоследок оглянуться на свой дом.
Харт рассадил всех по машинам, следуя сложным правилам придворного этикета, как будто Смерть — монарх, строго требующий соблюдения чинов и званий. Элис Уттик Кингсблад и Китти Кингсблад Сэйворд поспорили из-за того, кому ехать с мамой. Роберт Харт успокоил и примирил их с таким деловито набожным видом, словно хотел сказать: «Пройдет и это, и вы удивитесь, какой скромный счет я вам представлю».
Машины шли с зажженными фарами, чтобы все знали, что это похоронная процессия. Закон штата гласил, что всякий, кто пересечет ей дорогу, оскорбит чувства доктора Кеннета и обязан будет заплатить штраф.
Потом гроб вознесся по лестнице в баптистскую церковь Сильван-парка, где доктор Шелли Бансер в полном облачении дожидался его с таким лицом, будто он никогда не играл в рамми, но проводил всю жизнь в унылой келье, размышляя о последнем воскресении. Проповедь его содержала много утешительных слов, и он обещал всем собравшимся, что скоро они снова свидятся со своим другом, но казалось, сам он мало этим озабочен.
Нийл опять подумал о незнакомых людях, явившихся проводить его отца. Кто они такие? Пациенты? Может, некоторые из них знали отца лучше, чем он, его сын? Ему стало тоскливо, и вдруг его руку ободряюще сжала умная рука Вестл.
Он заметил, что многие смотрят не на пастора, а на него; и вспомнил, что для половины этих людей он — переодетый негр, которого уличили и скоро выгонят из города. Потом он увидел в заднем ряду двух неожиданных гостей, пытавшихся взглядом заверить его в своей крепкой дружбе. То были Ивен Брустер и дантист Эмерсон Вулкейп — коллега доктора Кеннета, с которым тот за всю жизнь не сказал ни слова.
На кладбище Форрест-лон было холодно, и над теми, кто еще стоял, поеживаясь, у могилы, напутственные слова доктора Бансера плыли и повисали в воздухе, как серые снежные хлопья.