Кир Булычев. Собрание сочинений в 18 томах. Т.1
Шрифт:
Об апельсиновом соке он мечтал до самой Земли. Как назло, апельсиновый сок всегда стоял на столе в кают-компании, и потому Драч не заходил туда, чтобы не видеть графина с пронзительно желтой жидкостью.
Драч был единственным пациентом доктора Домби, если вообще Драча можно назвать пациентом.
— Чувствую неполноценность, — жаловался доктору Драч, — из-за этого проклятого сока.
— Не в соке дело, — возразил Домби. — Твой мозг мог бы придумать другой пунктик. Например, мечту о мягкой подушке.
— Но
— Хорошо еще, что ты говоришь и слышишь, — сказал Домби. — Грунин обходился без этого.
— Относительное утешение, — ответил Драч. — Я не нуждался в этом несколько месяцев.
Домби был встревожен. Три планеты, восемь месяцев дьявольского труда. Драч на пределе. Надо было сократить программу. Но Драч и слышать об этом не хотел.
Аппаратура корабельной лаборатории Домби не годилась, чтобы серьезно обследовать Драча. Оставалась интуиция, а она била во все колокола. И хотя ей нельзя целиком доверяться, на первом же сеансе связи доктор отправил в центр многословный отчет. Геворкян хмурился, читая его. Он любил краткость.
А у Драча до самой Земли было паршивое настроение. Ему хотелось спать, и короткие наплывы забытья не освежали, а лишь пугали настойчивыми кошмарами.
Мобиль института биоформирования подали вплотную к люку. Домби пообещал на прощание:
— Я вас навещу. Мне хотелось бы сойтись с вами поближе.
— Считайте, что я улыбнулся, — ответил Драч, — вы приглашены на берег голубого озера.
В мобиле Драча сопровождал молодой сотрудник, которого он не знал. Сотрудник чувствовал себя неловко, ему, верно, было неприятно соседство Драча. Отвечая на вопросы, он глядел в окно. Драч подумал, что биоформиста из парня не получится. Драч перешел вперед, где сидел институтский шофер Полачек. Полачек был Драчу рад.
— Не думал, что ты выберешься, — сказал он с подкупающей откровенностью. — Грунин был не глупей тебя.
— Все-таки обошлось, — ответил Драч. — Устал только.
— Это самое опасное. Я знаю. Кажется, что все в порядке, а мозг отказывает.
У Полачека были тонкие кисти музыканта, а панель пульта казалась клавиатурой рояля. Мобиль шел под низкими облаками, и Драч смотрел вбок, на город, стараясь угадать, что там изменилось.
Геворкян встретил Драча у ворот. Грузный, носатый старик с голубыми глазами сидел на лавочке под вывеской «Институт биоформирования Академии наук». Для Драча, да и не только для Драча, Геворкян давно перестал быть человеком, а превратился в понятие, символ института.
— Ну вот, — произнес Геворкян. — Ты совсем не изменился. Ты отлично выглядишь. Почти все кончилось. Я говорю «почти», потому что теперь главные заботы касаются меня. А ты будешь гулять, отдыхать и готовиться.
— К чему?
— Чтобы пить этот самый апельсиновый сок.
— Значит, доктор Домби донес об этом и дела мои совсем плохи?
— Ты дурак, Драч. И всегда был дураком. Чего же мы здесь разговариваем? Это не лучшее место.
Окно в ближайшем корпусе распахнулось, и оттуда выглянули сразу три головы. По дорожке от второй лаборатории бежал, по рассеянности захватив с собой пробирку с синей жидкостью, Дима Димов.
— А я не знал, — оправдывался он, — мне только сейчас сказали.
И Драча охватило блаженное состояние блудного сына, который знает, что на кухне трещат дрова и пахнет жареным тельцом.
— Как же можно? — нападал на Геворкяна Димов. — Меня должны были поставить в известность. Вы лично.
— Какие уж тут тайны, — отвечал Геворкян, будто оправдываясь.
Драч понял, почему Геворкян решил обставить его возвращение без помпы. Геворкян не знал, каким он вернется, а послание Домби его встревожило.
— Ты отлично выглядишь, — сказал Димов.
Кто-то хихикнул. Геворкян цыкнул на зевак, но никто не ушел. Над дорожкой нависали кусты цветущей сирени, и Драч представил себе, какой у нее чудесный запах. Майские жуки проносились, как тяжелые пули, и солнце садилось за старинным особняком, в котором размещалась институтская гостиница.
Они вошли в холл и на минуту остановились у портрета Грунина. Люди на других портретах улыбались. Грунин не улыбался. Он всегда был серьезен. Драчу стало грустно. Грунин был единственным, кто видел, знал, ощущал пустоту и раскаленную обнаженность того мира, откуда он сейчас вернулся.
Драч уже второй час торчал на испытательном стенде. Датчики облепили его, как мухи. Провода тянулись во все углы. Димов колдовал у приборов. Геворкян восседал в стороне, разглядывая экраны и косясь на информационные таблицы.
— Ты где будешь ночевать? — спросил Геворкян.
— Хотел бы у себя. Мою комнату не трогали?
— Все, как ты оставил.
— Тогда у себя.
— Не рекомендую, — посоветовал Геворкян. — Тебе лучше отдохнуть в барокамере.
— И все-таки.
— Настаивать не буду. Хочешь спать в маске, ради бога…
Геворкян замолчал. Кривые ему не нравились, но он не хотел, чтобы Драч это заметил.
— Что вас смутило? — спросил Драч.
— Не вертись, — остановил его Димов. — Мешаешь.
— Ты слишком долго пробыл в полевых условиях. Домби должен был отозвать тебя еще два месяца назад.
— Из-за двух месяцев пришлось бы все начинать сначала.
— Ну-ну. — Непонятно было, одобряет Геворкян Драча или осуждает.
— Когда вы думаете начать? — поинтересовался Драч.
— Хоть завтра утром. Но я тебя очень прошу, спи в барокамере. Это в твоих интересах.
— Если только в моих интересах… Я зайду к себе.
— Пожалуйста. Ты вообще нам больше не нужен.
«Плохи мои дела, — подумал Драч, направляясь к двери. — Старик сердится».
Драч не спеша пошел к боковому выходу мимо одинаковых белых дверей. Рабочий день давно кончился, но институт, как всегда, не замер и не заснул. Он и прежде напоминал Драчу обширную клинику с дежурными сестрами, ночными авралами и срочными операциями. Маленький жилой корпус для кандидатов и для тех, кто вернулся, был позади лабораторий, за бейсбольной площадкой. Тонкие колонны особняка казались голубыми в лунном сиянии. Одно или два окошка в доме светились, и Драч тщетно пытался вспомнить, какое из окошек принадлежало ему. Сколько он прожил здесь? Чуть ли не полгода.