Кио ку мицу! Совершенно секретно — при опасности сжечь!
Шрифт:
— Конечно, русские кустари не имеют ничего общего с японскими мастерами, но ватки очаровательны своим примитивом…
Зорге мысленно усмехнулся — ватки! Конечно, речь идет о знаменитых российских вятках — ярко размалеванных глиняных фигурках.
Если бы фон Дирксен знал, что русский язык — язык матери Зорге, которая сейчас живет в Гамбурге! Именно ей, русской женщине, обязан он тем, что на далекой чужбине, сохранив чистоту русской души, она пронесла ее через годы и передала сыну. Рихард без конца мог бы пересказывать ее рассказы о России, петь песни, которые она ему пела, наслаждаться звучанием русского языка. Но за все эти годы жизни в Японии Рихард не произнес ни единого русского слова,
Расхаживая по кабинету фон Дирксена, он вспомнил почему-то занятнейший случай. Года два назад его встретил человек, который представился сотрудником адмирала Канариса из военной разведки. Он долго убеждал Зорге сотрудничать с абвером, предлагал ему сочетать корреспондентскую работу с агентурной разведкой. Рихард не согласился, объяснил, что вряд ли будет полезен абверу. В секретной службе он ровным счетом ничего не смыслит. Представитель адмирала настаивал: пусть господин Зорге подумает — умение приобретается опытом, его обучат, дадут нужные советы… Огорченный отказом, он все же сказал: «Не говорите „нет“, господин Зорге. Мы дадим указания, чтобы вам создали условия…» Позже Отт тоже говорил об этом, — значит, из абвера в Токио прислали обещанные рекомендации… Наедине с собой Рихард от души хохотал, вспоминая эту историю.
Было совсем поздно, когда Зорге, распрощавшись с фон Дирксеном, уехал из посольства.
Прошло еще несколько недель, и германский посол фон Дирксен отправил в Берлин пространное донесение, в котором настоятельно предлагал отозвать немецких военных советников из Китая. Он писал:
«Нашим военным советникам во главе с Фалькенгаузеном придется разделить ответственность в случае поражения китайской армии…
Казалось бы, что в случае отзыва немецких военных советников из Китая их места немедленно займут русские. Однако для представителей германской армии тесное сотрудничество с представителями Красной Армии и большевистской России не представляется возможным…
По причинам, приведенным выше, в согласии с военным атташе господином Оттом, высказываюсь за немедленный отзыв всех немецких советников, еще находящихся в Китае. Что же касается Северного Китая, то он долго будет находиться под контролем японцев, и нам надо активизировать здесь экономическую деятельность германских фирм».
В незримой борьбе за отзыв германских советников из Китая победил Зорге. Посол фон Дирксен не мог и предполагать, что его донесение фактически было продиктовано советским разведчиком Рихардом Зорге. Но в то время, когда шифровальщик готовил телеграмму посла для отправки ее в Берлин, Зорге уже не было в Токио — он находился в самой гуще военных событий, разгоревшихся в Северном Китае…
ДРОКИ ЦВЕТУТ ВЕСНОЙ
Дальше ничего не было… Только небо, море и берег, усеянный плоскими, как скрижали, известковыми камнями. Такими ослепительно белыми, что на них, не прищурившись, невозможно глядеть.
Между горизонтом и дачей, стоявшей на отшибе и обнесенной со всех сторон верандой, застекленной, точно парник, рос непроходимый кустарник, который называли здесь «держидерево». Если не знать тропинки, петлявшей среди колючих зарослей, никак нельзя было пробраться к берегу. Шипы держидерева цеплялись за платье, кололи руки, ноги, неистовствовали в молчаливом упорстве держать и не пускать.
И все это с утра и до ночи было погружено в звенящую, знойную тишину…
Кругом
Место это называлось Плоским мысом. Мыс вдавался далеко в море и тоже казался большой скрижалью, краем своим погруженной в синие воды. Скорее всего, Моисей забыл здесь ее, так и не написав вечные заповеди для человечества… По другую сторону просторной бухты стоял южный город с каменной балюстрадой вдоль набережной, с пляжами, крикливыми и суматошными, как птичий базар.
В первый же день, когда Ирина, переправившись через бухту на деловито тарахтящем катере, выслушала все семейные новости от нетерпеливо ожидавшей ее тети Шуры, она отправилась к скале, возвышавшейся на острие Плоского мыса. Издали скала походила на парус рыбачьей шхуны. Было непонятно и удивительно, откуда взялась здесь скала-парус, венчавшая приземистый полуостров. Ирина долго бродила среди зарослей держидерева, пока не нашла тропинку, которая вывела ее к Парусу, и перед ней раскрылась зеленая синева, необъятная, ошеломляющая. Ирина первый раз в жизни видела южное море.
На скале-парусе росли желтые дроки точно такого же цвета, как ее легкий халатик. Скала подковой огораживала кусок берега, образуя причудливую игрушечную бухту. Рядом с плоскими камнями лежала матовая, будто припудренная пылью, бесцветно-серая галька. Омытая волной, она вдруг оживала, превращаясь в яркую россыпь. И все вокруг — скалу, берег, синеву моря — заливало горячим солнечным светом. Зной поднимался от земли, от выгоревших трав, от слепящих камней и темно-зеленых кустов держидерева.
Ирина долго сидела на горячем камне. Охватив колени и опершись на них подбородком, она зачарованно глядела в синеву. Потом, сбросив одежду и стыдясь своей наготы перед непривычным простором, осторожно вошла в воду. Ноги скользили по гладким, отшлифованным волнами камням, и она, погружаясь, поднимала руки, чтобы сохранить равновесие, потом поплыла вдоль берега — легко и свободно…
Сюда, за скалу на острие мыса, Ирина приходила теперь каждое утро, расстилала на гальке соломенную циновку и укладывалась на солнцепеке. Когда становилось нестерпимо жарко, Ирина шла в море, саженками, по-мальчишески, плавала на волнах и возвращалась в тень под скалой. Читала, думала, наслаждалась непривычным бездельем.
Еще две недели назад, измотанная бессонными ночами, экзаменами, защитой, она мечтала как о недосягаемом счастье поспать лишний часок, хотя бы полдня провести на пляже. Теперь она врач-эпидемиолог с дипломом и направлением на работу. Даже не верится!
В полдень, когда по ту сторону бухты звучал в санатории гонг, Ирина возвращалась домой, запрятав циновку в заросли дроков. Тетя Шура, перед тем как уйти на работу, варила обед на летней, похожей на паровоз Стефенсона печке, стоявшей посреди двора. Ирина доставала из прохладного погреба кастрюли, разогревала обед на керосинке, неторопливо ела, мыла посуду, дремала на веранде и опять, когда спадала жара, уходила к скале.
Но через неделю девушка ощутила вдруг что-то похожее на скуку. Ей не хватало людей, привычной занятости. Ирина подумала: «Значит, я избавляюсь от усталости». А тут еще тетя Шура:
— И чего же ты, доченька, — говорила она, — как монашка в скиту, сидишь одна-одинешенька… На танцы сходила бы в санаторий, кино бы посмотрела.
Ирина отшутилась — не с кем!
— Эка беда какая — не с кем! Степана вон возьми нашего — чем не кавалер.
Степан, сын тети Шуриных соседей, закончил весной среднюю школу и безвылазно сидел за книгами, готовясь поступить в вуз. Он застенчиво согласился сопровождать Ирину. В субботу Ирина надела свое выходное платье с нежно-лиловыми цветами, которое показалось ей тесным, белые туфли-лодочки.