Кир Булычев. Собрание сочинений в 18 томах. Т.1
Шрифт:
Крони открыл глаза. Спел убрал влажную тряпку. Крони закашлялся.
— Что случи… — попытался спросить он, но закашлялся.
— Молчи, — прошептал Спел. И тут же вслух: — Бредишь, голубчик. Ну мы тебя быстро в норму приведем.
Крони молчал. Память вернулась к нему.
Спел наклонился к самому уху:
— У Мокрицы сюда идет слуховая труба.
Спел вынул из верхнего кармана опознавательный знак. Что-то вертелось в голове, что-то связывающее стражника и того мертвеца. Но что?
— Ты где это нашел? — прошептал Спел. — Ты убил его?
Крони отрицательно
— Он был мертвый?
— Нет.
— Господин, — позвал из-за двери стражник, — он очнулся? Его милость велели сразу сообщить.
— Не очнулся, — сказал Спел и ладонью закрыл Крони глаза. — Плох совсем. Бредит.
— Жидкий народ, — сказал с чувством стражник из-за двери.
— Я пошел, — прошептал Спел. — Не открывай глаза. Никто не должен знать, что ты пришел в себя. Как Мекиль уйдет, я вернусь.
Крони было трудно лежать, закрыв глаза, потому что в голове мерно крутилось тяжелое колесо, затягивая в пропасть… Он заснул незаметно и так крепко, что Спелу пришлось долго пинать и расталкивать его.
— Хватит, — огрызнулся Крони, поднимаясь. — Все вы драться мастера.
— А ты разве человек? Тебя только и колотить. Знаем мы, как вас, клопов, на Чтение заманивают. «Ах, все люди равны, и трубарь не виноват, что он трубарь. Это директора виноваты». А вам лестно. И на ваших вонючих спинах кое-кто из инженеров хочет наверх забраться. Так что особенно не надейся. Был ты трубарем вонючим, им и останешься.
— Плевал я на твои слова, — сказал Крони. — Кому я верю, во что верю, кому спину подставляю — мое дело.
— Говорить ты умеешь, — засмеялся Спел. — Научили. Вставай.
Крони поднялся на ноги. Ноги были вялыми.
— Пошли.
— Куда?
— Хуже не будет.
— А с чего я тебе верить должен?
— Ты уже на Мокрицу насмотрелся. Он тебя живым не отпустит.
— А ты отпустишь?
— Не знаю еще.
— Так я здесь останусь.
— Ну и оставайся. Я пошел.
— А я Мокрице скажу, что ты знак взял и ко мне ходил.
Крони не успел мигнуть, как Спел завернул ему руку за спину, так что трубарю пришлось согнуться вдвое, и толкнул к двери.
— Ты думаешь, буду с тобой церемониться? В любой момент могут войти. Мне будет плохо. Тебе — наверняка конец.
— Я сам пойду, — сказал Крони. — Ладно, отпусти.
— Нет, номер не выйдет. Ты мне не веришь-я тебе и подавно. Если кто встретится — я тебя веду на допрос.
У двери валялся мертвый охранник. Он был задушен — лицо синее, голова свернута набок.
— Это ты? — спросил Крони. Смерть была такой жуткой, что начинала кружиться голова.
— Нет, — сказал Спел. — Это ты его задушил. Ты задушил и удрал. И теперь, что бы ты ни говорил Мокрице, никто тебе не поверит. Не я же его задушил. Зачем мне?
— А потом ты меня так же, как этого, да?
— Все может быть. А ну, шевелись!
Они оказались на большой улице. Навстречу шел уборщик. Уборщик отвернулся, опустил голову, чтобы не увидеть лишнего. Спел затолкнул Крони в узкий проход между двумя домами, довел до двери. За ней была лестница в скале. Такая узкая, что двоим не разминуться. Она вертелась спирально. Один оборот, второй…
Спел закрыл дверь на засов, отпустил Крони.
— Считай, что ты спасся, — сказал Спел. — Здесь тебя искать не должны.
— Я у тебя дома? — спросил Крони.
— Нет. Ко мне он может заглянуть.
— Может, — согласился Крони. — Он знает, что ты взял опознавательный знак.
— Ты уверен?
— Да.
— Я — дурак, — сказал Спел. — Как увидел имя — не удержался.
Спел зажег свет. Комната была невелика, но такой Крони еще не приходилось видеть. Он не подозревал, что так может быть. Стены комнаты были обтянуты материей с узорами. Если ее разрезать на платья, то хватило бы всему кварталу. Толстая материя с торчащим ворсом устилала пол.
— Присаживайся, — сказал Спел.
Крони не решался. Сиденья были тоже покрыты материей.
Спел ушел. Было очень тихо, портьера, за которой скрылся молодой офицер, чуть покачивалась. Потом оттуда донеслись приглушенные голоса.
«Если когда-нибудь выберусь и расскажу об этом, — подумал Крони, — никто не поверит. А кому расскажешь? Наверно, только инженер в таких домах бывал».
Портьера отодвинулась, и в комнату вошла высокая девушка.
Девушка была красива, и не с кем было ее сравнить. Такой он раньше не видел. Женщины внизу не бывают молодыми и красивыми. Грань, отделяющая детство, голенастое, крикливое, вечно голодное, от старости — узловатых рук, обтянутых дряблой кожей, пронзительных голосов, корявых, изъеденных стиркой или работой пальцев, шрамов от жестоких побоев мужа, — эта грань внизу незаметна.
Девчонки росли, потом неожиданно переезжали в соседнюю конуру, а если повезет, в конуру уровнем выше, и становились старыми женщинами. Они были всегда немыты, оборваны, потому что жили в темноте, а мыла человеку положено один кусок в сорок дней.
Крони мельком видел дочерей и жен торговцев и мастеров. Но, может, не повезло, может, не приглядывался. Не было среди них такой, кого Крони захотел бы увидеть еще раз. Он знал, конечно, что пройдет еще год, может, три, квартальный или мастер скажут: пора тебе взять женщину, трубарь. Но трубарю не просто найти женщину, потому что трубарь беден и грязен.
На вошедшей девушке было длинное платье, ниже колен — внизу платья короткие — так меньше материи уйдет. У нее были длинные волосы — внизу все коротко стриглись — длинные волосы не промоешь и не выгонишь из них насекомых. На руке у девушки был блестящий золотой браслет. И если он был и в самом деле золотой, то столько золота зараз Крони видеть не приходилось — внизу девчонки таскали маленькие медные украшения, которые ловкачи делали из старых гильз или меди, украденной на руднике. Девушка была в сандалиях белого цвета — женщины внизу ходили босиком, и ноги их опухали от сырости и ревматизма. Башмаки были роскошью, и их давали лишь мужчинам, ко торым надо много ходить. Конечно, у госпожи Ратни есть сандалии, но она их надевает, лишь когда идет в гости, наверх, к новым родственникам или к соседнему квартальному.