Кинжал в постели
Шрифт:
Максим без труда отпер замок, который захлопнул Стрельников. Без труда пробрался на этаж, где трудилась на благо своей семьи Жанна Стрельникова. И еле успел укрыться за выступом, когда Боголюбов покинул ее кабинет.
Все! Картинка преступления сложилась. Он подставит этого урода, это самая отличная месть! Он не станет его убивать, это было бы слишком просто. Да и опасно. Боголюбов был силен. В зоне авторитетен, Макс специально узнавал.
Макс отправит его обратно туда, откуда тот раньше срока явился. Он снова засадит его за решетку, на всю
Толстая баба сильно удивилась, увидав его на пороге своего кабинета. Она как раз выключила свет, чего он специально дожидался, и рыскала в сумке в поисках ключей, когда он навис над ней.
– Приве-е-ет, толстушка, – шепнул он ей в затылок. – Как дела-а-а?
Жанна охнула, присела и едва не шлепнулась на толстый зад от неожиданности, когда поняла, кто ее напугал. А когда поняла, зачем он явился, а поняла она почти сразу, то попыталась удрать. Максим не позволил. Они долго боролись. Жанна оказалась очень сильной и цеплялась за жизнь, как сумасшедшая. Но он справился. Он убил ее. Но она сильно расцарапала его. И уже потом, дома, промывая глубокие царапины перекисью водорода, он подумал, что его кожа осталась под ее ногтями. И если менты не будут столь дотошными и обрадуются тому, что у них есть готовый подозреваемый – это он про Боголюбова, – то не станут проверять. А если вся процедура экспертизы будет соблюдена, то…
То он, получается, облажался.
Так и случилось. Боголюбова отпустили. Макс сидел в машине и видел, как тот выходит из дверей полицейского отдела. Почему, оставалось только гадать. Может, эпителий под ногтями жертвы сличили. Может, алиби какое оказалось у Боголюбова. И почти тут же он решил, что ни за что не оставит этого урода в живых. Ни за что! Но не сейчас. Он сделает это позже. Чуть позже. Для начала надо где-то переждать, чтобы рожа зажила. А то будто в терновом кустарнике ночевал.
И он уехал в старый бабкин дом, где сейчас жила ее дочь, тетка Макса по матери.
Тетка была не старой, но глупой. Болтливой, что было очень некстати. Макс любил тишину. Бестолковой и очень горластой. Петух пошел, видимо, в свою хозяйку.
Максим потянулся, хрустнув костями. Услыхал, как тетка в кухне гремит ведрами, и с раздражением подумал, что недурно было бы и от нее избавиться. Жил бы тут один. Спокойно, тихо, размеренно. Никто не орал бы над ухом с утра до вечера. Никто не приставал бы с глупыми вопросами:
– Максик, ты что, кошку завел? Это она тебя так расцарапала?
– Максик, ты что кашку не ешь, не нравится?
– Максик, ты почему погулять не сходишь? Тут девушек сколько хороших…
– Максик, чегой-то участковый тобой интересовался? Сходил бы ты к нему, что ли…
И на вопрос Макса – зачем, отвечала:
– Выпил бы с ним пол-литра. Ему бы еще пол-литра оставил, он бы и не приставал ко мне…
Участковый приставал к ней скорее от безделья. Толстый был, старый, по домам не ходил, что где делается, знать не знал. А к тетке с вопросами приставал
Болтливая, горластая, бестолковая! Сначала удавить петуха, а потом и ее.
Мысль, с которой он встал с постели, ему неожиданно понравилась. Она легла на душу приятным ощущением, что все, блин, в этой жизни пока в его руках. И Боголюбова он угреет. Если не получится посадить на всю оставшуюся жизнь, он его убьет!
В кухне на столе, накрытом мерзкой клеенкой в огромных маках почему-то синего цвета, стояла пустая тарелка, пустая чашка, лежала вилка и чайная ложечка на салфетке. В плетенке лежали два ломтя черного хлеба и полпачки сахарного печенья. Тетка приготовилась его кормить.
Нет, пожалуй, пускай пока живет, смилостивился Макс, усаживаясь за стол. Она его нехитро, но кормит. Он, конечно, и сам мог бы приготовить, но тогда вставал вопрос покупки продуктов и лишних хлопот. А не хотелось, жуть!
Тетка вынырнула из-за занавески, делившей обеденную зону с зоной приготовления еды на две части. Сутулая, смурная, с лохматой седой шевелюрой. Как всегда в старых трениках, калошах на босу ногу и старой-престарой растянутой кофте.
Он ведь ей не раз дарил что-то из одежды, с раздражением подумал Максим. Куда она все девает? Продает? Сколько себя помнит, столько помнит ее в этой мерзкой кофте непонятно уже какого цвета.
– Чего с неумытой рожей за стол сел? – строго спросила тетка, нахмурив лохматые седые брови. – Нелюдь ты, Максик!
– А чего ты в этой кофте сто лет ходишь? – зло огрызнулся он и втянул носом ароматную волну.
Пахло тушеной картошкой и какой-то выпечкой. Он любил, как тетка пекла пышки на сметане. Может, их стряпала? Ух ты! За это он ей готов и ворчанье с раннего утра простить. И кофту драную.
– Я же тебе дарил какую-то одежду, – чуть мягче попенял Максим, дотянулся до теткиной руки, сжал сухонький локоток. – Чего ты всю жизнь в этом дранье ходишь?
– Это дранье мне покойный Васечка подарил, – выдернула тетка локоток из его пальцев. – И сколько живу, буду по дому в нем ходить. Вот сдохну, так переоденут. Может, и в твое…
Ему вдруг жаль стало ее одинокой старости. И он даже устыдился своих крамольных мыслей в ее адрес и в адрес ее петуха. Со вздохом приподнялся и поцеловал тетку в морщинистую щеку.
– Чего на завтрак? – примирительно улыбнулся Макс, прекрасно зная, что способен растопить своей улыбкой любую ее обиду. – Уж не пышки ли?
– Пышки! – радостно улыбнулась она, тут же все позабыв. – И картошечка с зайцем.
– О! А заяц откуда? Из леса, что ли, прискакал на сковородку?
Макс все же решил умыться. Сунулся к умывальнику, подергал сосок, тонкая струйка ледяной воды вылилась в ковш его ладоней. Он поплескал себе в лицо. Хотел было и зубы заодно почистить. Но остолбенел от теткиных слов.
– Что?! – Он резко выпрямился у умывальника, капли воды стекали ему на грудь, неприятно холодя теплое после сна тело.