Кирилловцы vs николаевцы: борьба за власть под стягом национального единства

Образность власти – самая на сегодняшний день любопытная, но настолько малоизученная тема, что подчас трудно найти хоть какие-то объективные работы по данной теме отечественных историков. Зарубежные же специалисты в этой теме преуспевают уже с конца предыдущего века. Умение мыслить образами – это не значит мыслить традиционно, это просто несколько иной взгляд на вещи, но взгляд, безусловно, важный и нужный. Изучением образов занимается наука имагология.

В чем заключается смысл постижения истории через образы? На самом деле любой историк, не говоря уже про обывателя, осмысляет историю через определенные образы. Первая мировая война – образ странной войны; Гражданская война – образ ужаса и братоубийства и т.д. и т.п. Но если для большинства населения мира видеть историю через образы – явление естественное, то для специалиста исследование отдельных аспектов позволяет поднимать на поверхность новые темы и проблемы изучения. Исследование образов власти – проблема, с одной стороны, идеологическая, с другой, – проблема полномочий определенных органов власти, но во многом – проблема восприятия власти со стороны обычных граждан или тех, на кого направлена деятельность определенной власти.

Но одно – проблема, когда мы сталкиваемся с самими образами власти, и другое – как мы

эту власть видим сами. В определенном смысле похожий термин в западной традиции ввел западный исследователь М. Фуко, назвав его «правительность» (governmentality). Впервые французский исследователь апробировал данный термин во время лекций в Коллеж де Франс «Безопасность, территория, население» в 1977-1978 гг. На русский язык данный термин на самом деле непереводим 1 . Точного определения термина «правительность» не существует, даже сам Фуко его не давал. Он скорее наделял его смыслами. Одним из главных признаков является мышление человека в рамках существования западной либеральной модели управления и ментальности. Сам французский исследователь применял данный термин исключительно к жителям западных стран второй половины ХХ века. Закономерно появление данного термина именно в 1970-е гг., ведь это время системного кризиса западного общества, которое проявилось во всех без исключения сферах общества этого периода. Сам же системный кризис был характерен только для западных обществ. Продолживший в конце второго тысячелетия исследования Фуко М. Дин определил «правительность» как «то, что мы думаем об управлении другими и собой в широком смысле контекстов. В более узком смысле это различные способы мышления об управлении в современном мире…» 2 . Встает вопрос: можно ли применять данное определение к первой трети ХХ века? С одной стороны, да. Ведь и понимание современного мира исходит из того, что современный мир современен для жителей своего времени. Но при этом развитие демократических тенденций в западном обществе в 1920-х гг. только начиналось. А этот фактор автоматически сводит правильность применения данного термина к 1920-м гг. на нет.

Тогда как характеризовать понятие того, как видят люди власть в первой половине ХХ века? И почему во главу угла мы поставили вопрос об образности власти? Современные эксперты называют создание образа власти созданием политического бренда – системы устойчивых упрощенных представлений о политическом акторе, которая инкорпорирована в массовое сознание. И создание бренда проходит в несколько этапов: исследование политического образа политического актора; исследование идеального востребованного политического образа; работа по созданию политического имиджа; работа по ухудшению имиджа конкурентов; нейтрализация негативного воздействия конкурентов 3 . И с точки зрения политологов вполне логично, что образ создается посредством общепринятых практик политической борьбы. В русской эмиграции эти принципы частично или полностью, но были включены в деятельность общественных и политических клубов, которые и занимались политикой в эмиграции.

Эмиграция – это система в системе. Но эмиграция параллельно существует в своей «внутренней» системе, которая ее наполняет и из которой она вышла. Однако это характерно для эмиграции в целом на всем протяжении ее существования в течение нескольких поколений. «Внешняя» система, которая влияет на существование эмиграции, – это условия, влияющие на повседневную жизнь беженства. Это и регионы проживания, и язык подавляющего большинства жителей этих регионов, и религия, и культура и т.д. Но мы не должны забывать, что существует значительное отличие между терминами «беженство» и «эмиграция». Беженство – понятие в первую очередь социальное, оно затрагивает повседневную жизнь рядового населения страны. Эмиграция – понятие разноаспектное. Эмиграция может быть и экономической, и социальной, и политической. Но главное различие в наполнении терминов состоит в том, что эмиграция предполагает абсолютное политическое и идеологическое несогласие определенной группы людей с «генеральной линией партии». Беженство же абсолютно этого не предполагает. Создание комфортных условий для проживания в стране или регионе «исхода» в случае беженства будет способствовать возвращению людей в эту страну или регион. Эмиграция же вернется в страну исхода только в случае изменения там политического режима. На волне событий в Европе в наши дни наше исследование становится актуальным, ведь и в современной Европе можно столкнуться с теми проблемами, которые мы попытаемся осветить на опыте прошлого столетия.

Но обращаясь к политике русской эмиграции, мы сразу ограничиваем себя изучением только правоконсервативной эмиграции. В основе своей русские правоцентристы в эмиграции состояли из разных частей бывшей политической элиты Российской Империи. Это были члены умеренных политических партий. Однако к ним уже в изгнании примкнули и ультраправые политические силы. Все эти политические силы объединяла одна главная идея – монархическая. Именно монархия сама по себе создает те образы, которые устойчиво сохраняются в мировоззрении людей. Они не только наделяются определенными символами, внешними атрибутами, но и получают от общества те характеристики, которыми они могли и не обладать изначально.

Таким образом, мы значительно усложняем нашу задачу. Мы пытаемся реконструировать образ монархической части русской эмиграции и ее видение существующей в эмиграции власти самой эмиграции. Говоря о монархизме, мы сразу сделаем важное замечание. В начале ХХ века монархист – это и тот, кто состоит в монархических организациях, и тот, кто поддерживает монархию как форму правления (причем поддерживает и существующие династии на престолах), и тот, чье мировоззрение основано на традиционных ценностях (семья, религиозность, патриархальность и т.д.). Не изменилось политическое лицо монархиста и в изгнании. Но существование монархизма в положении лиц без государства осложняло жизнь монархиста под воздействием внимания как советских, так и зарубежных средств периодической печати. А ведь именно печать в это время помогала создавать представление людей о разношерстной массе эмигрантов, которые пытались к тому же заниматься и политикой.

Теперь следует сказать и о том, что любое политическое лицо тесно связано с идеологией. Изучение исторических особенностей формирования идеологических платформ является одним из главных предметов исследования историков. Немалая часть в нем отводится на изучение конкретных политических программ. Изучение же консервативной идеологии – одна из самых излюбленных тем историков. Этого не сказать об идеологических особенностях тех систем ценностей, которые находились на стыке устоявшихся идеологии, в частности, о либеральном консерватизме.

Российская революция 1917 года была беспрецедентным по значению событием в истории. Последовавшая за ней Гражданская война в России 1917-1922 гг. – одно из самых противоречивых событий не только в российской, но и в мировой истории. Обращение к последствиям революционных преобразований в год 100-летия этих событий позволяет поднимать самые разнообразные темы и проблемы. Одной из таковых может стать тема идеологического размежевания победителей революции 1917 г. и их противников, которые активно сопротивлялись данной власти в разных регионах бывшей Российской Империи. Они же и перенесли идеологию этого сопротивления в эмиграцию. По новейшим исследованиям ученых, на разных территориях русского рассеяния от ближнего зарубежья до стран «третьего мира» оказалось около 2-2,5 млн человек. Разношерстная масса эмигрантов, принадлежащая к разным сословиям, как правило, строила смысл своего существования в эмиграции на борьбе против большевизма в горячо любимой Родине. Желание вернуться в страну, которая не управляется большевиками, стало для них смыслом жизни. В свою очередь, для успешной борьбы против «богоборческой власти» русские эмигранты должны были использовать все имеющиеся альтернативы и ресурсы, в т.ч. идеологические, чтобы показать другое видение исторического процесса развития России, показать другое ее будущее. Всесословность эмиграции, в некоторой степени, помогала составить определенный срез русского общества, который оказался «под гнетом» большевиков. Для того чтобы противопоставить господствующей в России идеологии большевизма свою твердую позицию, эмиграции требовалось пройти определенную эволюцию. Важно было понять, что ценного могла бы в себя вобрать традиция российской государственности, какие изменения произошли в российском обществе за годы Революции и Гражданской войны, а также как эти положения связать с новыми веяниями идеологий стран Запада, минуя коммунизм. Не случайно поэтому, что труды эмигрантов часто обращались к историческому прошлому России. Патриотический порыв, ностальгия по прошлому, желание вернуться домой, услышать родной язык – все эти и многие другие факторы способствовали тому, что большая часть трудов в эмиграции была посвящена началу ХХ века, Первой мировой войне, а также Гражданской войне. Формирование либерального консерватизма, помимо того, что имело свою точку отсчета, имело и своего главного идеолога – бывшего депутата Государственной Думы, а первоначально и вовсе марксиста П.Б. Струве.

Формирование идеологии либерального консерватизма в эмиграции, в отличие от нормальной логики развития идеологической платформы, исходило в эмиграции от обратных тенденций. Помимо того, что русские либеральные консерваторы не пытались принять на себя наследие старших русских своих «единомышленников», они и не пытались его полностью повторить. Условия эмиграции оказались совершенно иными, ведь пройдя через войны и лишения, психология абсолютно любого человека изменится. В русской эмиграции 1920-х гг. отсутствовало единое понимание того, что противопоставить большевикам на идейном уровне. Поэтому до 1925 года большая часть политически активных эмигрантов занималась политической борьбой друг с другом. Появление же идеологии произошло практически одномоментно, когда уже все эмигранты разделились на правых, центристов и левых. Именно в этот момент в эмиграции все насущнее стали требования объединения под одним знаменем. С определенной натяжкой можно сказать, что это произошло впервые после многолетнего разобщения. Политические структуры, которые уже были созданы к 1925 году, в своей деятельности, с точки зрения идеологии, опирались отнюдь не на идеи, выдвинутые П.Б. Струве и авторами парижской газеты «Возрождение» (эдакого «рупора либерального консерватизма»). Большая часть будущих политических сторонников Великого Князя Николая Николаевича-мл., который фактически был провозглашен Верховным Вождем русской эмиграции именно сторонниками либерального консерватизма, была сторонниками монархической формы правления, а некоторые отдельные представители русских правоцентристов в эмиграции в 1920-е гг. принадлежали в прошлом и к ультраправому лагерю. Большая часть при этом даже не изменила своих политических убеждений, примкнув к наиболее сильному союзнику на некоторое время. На путях династического и политического объединения, но не меньшего и разобщения, русская эмиграция продолжала свою активную политическую деятельность до середины 1920-х гг., когда единственная смелая попытка правоцентристов объединить эмиграцию на основе единого идеологического подхода потерпела поражение на Российском Зарубежном Съезде в Париже в апреле 1926 года. Нам кажется, что подобные идеи национального единства брались русскими изгнанниками не только из личных желаний прийти к единству, но и заимствовались из идеологического поля западных держав того времени, в т.ч. из фашизма и консервативного крена в ряде государств Европы в 1920-е гг.

Созданные после 1926 года политические структуры русской эмиграции были эффективны до смерти Верховного Вождя эмиграции в 1929 году, а после единственным его правопреемником, по мнению большинства русских правых, стал его родственник Великий Князь Кирилл Владимирович, который в 1924 году объявил себя Императором Всероссийским в изгнании. Структуры же правоцентристов перестали служить своим поставленным задачам. Со временем сама эмиграция из политически и идеологически активного состояния перешла в состояние апатии, когда старшие эмигранты уже не могли пойти на объединение эмиграции просто в силу изменившихся условий и омоложения эмиграции, а младшие эмигранты не хотели действовать методами старших. Эдакий конфликт «отцов и детей» эмиграции проявился на рубеже 1920-30-х гг. наиболее остро. Младшее поколение в меньшей степени стремилось повторять методы своих родителей, да и идеология их самих уже значительно отличалась от идеологии предшественников. Именно поэтому мы пытаемся реконструировать политическое лицо эмиграции именно 1920-х гг. – это и было последнее дореволюционное поколение российских политиков.