Киреевы
Шрифт:
— Товарищ Киреев, — обратился к Николаю Николаевичу член Военного Совета фронта. — Ваш самолет «К-1» приспособлен к дизелям и к бензиновым моторам с водяным охлаждением. Мы рекомендуем поставить новые моторы воздушного охлаждения, которые уже пущены в серию. Вы об этом знаете?
— Я уже получил указания от Наркома.
— Сколько времени вам понадобится для переделки моторной рамы?
— Не больше месяца.
— Чем раньше сделаете, тем лучше. Кстати, товарищ Родченко, как дела с мощными авиадизелями?
— Моторы испытываются на стенде,
— А не развалятся?
— Надеюсь, выдержат.
— Придется и для моторов выделить небольшой завод.
— Здесь выступали товарищи, которых беспокоит, что для постройки новых машин нужны отдельные заводы, — сказал в заключение член Военного Совета фронта. — У нас найдутся и заводы, и люди, и металл. От имени Военного Совета прошу вас, товарищи конструкторы, создавайте новые самолеты, моторы.
Когда участники совещания вышли на улицу, ни одной звездочки не было видно в небе, нависшем над смутными контурами зданий. Ни один огонек не светился в слепых окнах. Ночь еще не ушла, но темнота, окутавшая город, уже начала бледнеть в предчувствии приближающегося рассвета. Было необычно тихо. Казалось, Москва отдыхала после дневных волнений. Редких пешеходов и еще более редкие машины тщательно проверял патруль.
Автомобиль Киреева стоял в ближнем переулке.
— Ну, как вы тогда добрались домой? — спросил Николай Николаевич шофера.
— Трудненько пришлось, — улыбнулся заспанный шофер. — До чего же, товарищ полковник, гражданочка боязливая. Как увидела Москву бомбят, заладила: едем обратно, нас убьют. Ну, я ее разными манерами пробовал успокоить: это, говорю, еще пустяки. А она как заревет, еле унялась. Такой трусихе пора в тылу сидеть…
Николай Николаевич в душе согласился с ним.
Машина быстро шла по тихим пустынным улицам. В подъезде дома, слабо освещенном синей лампочкой, Киреева окликнула закутанная в шерстяную шаль женщина:
— Вы к кому? — спросила она, и тотчас же, всплеснув руками, бросилась к Николаю Николаевичу. — Вернулись, живой и здоровый! Какая радость! Мне Андрей Павлович давно говорит, что ждет вас со дня на день, а я уже верить ему перестала.
— Почему вы не уехали, Анна Семеновна?
— Да я было совсем собралась. Помните? Пешком готова была уйти, так меня страх перед бомбежкой замучил. К счастью, получила письмо от мужа. Он писал, что теперь ему придется бывать в Москве. Куда же он здесь денется? Из-за трусихи жены станет скитаться по чужим людям? Стыдно мне стало. Муж на фронте, а я буду в тылу прятаться, — взволнованно говорила Анна Семеновна.
— А как вы теперь себя чувствуете, — сердечно спросил Киреев.
— Видите, дежурю. Уже четыре зажигалки за этот месяц потушила. На работу устроилась в одной военной организации, выдаю офицерам обмундирование. На прошлой неделе приезжал муж, одобрил. Нельзя же в такое время без настоящего дела сидеть. Ну, да я вас совсем заговорила. Идите, отдыхайте. Сдам дежурство, похозяйничаю у вас.
Во всех комнатах квартиры Киреевых, в
Родченко заглянул в кабинет — пусто. В спальне — тоже. В столовой, свернувшись клубочком на диване, спала Ляля. По-видимому, перед тем, как заснуть, она долго плакала. Еще влажные длинные ресницы продолжали вздрагивать.
Стараясь не разбудить гостью, Андрей поставил на стол тарелки, нарезал хлеб, колбасу.
Ляля проснулась и, увидев летчиков, обрадовалась:
— Вы давно приехали? Я и не слыхала. Заснула немножечко.
— Хорошо немножечко, — поддразнил Соколов, — мы около часа бродим вокруг стола в ожидании, когда же, наконец, можно будет сесть за ужин… Вернее за завтрак, — добавил он, взглянув на стенные часы.
— А вот и неправда! — громко рассмеялась Ляля. — Мама всегда жалуется, что я очень беспокойно сплю, она раньше даже стулья к моей кровати ставила, чтобы я на пол не упала.
В столовой было светло и тепло. Шофер принес из кухни кипящий чайник. Ляля повертелась перед зеркалом, привычным движением поправила волосы и деловито осмотрела стол.
— Нельзя же так некрасиво резать хлеб, — упрекнула она хозяйничавшего за столом Андрея.
— Научите — спасибо скажу.
— Учить долго, лучше сама сделаю.
— Вот так все и рассуждают: «долго», «некогда», «не хочется», — шутливо заступился за Родченко Юрий Петрович.
Словно сквозь стену, доносилась до Киреева, думавшего о своем, непринужденная Лялина болтовня. Она рассказывала о своей жизни, об учебе в институте иностранных языков, о своей ссоре с тетей, о жизни у посторонних людей. Не успела Ляля как следует устроиться, началась война.
— А чем вы собираетесь заняться, когда приедете к родителям? — спросил Киреев.
Ляля на секунду призадумалась.
— Мне очень хочется приносить пользу. Но пока еще не знаю как. Мечтаю о фронте, о подвиге, но когда стреляют, — совсем теряю голову, — чистосердечно призналась она. И, помолчав, спросила звенящим голосом: — Вы меня за это презираете?
— Нет, зачем же? Не все могут быть воинами…
— Скажите, Ольга Александровна, — спросил Соколов, — вы мою сестру Лидию Петровну знали? Она ведь преподавала в той же школе, где и вы учились.
Ляля вспыхнула. Стараясь скрыть свое смущение, она тихо сказала:
— Немного помню. Ваша сестра ведь занималась с младшими классами. — Ляля еще что-то хотела добавить, но в это время пришла Анна Семеновна. Николай Николаевич познакомил ее со своей гостьей и попросил взять над ней шефство.
— Мы уезжаем в часть. Как только выяснится, что есть свободное место на самолете, — я пришлю за вами. Пожалуйста, никуда не уходите, — предупредил Николай Николаевич Лялю.
…Осенний туман тяжело льнул к асфальту. Пахнуло в лицо холодной, промозглой сыростью, когда летчики вышли из дома и торопливо сели в машину. Автомобиль мчался по улицам, оставляя за собой влажные следы. Несколько раз машину останавливали патрули и придирчиво проверяли документы.