Кинжал мести
Шрифт:
Приданое за дочкою Кимрин давал – пятьдесят тысяч и новый каменный дом в Твери. Немалое приданое. И не сказать, что большое. Ну да это только для отвода глаз. Все знали – приданое за дочкой Кимрина – миллион.
Откуда же у скромного чиновника миллион? При его-то жалованье? Ну, жалованье это одно, а дела – с его-то, Кимрина умом – другое. Взяток Кимрин не брал. Только долю. И все купцы и подрядчики знали: долю отдай и не знайся, да зато дело верное. А с хороших прибылей – отдать долю не жалко.
А уж за Иваном Кузьмичем – как за каменной стеной. Поставки в армию – выгоднейшее дело, миллион на миллионе едет и миллионом погоняет – прибрала к рукам любимая племянница светлейшего князя Потемкина, Александра, в замужестве Бранницкая. И все, черпавшие из этого бездонного золотоносного источника (а из него только зачерпни – вот тебе и горсть золотого песка, а то и самородок фунта в два-три), лишились надежного, немалого дохода, который и сосчитать-то не так легко.
Все да не все. Иван Кузьмич Кимрин съездил к Александре Васильевне, потолковал – с умным человеком кто откажется потолковать – и тверские купцы, и подрядчики своего не потеряли.
Казалось бы, доходы купцов должны частично уменьшиться, что и понятно, что и слава Богу – иные ведь остались совсем без ничего. Ан нет! Доходы и прибыли как раз увеличились! А почему? А потому что умен Иван Кузьмич, ох умен! Так как же не отдать ему долю? А с таким умом разве не сладит он дело с Арсеньевым?
А что на охоте с ними приключилось – дело случая. Уж коли Иван Кузьмич умен, ловок, изворотлив, предусмотрителен и догадлив, то почему бы среди этих достоинств не сыскаться храбрости и решительности? И исправной меткости в стрельбе из хороших, надежных ружей? Ведь это надо же – вдвоем, в одну ночь – взяли семь волков! Что ни говори, а Иван Кузьмич еще ко всему и удачлив.
Ну а Арсеньева, как уехал с Кимриным поохотиться с его борзыми, так два года в родных Холодных Ключах и не видели.
Только слышали. И что женился на дочке Кимрина, и приданое – для отвода глаз – пятьдесят тысяч и новый каменный дом, а на самом деле миллион, и что свадьба – вся Тверь век помнить будет, и что губернатор в посаженных отцах, и что Арсеньев – с его-то обхождением – теперь у губернаторши второй человек после Ивана Кузьмича Кимрина, и что выезд у молодых – не меньше ста тысяч, и что сразу же в чужие кря, под голубые италийские небеса, и что прикупили новое имение, а борзые теперь у Арсеньева такие, что даже сам князь Барятинский предлагал ему за одну его свору своего знаменитого полубрудастого Зверя, которому, по мнению знатоков, нет и не будет равных. Предлагать предлагал, Арсеньев подумал, подумал да и не согласился, его свора и Зверю не уступит.
Вот так, ни с того ни с сего Марья Алексеевна Холмская лишилась, почитай, готового жениха для старшей дочери.
14. Улетела пташечка
Явившись через года два в родное имение, Арсеньев вместе с молодой женой заглянул к соседям… «Ах как выросли ваши дочки, Мария Алексеевна! Ведь я их все себе в невесты намечал. Как повзрослела умница Софьюшка! Как хороша хозяюшка Катерина! А Лизонька, свет очей моих, ну вся в маменьку красавица! Да ей уж и замуж пора!»
А Лидия, теперь уже Арсеньева: «Ах какие у вас замечательные дочери! Как хороши! Им теперь уже женихи нужны. Их бы в Москву, на ярмарку невест. Они бы произвели настоящий фурор!»
Дочки хороши. И женихи нужны. Да где ж их взять. Если и есть какой, так мигом утащат заезжие востроглазые пройдисветки. А что до ярмарки невест, ты бы, милочка, сама на нее поехала. С твоей персоною имела бы успех.
Дворянство, правда, у тебя без году неделя, уж больно скороспелое, ну да с таким-то приданым сошла бы и за княгиню. А мои дочки потому и хороши, что женихов ни у кого не отбивали и на ярмарке себя не выставляли.
Ну да что ни думай, как губы не поджимай, а Арсеньева не воротишь. А не воротишь, так, значит, не судьба, она ведь, судьба, играет с девицей, как кошка с мышкой, попавшей ей в лапки, а лапки-то с коготками. Ну да Лиза, вон, не засиделась, поди скоро княгиня… А при таких делах Катерину бы за Арсеньева, а не за Аглаева… Ну да что уж теперь, дело прошедшее, не переиначишь…
А ведь Софьюшка права… Аглаев – незавидный жених, да явится какая вертихвостка… Да еще с приданым… И унесет в клюве, как синица букашку…
А что Аглаев… С лица пригож, нраву доброго, хороших родителей. Да и деревенька – одна, да все ж деревенька… Права Софьюшка, по нынешним-то временам кто успел, тот и съел. Ох, права…
Раздумья Марии Алексеевны Холмской были прерваны появлением Катерины. Она неожиданно вошла в комнату и мать и сестры растерянно взглянули на нее, словно она застала их врасплох за каким-то тайным сговором. Катерина повнимательнее посмотрела на них и, заподозрив, что от нее что-то скрывают, прямо спросила:
– Что это вы?
Ее простой вопрос еще больше смутил заговорщиков.
– А мы… Мы… Ничего… Мы так… – оправдываясь, начала Елизавета и, наконец, найдясь, спросила, – что это ты так рано вернулась?
– А тафтеевских в лесу – ни единой души.
– Что же это они так? – вступила в разговор и Холмская, чтобы рассеять подозрение Катерины.
– Забыли: сегодня ведь Григорий-чудотворец.
– Невелик праздник, – с осуждением в голосе взяла строгий тон Холмская.
Елизавета и Софья тоже постарались сделать серьезные лица.
– Праздник невелик. Да тафтеевским только дай повод, чтобы не работать. Солому из матрасов, старые лапти жгут, зиме место готовят, пиво варят. Куда им в лес-то. А мне что в лесу, если тафтеевских нет. Не грибы с девками собирать ли? – Катерина все же недоверчиво присматривалась к матери и сестрам, по их лицам догадывалась, что у них только что шел какой-то разговор и они хотят утаить его от нее, и опять без обиняков спросила.
– А вы что это, как будто сметану из погреба украли? О чем говорили? Что-то скрываете?