Кинжал с красной лилией
Шрифт:
Вспомнив сцену в лесу возле речки, Лоренца и впрямь покраснела и теперь заливалась краской все больше, не зная, что ей делать и как отвечать на вопрос маркиза. Рассказать обо всем означало предать дом, где ей предоставили убежище. Промолчать означало лишиться помощи короля, которого она искренне полюбила. Кто знает, может, эти люди способны его спасти?
— Вы что-то знаете? — продолжал допытываться барон.
— Оставьте ее в покое, Губерт. Еще сегодня утром она проснулась в доме мадам де Верней...
— Которая избавилась от нее, как от ненужной табуретки. Я нисколько не удивлюсь, что эта ведьма желает королю смерти. Надеюсь, вы не забыли о двух заговорах,
— Вы совершенно правы, но...
— Какие могут быть «но», когда речь идет о жизни лучшего государя, какие у нас только были на протяжении долгих-предолгих лет! Государе, который подарил нам мирную жизнь и которого мы с вами любим!
Услышав слова барона, Лоренца все-таки решилась и заговорила.
— Я тоже люблю короля Генриха, — сказала она. — Не знаю, что вы подумаете о том, что я вам скажу, и имеет ли это какое-нибудь значение...
И она передала разговор, слышанный ею в леске на берегу Уазы. Едва она закончила, как барон Губерт воскликнул:
— И вы еще спрашиваете, имеет ли это какое-нибудь значение? Огромное, юная дама, я уверен! Человек, приехавший из Ангулема, которым управляет герцог д'Эпернон!
— Я не знаю герцога.
— Зато мы его знаем. После убийства короля Генриха III, который был гораздо лучше, чем о нем говорят, герцог больше никого не любит, кроме самого себя, и цель у него одна: накопить как можно больше сокровищ. Более злобного человека, по-моему, нет на свете. Порекомендовав его своему преемнику, Генрих III, который сильно заблуждался на его счет, сделал, сам того не подозревая, весьма опасный подарок. Что же касается «добрых братьев», на которых ссылался этот малый, речь может идти только о иезуитах, там у них большой и процветающий монастырь.
— Но ведь церковь венчала короля на царство!
— Подобная мелочь для них безразлична. Они успели забыть и то, что король призвал их и восстановил в правах после десяти лет изгнания, которым они заплатили за покушение Жана Шателя, их ученичка. Но изгнаны они были только из одной части нашего королевства. А Генрих как был, так и остался для них безбожником, крестившимся ради королевского престола. Так что вы видите, что «незначительный» разговор имеет огромное значение! Кстати, еще о герцоге Эперноне! Думаю, вы знаете фрейлину королевы по имени дю Тийе. Похоже, упоминание о ней вас не обрадовало? — добавил он, заметив на лице Лоренцы насмешливую улыбку.
— Ничуть не обрадовало. Она, я бы сказала, «выкрала», другого слова не подберу, меня из Тосканского посольства. Мне даже вещи собрать не позволили.
— Так вот, она любовница д'Эпернона.
— Я видела ее не раз в особняке д'Антраг.
— Ну вот, теперь и вам все понятно, — торжествующе заявил барон. — А в разговоре, который вы слышали, очень важно упоминание о коронации королевы.
— Думается, у нашей королевы не много шансов на коронацию, — высказала
— Вы прекрасно знаете, что она с придурью. Но сейчас она беременна, а значит, вне досягаемости. И я никогда не заподозрю, что ее супруг желает ей смерти, он слишком любит своих детей и не захочет навредить ни одному из них. А вот что касается коронации, которой неустанно требует королева, то, возможно, она гораздо реальнее, чем нам кажется.
— Ее приурочат к рождению ребенка?
— Или начала войны! И на этом мы оставим судьбы чужих нам людей и займемся водворением... Лоренцы! — заключил барон, протягивая руку молодой женщине. В ответ она с улыбкой подала ему свою.
Лоренца очень скоро превратилась из гостьи в члена семьи. Казалось, заботливый каменщик вновь вставил в стену выпавший из нее камешек. Счастливое ощущение, будто она вернулась домой после долгого и мучительного странствия, пришло к Лоренце, когда она поняла, что просыпается поутру с радостью и живет беззаботно. Может быть, она и впрямь очутилась наконец в мирной гавани?
Девушка по-прежнему находилась под обаянием чудесного замка. Он был изысканным, но не пышным и не торжественным, позолоту в нем отыскать было нелегко. Точно так же, как роскошную мебель и дорогие безделушки, которые заполняли все свободное пространство в покоях королевы и в замке мадам де Верней, — здесь же в жилой части не было ничего лишнего, но все вещи, красивые и удобные, служили своему назначению, стояли на своих местах и ладили друг с другом.
А барон Губерт с садовниками не жалели цветов для украшения комнат. Весенние цветы в изобилии цвели в оранжерее.
Лоренца с первого взгляда полюбила свою комнату. Она была расположена в башне, и оба ее балкона выходили на озеро с лебедями. Стены, обитые золотисто-солнечной парчой с серебристой нитью, радостно поблескивали в солнечных лучах. В небольшом книжном шкафу стояли книги, на столе ваза с белыми лилиями, на туалетном столике флаконы с духами и притираниями. Был в комнате и камин из белого мрамора, а в небольшом смежном помещении — фаянсовые удобства и просторный стенной гардероб, где могли разместиться белье и одежда. Дорожные сундуки, распростившись со своим содержимым, вскоре отправились на чердак. Молоденькая Гийометта, ровесница Лоренцы, ревностно следила за порядком к большому удовольствию ее новой госпожи, которой пришлась по душе и улыбчивая горничная, и ее умение делать красивые прически.
Пожив в замке подольше, Лоренца убедилась, что его обитатели вовсе не страдают от уединения, находясь в дружбе со многими соседями. Самым частым гостем был коннетабль де Монморанси, живший в королевском владении Шантийи, о котором из-за своей скупости не слишком заботился и уж тем более не любил принимать у себя гостей. Зато охотно сам приезжал к старинному другу де Курси, наслаждаясь его кухней и в особенности погребом, не тратя при этом ни лиара. Но и де Курси не оставался внакладе: он узнавал от Монморанси все самые последние новости, и барон Губерт, не трогаясь с места, знал во всех подробностях, что творится при дворе. Монморанси и сам нечасто ездил в Лувр, зато там постоянно бывала его невестка, герцогиня Ангулемская. Она жила в Париже, в особняке на улице Паве, но часто навещала свою родню, останавливаясь иногда по дороге в Курси, чтобы выплакать свои горести и заботы на пышной груди графини Клариссы.