Кио ку мицу! Совершенно секретно — при опасности сжечь!
Шрифт:
Клаузен сунул руку в боковой карман Рихарда, нащупал пачку шуршащих листков и переложил их к себе, достал ключи — связку ключей в кожаном футляре… В приемный покой вошли полицейские… Рихард этого уже не видел… Врач констатировал у Рихарда тяжелые повреждения головы, вывих плеча, трещину в челюсти. Были выбиты зубы…
Его унесли в операционную. Клаузен взглянул на часы — было начало пятого. За окном начинался рассвет. Когда сели в машину, Макс сказал:
— Поедем на улицу Нагасаки…
Врезавшийся в тумбу, мотоцикл Рихарда все еще лежал на улице, разбитый, с погнутым рулем
— Смотри, смотри, его зубы! — И она в ужасе закрыла глаза.
— Только бы он был жив, только бы жив, — шептал Клаузен, ошеломленный свалившимся несчастьем. — Поедем! Нельзя терять времени.
На улице Нагасаки Клаузен достал связку ключей, взятую у Зорге, открыл входную дверь, и они вошли в его домик. На столе в кабинете лежал фотоаппарат. Макс торопливо вынул кассету и сунул ее в карман. Открыв ящики, сгреб, не разбирая, какие-то бумаги, передал Анне. На столе лежал немецкий статистический справочник. Клаузен переложил его на книжную полку, в самый дальний угол, прикрыл какими-то книгами… Зазвонил телефон — настойчиво, громко. Макс не поднял трубку… Через несколько минут они снова были в машине.
Когда в немецком посольстве стало известно о происшествии, в квартиру Зорге, вместе с князем Урахом, приехал полицейский атташе штурмбаннфюрер Хаас. Они осмотрели все комнаты и опечатали входные двери в домике немецкого корреспондента.
Утром каждого дня на перекрестках магистральных улиц Токио, на полицейских участках, в назидание водителям машин вывешивают светящиеся табло, извещающие о числе аварий и катастроф в городе — убитых столько-то, раненых столько-то… Среди тяжело раненных при мотоциклетной аварии в тот день был немецкий корреспондент Рихард Зорге. Полицейский президент не мог, конечно, знать, что советский разведчик при выполнении своего задания сознательно нарушил правила уличного движения и ехал с недозволенной скоростью — за сто километров в час…
А шифрованное донесение с некоторым опозданием все же ушло в тот день в «Висбаден», оттуда в Центр. Для этого Клаузен уехал на побережье. И сотрудник кемпейтай, наблюдающий за радиосвязью, снова сделал в служебном журнале пометку:
«15 марта 1938 г. 19 часов 20 минут. Вновь отмечена работа неизвестной коротковолновой станции. Провести пеленгацию станции не удалось. Предположительно передача велась с подводной лодки близ полуострова Ицу. Расшифровать содержание передачи не представилось возможным».
В специальной папке, хранившейся в кемпейтай, это была, может быть, сотая радиограмма, ушедшая из Японии и не поддававшаяся расшифровке. Каждый раз таинственный передатчик работал на иной волне и шифр его не походил на предыдущий.
Первой посетительницей Рихарда в больнице была взволнованная несчастьем фрау Хельма Отт, жена посла, который в это время находился в Берлине. Еще через день появилась Исии Ханако. Рихард вызвал ее телеграммой, она гостила у матери под Хиросимой.
Снова цвели вишни, и казалось, что на улицах, расцвеченных красочными нарядами женщин, развертываются действия старинного национального театра Кабуки. А Рихард все еще лежал в больнице. Врачи разрешили ему вставать, он начал понемногу работать, и вскоре его палата превратилась в корреспондентское бюро, заваленное газетами, телеграфными бюллетенями, вырезками, блокнотами. У него бывало много посетителей, но единственным человеком, связывавшим его с подпольщиками, была Исии Ханако, девушка из «Рейнгольда», беззаветно преданная Рихарду Зорге.
Встревоженная телеграммой, она вернулась в Токио через день после аварии и прямо с вокзала приехала в больницу. Исии вошла в палату с глазами испуганной птицы, еще не зная, что случилось с Рихардом. Лицо его было забинтовано, виднелась только часть лба, косые брови, закрытые глаза.
— Ики-сан! Что случилось, Ики-сан?! — тревожно спрашивала она, склонившись над его изголовьем.
А Зорге почти не мог говорить — боль и бинты стягивали его лицо. Не шевеля губами, он ответил шепотом:
— Ничего, Митико… Спасибо, что ты приехала, ты мне очень нужна…
Через несколько дней он попросил Исии почитать ему газеты, затем появилась машинка, и Рихард начал печатать одной рукой — Зорге возвращался к журналистике и, конечно, к разведке.
Как— то в больницу заехал Петерсдорф, Рихард уже мог сидеть в постели, мог закуривать без посторонней помощи, и рука могла держать карандаш.
Исии вышла, она всегда так поступала при посторонних, и Петерсдорф заговорил о новостях. Рихарда заинтересовал его рассказ по поводу Чан Ку-фын в районе озера Хасан под Владивостоком — на стыке трех границ: советской, маньчжурской и корейской. Это ворота в Приморье. И вот именно там назревали большие события. Об этом Рихард уже информировал Центр, но Петерсдорф рассказывал кое-что новое, конкретное и очень важное.
— Я не удивлюсь, — сказал Петерсдорф, — если осенью там разгорится конфликт, или инцидент, как любят говорить японцы.
— Возможно, — согласился Зорге, — только я не уверен в сроках. Могу сказать тебе по секрету: если Тодзио, Итагаки, Доихара собрались вместе и куда-то поплыли — это предвещает важные события. Они, как полосатые рыбы-лоцманы, плывут впереди акул… Сейчас я потерял их из виду. Эта чертова авария вышибла мне не только зубы, но и возможность следить за политической жизнью.
— Могу помочь беззубому другу, — рассмеялся Петерсдорф. — Ты знаешь, что картографическое управление срочно отправило группы военных геодезистов на монгольскую и советскую границы в Маньчжурии, и в том числе в район Чан Ку-фына. Съемки они должны закончить к августу. Потом еще одно: на днях в Маньчжурию уезжает полковник Танака. Его назначили командующим артиллерией девятнадцатой пехотной дивизии, которую подтягивают к границе… Скоро там будет жарко, скажу я тебе! К тому же японцы очень рассчитывают на английскую и американскую помощь в случае, если пограничный конфликт разовьется в войну…