«Кино» с самого начала и до самого конца
Шрифт:
Примерно половина гостей отправилась восвояси, а часть осталась выпивать-закусывать, расспрашивать нас о житье-бытье и просить повторить для них понравившиеся песни. Мы с удовольствием повторяли и поняли, что и чисто музыкальные вещи тоже доходят до публики, правда лишь до небольшой ее части. Это касалось и текста песен, но, в принципе, это нормально – нельзя за один день привить вкус к слову и звуку народу, воспитанному на диких, с колыбели запавших в мозг стихах, исполняемых А. Пугачевой и другими корифеями, несущими культуру в массы.
Все было очень мило, я чувствовал, что Москва становится нашей вотчиной, – так впоследствии и вышло. Москва для русских музыкантов как Америка для европейцев – ее вроде бы не любят, но мировая слава никогда ни к кому не приходит без американского успеха. Практически все наши группы проверялись в Москве – первый большой успех Майка, первые действительно большие концерты «Аквариума», теперь мы… Но до Майка и «Аквариума» было еще очень далеко, мы прекрасно это понимали и не обольщались, но дело потихоньку двигалось, а там – кто знает…
Один из гостей, назвавшийся нам Алексеем, пригласит нас завтра утром прийти к нему в гости и посмотреть его домашний музей. Что это за музей, он не сказал, но мы решили воспользоваться приглашением, тем более что утром Сережка с Валей начали готовиться к вечернему торжеству, а мы только путались у них под ногами и создавали лишнюю толчею и суету, и мы отправились в гости к новому знакомому.
Приехав в Столешников переулок, где проживал Алексей, мы выпили по кружке пива в знаменитой московской «Яме» и, найдя по бумажке с адресом нужный дом и подъезд, вошли в очередную коммунальную квартиру. Наш новый знакомый был человеком лет уже тридцати с лишним, низеньким, здоровеньким, розовощеким брюнетом с быстрыми темными глазами, аккуратной прической и в спортивного вида костюме. Он оказался довольно известным московским поэтом по фамилии Дидуров. Все, читающие эти строки, я думаю, знакомы с его произведениями, хотя бы со стихами к песням из старого кинофильма «Розыгрыш». Помните это – «Когда уйдем со школьного двора, тра-ля-ля-ля…» и так далее. Дидуров был настоящим поэтом – он не пил и не курил, был холост, каждый день в шесть утра ездил в плавательный бассейн и каждые два часа пил экстракт шиповника – идеальный образ жизни творческой личности. Услышав вчера Витькину «Восьмиклассницу», он был потрясен – Дидуров не ожидал такого совпадения, ведь музей, который он собирался нам показать, назывался «Музеем Голой Восьмиклассницы».
Дело в том, что в процессе работы над «Розыгрышем» – фильмом о школьниках и для школьников – Дидуров был постоянно окружен со всех сторон школьницами различного возраста, от пятого до десятого класса, и они его так достали, что теперь все разговоры и действия поэта вертелись вокруг восьмиклассниц – квинтэссенции всех этих девушек. В его воспаленном воображении все восьмиклассницы виделись ему голыми, и он создал дома целый музей, посвященный любимому предмету.
«Ее дневник», «Ее носовой платок», «Ее промокашка из тетради для контрольных работ», «След ее губной помады», «Ее ноготь с большого пальца правой руки» – такого рода экспонаты преобладали в музее Дидурова, в целом очень забавном. Мы провели у Алексея несколько приятных часов, попели ему песни, которые он записал себе на магнитофон – ему тоже было нужно побольше зверства, и мы поорали всласть для него и его восьмиклассниц. Ближе к вечеру мы отправились к Рыженко, а Дидуров, сказав, что ему нужно переодеться и принять ванну перед новогодним банкетом у Сережки, остался дома. Мы только не поняли с его слов, сначала он будет принимать ванну, а потом переоденется или же сначала переоденется, а потом будет купаться. Размышляя над этим занятным вопросом, мы приехали на место торжества.
Дидуров пришел к Сережке в шикарном, кричащем клетчатом костюме с букетом цветов и двумя бутылками шампанского в руках.
– Шампанское, бля! – сказал поэт. – Сам купил!
После этого заявления он быстро прочел небольшую поэму, а затем пригласил гостей и хозяев к столу. Функции тамады и души общества он взял на себя легко и ненавязчиво, и никто не был против – наоборот, Дидуров здесь всем понравился и нам – тоже. Оглядев собравшихся, он сказал, что здесь явно не хватает толпы голых восьмиклассниц для полного удовольствия, и пообещал привести их попозже. После этого он осмотрел стол и спросил – известно ли нам, что наступающий 1982 год – это год Собаки. Кому-то это было известно, кому-то нет, и Дидуров продолжал:
– А знаете, как нужно встречать этот год, чтобы он был для вас счастливым?
– Как? – переспросили гости.
– Как только начнут бить куранты на Спасской башне Кремля, нужно взять в зубы кости, встать на четвереньки и лаять, выть, бегать и рычать, как собачки. Но для этого, господа, нам нужны кости. И раз такое дело, то я считаю, что нечего ждать до двенадцати, мы должны успеть съесть мясо всех зверей и птиц, находящееся на столе, и достойно, с костями, встретить новый год. Согласны?
– Согласны!
– Я предлагаю пока выпить за наших замечательных ленинградских гостей, – сказал Сережка.
– Сергей! Я же сказал – съесть все мясо, а не выпить всю водку, – строго заметил Дидуров.
– Хорошо, Леша. Тогда второй тост будет за тебя, – парировал Рыженко на замечание поэта.
Потом были тосты за Валентину, за остальных гостей, и к полуночи мы наконец-то стали пить за главных, как сказал Дидуров, героев сегодняшней ночи – за Стельку и вторую собачку, имени которой я сейчас уже не помню. В этот момент советское правительство поздравило по телевизору весь советский народ с Новым годом, и мы, как и весь советский народ, с воем повалились под стол, держа в руках рюмки, а в зубах – кости. Побегав на четвереньках и всласть налаявшись и накусавшись, мы выпили еще, и Дидуров заявил, что Новый год без бани – это вовсе и не Новый год, поскольку входить в новый виток жизни нужно чистым как морально, так и физически, и устремился в ванную комнату. После того как поэт поплавал в ледяной воде, в ванную устремились две барышни, которые боготворили поэта и хотели во всем ему подражать. Отплескавшись и отвизжав свое, барышни выбежали к столу, едва успев прикрыть стыд, и стали соблазнять сиявшего телесной чистотой и духовным здоровьем Дидурова. Я решил не ударить в грязь лицом перед спортивными москвичами и, в свою очередь, быстро раздевшись, нырнул в ванну. Когда я из нее вылез, в комнате уже творилось что-то невообразимое, но веселое. Да, праздники в Москве справляют на широкую ногу – это мы увидели и впоследствии неоднократно еще убеждались. Едва я успел обсохнуть, как нас всех вынесло на улицу и на четырех такси понесло в театр-студию на Юго-Западе, где веселье продолжалось с удесятеренной энергией – там танцевали, пели, пили, чего там только не делали…
Я открыл глаза и обнаружил себя лежащим на диване в полутемной комнате – из-за недостатка освещения размеры ее были мне не ясны. Я был одет, но без пальто и ботинок, шапку я оставил еще у Рыженко. Рядом лежал Витька – тоже без пальто и сапог, но в шапке. Он мирно спал, а из-за стены доносились чьи-то мужские и вроде бы знакомые голоса, но я никак не мог вспомнить, кому они принадлежат. Открылась дверь, и в комнату вошел улыбающийся Никита-Мухомор – мы познакомились с ним год назад у Рошаля.
– Привет, – сказал Никита. – Проснулись?
– Да Витька спит еще, – ответил я.
– Не спит, – сказал Витька.
– Привет, Никита, с Новым годом. А давно мы легли?
– Полчаса назад.
– А сколько сейчас времени?
– Девять утра.
– А-а-а… – Я вспомнил, что мы с Никитой встретились в театре на Юго-Западе, поехали вместе к «Мухоморам» и, приехав, отправили Пиню в магазин за сухим – оно продавалось 1 января 1982 года в Москве с восьми утра. Вспомнил я, что Рыженко уехал из театра домой, устав от новогодних поздравлений, и сказал, что ждет нас после «Мухоморов» на продолжение банкета. А проснулся я оттого, что пришел Пиня и принес вина. Пиня очень устал и поэтому сидел на кухне молча, а восторгались его героическим поступком несколько «Мухоморов» – и знакомых нам, и еще не представленных.
Полчаса сна нам с Витькой вполне хватило для того, чтобы отдохнуть и даже, кажется, выспаться – мы встали в хорошей форме, бодро вышли на кухню и уселись там на пол – народу было, кроме нас, человек пять, и табуреток на всех не хватало, и не выходили мы из этой кухни весь день – сидели с «Мухоморами», пили вино и кофе, пели песни, «Мухоморы» читали нам стихи и рассказывали, как за ними охотятся служащие ведомства т. Андропова. «Мухоморы» были отличными ребятами, вернее, уже не ребятами – это были взрослые, серьезные люди, художники и поэты, писатели и фотографы – и нам с ними было так же интересно и весело, как и год назад. Расстались мы уже под вечер и часа полтора добирались до квартиры Рыженко – новогодней ночью мы перенеслись на другой конец Москвы.