Кирон Голова-в-Облаках
Шрифт:
Кирон взглянул на свою ногу.
– Сейчас мне только и остается, что быть осторожным.
– Не только сейчас, как ты прекрасно понимаешь, но и впредь.
– Я буду осторожным до тех пор, пока тебя не уложат в постель Тальбота, - искренне пообещал Кирон.
– А потом я сделаю такого змея, который поднимет меня высоко над замком твоего отца. И я с него спрыгну и разобьюсь вдребезги на его глазах.
Лицо Элике исказила гримаса.
– Я желаю Тальботу смерти. Правда. И еще я хочу, чтобы чума унесла эту дурнушку Петрину с ее крестьянской грудью и задом, как у коровы. Прости
– У Петрины зад не как у коровы.
– Как у коровы! Я ее хорошо разглядела! Кирон расхохотался.
– Значит, ты изучала ее, Зеленоглазка?
– Я тебя ненавижу! Как я тебя ненавижу!
– А я хочу нарисовать тебя в ярости, во власти огня твоих чувств. К тому же мне надо успеть сделать хоть несколько набросков, прежде чем мастер Хобарт и твой отец вообразят то, что давно стало реальностью.
– Простолюдин!
– взорвалась Элике.
– Да, я простолюдин, - ответил Кирон спокойно.
– Не забывай, что и без Тальбота и Петрины между нами целая бездна.
– Я тебя люблю. Я готова умереть за тебя. Этого что, недостаточно?
– Это больше, чем достаточно. И я люблю тебя, Элике, но мы живем в мире, где наша любовь - оскорбление для всех остальных... К тому же я должен выполнить свое предназначение.
– Я не помешаю тебе писать картины.
– Ты хочешь помешать мне летать. Она изумленно уставилась на него.
– Летать!.. Кирон, любимый мой, да ты сошел с ума! Люди не летают! И никогда не полетят!
– Да, я сумасшедший, и я полечу! Я построю машину, которая...
– Не говори о машинах! А если не можешь без этого, то не говори никому, кроме меня. Машины это зло. Так учил Божественный Мальчик, так учит Святой Орден. Это знают все!
– И все же это неправда, - проговорил Кирон.
– Машины не могут быть злом. Зло присуще лишь человеку... Я буду летать, клянусь, я буду летать на благо людям! Клянусь духом братьев Монгольфье, Отто Лилиенталя и Сантоса Дюмона!
– Кто это такие?
– Призраки, великие добрые призраки. Люди, которые, живя столетия назад, поднимали глаза к звездам... Я прочитал о них в той книге, что ты мне дала.
– Лучше бы я ее сожгла. Мой отец не читает и потому понятия не имел, что держит в библиотеке ересь.
– Даже если бы ты ее сожгла, Элике, я все равно поднял бы глаза к небу. Не в природе человека оставаться прикованным к земле... Иди, поцелуй меня. А потом я постараюсь не уронить чести мастера Хобарта.
11
Дни летели быстро. Нога Кирона зажила и на вид не казалась короче. Весна перешла в лето; расцвела и мисс Элике, что не осталось незамеченным. Она научила Кирона ездить верхом, по крайней мере, не падать с коня при движении. Он делал наброски лошадей: лошадей пасущихся, идущих иноходью, несущихся галопом...
Когда Элике в первый раз прыгнула для него через ворота в семь бревен, он пришел в ужас.
– Не делай так больше никогда! Слышишь, любимая? Ты же едва не сломала шею.
– Фи! И это говорит витающий в облаках, парящий над землей и прыгающий в море!
С этими словами Элике разогнала коня и прыгнула снова: каштановые волосы разлетелись на солнце, на мгновение она застыла между землей и небом,
Кирон работал как одержимый. Он сделал сотню рисунков и забраковал девяносто. Портрет Элике Фитзалан станет его единственной заявкой на величие в живописи. Он знал, что получится хорошо, ибо его переполняли любовь, красота, молодость и радость жизни.
Мастер Хобарт стал больше кашлять и меньше жаловаться. Наверное, потому, что Кирон перестал жаловаться вообще.
Хобарт рассматривал рисунки, которые приносил Кирон и поражался. Кажется, парень понял, что такое живопись. В работе была элегантность и... да, величие. Хобарт наливал себе стаканчик ирландской водки и размышлял о величии в искусстве. Выходки со змеями не шли ни в какое сравнение с такой чистотой линий и мастерством в передачи движения.
Кирон написал картину за один день. За один день, состоящий из двадцати четырех рабочих часов. За все это время он не проронил ни слова. Он не узнавал мастера Хобарта. Старик кружил вокруг полотна, потирая руки, но Кирон его не замечал. Вдова Тэтчер приносила ему поесть; он смотрел на нее непонимающим взглядом, и еда оставалась нетронутой. Когда стемнело, Хобарт принес лампы. Много ламп. Дорогой китовый жир не жалелся. При перемене освещения Кирон пробормотал что-то про себя, не осознав происшедшего.
Один раз он упал и почувствовал, как кто-то влил ему в рот обжигающую губы жидкость. Он поднялся и вновь принялся за работу. Всадница была закончена, но копыта взмывшего коня не получились. Он соскреб их с холста и принялся рисовать заново.
А этот чертов хвост? А ноздри? А грива, милосердный Лудд!.. Теперь ему не нравились глаза. У животного, на котором столь славная всадница совершает такой невероятный прыжок, должны быть огромные, гордые глаза. Он снова посмотрел на Элике. Черт бы все побрал, волосы не получились! Длинные, чудные волосы должны в этот момент жить своей жизнью.
Мастер Хобарт поправлял фитили в лампах, прихлебывал ирландскую водку, бормоча что-то жалобное себе под нос, и со страхом поглядывал на молодого человека, который, казалось, уже и не рисовал, а вел бой не на жизнь, а на смерть. Но с кем, тупо спрашивал себя Хобарт, снова прикладываясь к кружке, кто этот враг, с которым Кирон вступил в яростную схватку?
И вдруг понял, что враг этот - время. Кирон не просто пытался нарисовать отличный портрет, он бросал вызов. Он являл собой воплощенную силу жизни, каждое прикосновение кисти было ударом меча. Он заявлял о своем праве на бессмертие.
Когда рассвело, картина была готова. Хобарт, успевший слегка вздремнуть, отдернул шторы, но лампы не погасил.
Кирон застыл перед холстом. Кисти и мольберт выпали из его уставших рук.
Хобарт смотрел на портрет и плакал. Перед ним было великое искусство.
Бледный и изможденный Кирон поднял на него красные, воспаленные глаза.
– Я сделал все, что мог, мастер Хобарт. Что скажете?
– Сын мой! Мой сын!
– Старик не находил слов.
– Ты вошел в сан бессмертных. Я старый дурак. Я пытался учить тебя. И только сейчас, слишком поздно я понял, что сам всего лишь подмастерье. Кирон наступил на лежащие на полу кисти.