Киноповести
Шрифт:
Егор, сам оглушенный силой слов, некоторое время сидел, стиснув зубы, глядел вперед... И была в его сосредоточенном далеком взгляде решимость, точно и сам он давно бросил прямой вызов тем каким-то — «на том берегу» — и не страшился. И сам Егор в эту отрешенную минуту являл собой силу нешуточную, дерзкую. Жизнь, как видно, нелегкая, не сломала его, а только отковала фигуру крепкую, угловатую.
— Как стихи?— спросил Егор.
— Хорошие стихи.
— Хорошие. Как стакан спирту дернул,— сказал Егор.— А ты говоришь: не люблю
Шофер не понял, каких он подружек встретил, но остановился. Егор вышел из машины... А был вокруг сплошной березовый лес. И такой это был чистый белый мир на черной еще земле, такое свечение!.. Егор прислонился к одной березке, огляделся кругом.
— Вот же, курва, что делается!— сказал он с тихим восторгом. Повернулся к березке, погладил ее ладонью.— Здорово! Ишь ты какая... Невеста какая. Жениха ждешь? Скоро уж, скоро.— Егор быстро вернулся к машине. Все теперь понятно. Нужен выход какой-нибудь. И скорее. Немедленно.
— Жми, Леша, на весь костыль. А то у меня сердце счас из груди выпрыгнет: надо что-то сделать. Ты спиртного с собой не возишь?
— Откуда!
— Ну, тогда рули. Сколько стоит твой музыкальный ящичек?
— Двести.
— Беру за триста. Он мне понравился.
В областном городе, на окраине, Егор остановил машину, не доезжая того дома, где должны были находиться свои люди.
Щедро расплатился с шофером, взял свой музыкальный ящичек и дворами — сложно — пошел «на хату».
«Малина» была в сборе.
Сидела приятная молодая женщина с гитарой... Сидел около телефона некий здоровый лоб, похожий на бульдога упорно смотрел на телефон... Сидели еще четыре девицы с голыми почти ногами... Ходил по комнате рослый молодой парень, временами поглядывал на телефон... Сидел в кресле Губошлеп с темными зубами, потягивал из фужера шампанское... Еще человек пять-шесть молодых парней сидели кто где — курили или просто так.
Комната была драная, гадкая. Синенькие какие-то обои, захватанные и тоже драные, совсем уж некстати напоминали цветом своим весеннее небо, и от этого вовсе нехорошо было в этом вонючем сокровенном мирке, тяжко. Про такие обиталища говорят, обижая зверей,— логово.
Все сидели в странном каком-то оцепенении. Время от времени поглядывали на телефон. Напряжение было во всем. Только скуластенькая молодая женщина чуть перебирала струны и негромко, странно-красиво пела (хрипловато, но очень душевно):
«Калина красная,Калина вызрела,Я у залеточкиХарактер вызнала. Характер вызнала,Характер, ой какой,Я не уважила,А он пошел к другой.А я...»Во входную дверь негромко постучали условным стуком. Все сидящие дернулись, как от вскрика.
— Цыть!— сказал Губошлеп. И весело посмотрел на всех.— Нервы,— еще сказал Губошлеп. И взглядом послал одного открыть дверь.
Пошел рослый парень.
— Чепочка,— сказал Губошлеп. И сунул руку в карман. И ждал.
Рослый парень, не скидывая дверной цепочки, приоткрыл дверь... И поспешно скинул цепочку. И оглянулся на всех... Дверь закрылась...
И вдруг там грянул марш. Егор пинком открыл дверь и вошел под марш. На него зашикали и повскакали с мест.
Егор убрал марш, удивленно огляделся.
К нему подходили, здоровались... Но старались не шуметь.
— Привет, Горе. (Такова была кличка Егора — Горе.)
— Здорово.
— Отпыхтел?
Егор подавал руку, но все не мог понять, что здесь такое. Много было знакомых, а были не просто знакомые — была тут Люсьен (скуластенькая), был, наконец, Губошлеп — их Егор рад был видеть. Но что они?
— А чего вы такие все?
— Ларек берут наши,— пояснил один, здороваясь.— Должны звонить... Ждем.
Очень обрадовалась Егору скуластенькая женщина с гитарой. Она повисла у него не шее. И всего исцеловала. И глаза ее, чуть влажные, прямо сияли от радости неподдельной.
— Горе ты мое!.. Я тебя сегодня во сне видела...
— Ну, ну,— говорил счастливый Егор.— И что я во сне делал?
— Обнимал меня. Крепко-крепко.
— А ты ни с кем меня не спутала?
— Горе!..
— А ну, повернись-ка, сынку!— сказал Губошлеп в кресле.— Экий ты какой стал!
Егор подошел к Губошлепу, они сдержанно обнялись. Губошлеп так и не встал. Весело смотрел на Егора.
— Я вспоминаю один весенний вечер...— заговорил Губошлеп. И все стихли.— В воздухе было немножко сыро, на вокзале — сотни людей. От чемоданов рябит в глазах. Все люди взволнованы — все хотят уехать. И среди этих взволнованных, нервных сидел один... Сидел он на своем деревенском сундуке и думал горькую думу. К нему подошел некий изящный молодой человек и спросил: «Что пригорюнился, добрый молодец?» — «Да вот... горе у меня! Один на земле остался, не знаю, куда деваться». Тогда молодой человек...»
В это время зазвонил телефон. Всех опять как током дернуло.
— Да?— вроде как безразлично спросил парень, похожий на бульдога. И долго слушал. И кивал.— Все сидим здесь. Я не отхожу от телефона. Все здесь, Горе пришел... Да. Только что. Ждем. Ждем.— Похожий на бульдога положил трубку и повернулся ко всем.
— Начали.
Все пришли в нервное движение.
— Шампанзе!— велел Губошлеп.
Бутылки с шампанским пошли по рукам.
— Что за ларек?— спросил Егор Губошлепа.
— Кусков на восемь,— сказал тот.— Твое здоровье!