Кировская весна 1936-1937
Шрифт:
Мятежникам тем временем удалось захватить в занятых ими гаванях линейный корабль «Эспанья», крейсеры «Альмиранте Сервера» и «Наварра», эсминец «Веласко» и одну подводную лодку. Однако все доставшиеся им крупные корабли в этот момент стояли на капитальном ремонте. В полной боеготовности находился только «Веласко», но, разумеется, он был не в состоянии в одиночку противостоять республиканскому флоту, насчитывавшему после завершения вооруженных столкновений на кораблях свыше 30 единиц, а точнее – 1 линейный корабль, 3 крейсера, 15 эсминцев и 12 подводных лодок. «Весь флот у красных», – мрачно радировали друг другу восставшие генералы. Республиканский
С «отступничеством флота» стратегический план мятежников был разрушен в его важнейшей части. Республика теперь господствовала на море. 13-километровая водная гладь Гибралтарского пролива стала непреодолимой преградой. Отборные марокканские части и Иностранный легион отныне не могли попасть в метрополию.
{24}
20.07.36 Испания. Авила
Рано утром 20 июля 1936 года гражданские гвардейцы небольшого испанского городка Авила, которые сидели в казармах, перестали отстреливаться и сдались: Пабло со своими окружил их еще затемно, перерезал телефонные провода, заложил динамит под одну стену и крикнул: «гвардейцы, сдавайтесь». Они не захотели. На рассвете он взорвал эту стену и завязался бой, в результате которого двое гвардейцев были убиты, четверо ранены и четверо сдались.
Все залегли, кто на крышах, кто прямо на земле, кто на каменных оградах или на карнизах, а туча пыли после взрыва долго не рассеивалась, потому что на рассвете ветра совсем не было, и стреляли в развороченную стену, заряжали винтовки и стреляли прямо в дым и гам, а в дыму все еще раздавались выстрелы. Потом оттуда крикнули, чтобы прекратили стрельбу, и четверо гвардейцев вышли на улицу, подняв руки вверх. Большой кусок крыши обвалился вместе со стеной, вот они и вышли сдаваться. «Еще кто-нибудь остался там?» – крикнул им Пабло. «Только раненые». – «Постерегите этих, – сказал Пабло четверым своим, которые выбежали из засады. – Становись сюда. К стене», – велел он сдавшимся. Четверо гвардейцев стали к стене, грязные, все в пыли и копоти, и четверо караульных взяли их на прицел, а Пабло со своими пошел приканчивать раненых.
Когда это было сделано и из казарм уже не доносилось ни стона, ни крика, ни выстрела, Пабло вышел оттуда с дробовиком за спиной, а в руках он держал маузер. «Смотри, Пилар, – сказал он жене. – Это было у офицера, который застрелился сам. Мне еще никогда не приходилось стрелять из пистолета. Эй, ты! – крикнул он одному из гвардейцев. – Покажи, как с этим обращаться. Нет, не покажи, а объясни».
Пока в казармах шла стрельба, четверо гвардейцев стояли у стены, обливаясь потом. Они были рослые мужчины с мужественными лицами. Только щеки и подбородок успели зарасти у них щетиной, потому что в это последнее утро им уже не пришлось побриться, и так они стояли у стены и молчали.
– Эй, ты, – крикнул Пабло тому, который стоял ближе всех. – Объясни, как с этим обращаться.
– Отведи предохранитель, – сиплым голосом сказал тот. – Оттяни назад кожух и отпусти.
– Какой кожух? – спросил Пабло и посмотрел на четверых гвардейцев. – Какой кожух?
– Вон ту коробку, что сверху.
Пабло стал отводить ее, но там что-то заело.
– Ну? – сказал он. – Не идет. Ты мне соврал.
– Отведи назад еще больше и отпусти, он сам станет на место, – сказал гвардеец голосом настолько серым, что он был серее рассвета, когда солнце встает за облаками.
Пабло отвел кожух назад и отпустил, как его учили, кожух стал на место, и курок был теперь на взводе. Эти маузеры уродливые штуки, рукоятка маленькая, круглая, а ствол большой и точно сплюснутый, и слушаются они плохо. А гвардейцы все это время не спускали с Пабло глаз и молчали.
Потом один спросил:
– Что ты с нами сделаешь?
– Расстреляю, – сказал Пабло.
– Когда? – спросил тот все таким же сиплым голосом.
– Сейчас, – сказал Пабло.
– Где? – спросил тот.
– Здесь, – сказал Пабло. – Здесь. Сейчас. Здесь и сейчас. Хочешь что-нибудь сказать перед смертью?
– Нет, – ответил гвардеец. – Ничего. Но это мерзость.
– Сам ты мерзость, – сказал Пабло. – Сколько крестьян на твоей совести! Ты бы и свою мать расстрелял!
– Я никогда никого не убивал, – сказал гвардеец. – А мою мать не смей трогать.
– Покажи нам, как надо умирать. Ты все убивал, а теперь покажи, как надо умирать.
– Оскорблять нас ни к чему, – сказал другой гвардеец. – А умереть мы сумеем.
– Становитесь на колени, лицом к стене, – сказал Пабло. Гвардейцы переглянулись. – На колени, вам говорят! – крикнул Пабло. – Ну, живо!
– Что скажешь, Пако? – спросил один гвардеец другого, самого высокого, который объяснял Пабло, как обращаться с револьвером. У него были капральские нашивки на рукаве, и он весь взмок от пота, хотя было еще рано и совсем прохладно.
– На колени так на колени, – ответил высокий. – Не все ли равно?
– К земле ближе будет, – попробовал пошутить первый, но им всем было не до шуток, и никто даже не улыбнулся.
– Ладно, станем на колени, – сказал первый гвардеец, и все четверо неуклюже опустились на колени, – руки по швам, лицом к стене. Пабло подошел к ним сзади и перестрелял их всех по очереди – выстрелит одному в затылок и переходит к следующему; так они один за другим и валились на землю. Первый не пошевелился, когда к его голове прикоснулось дуло. Второй качнулся вперед и прижался лбом к каменной стене. Третий вздрогнул всем телом, и голова у него затряслась. И только один, последний, закрыл глаза руками. И когда у стены вповалку легли четыре трупа, Пабло отошел от них и вернулся к своим, все еще с пистолетом в руке.
– Подержи, Пилар, – сказал он. – Я не знаю, как спустить собачку, – и протянул жене пистолет, а сам все стоял и смотрел на четверых гвардейцев, которые лежали у казарменной стены. И все, кто тогда был с ним, тоже стояли и смотрели на них, и никто ничего не говорил.
Так город Авила стал на сторону Республики и против мятежа, а час был еще ранний, и никто не успел поесть или выпить кофе, и все посмотрели друг на друга и увидели, что их всех запорошило пылью после взрыва казарм, все стоят серые от пыли, будто на молотьбе, и жена Пабло, Пилар, все еще держит пистолет, и он оттягивает ей руку, и когда она взглянула на мертвых гвардейцев, лежавших у стены, ей стало тошно; они тоже были серые от пыли, но сухая земля под ними уже начинала пропитываться кровью. И пока они стояли там, солнце поднялось из-за далеких холмов и осветило улицу и белую казарменную стену, и пыль в воздухе стала золотая в солнечных лучах. Один крестьянин, который стоял рядом с Пилар, посмотрел на казарменную стену и на то, что лежало под ней, потом посмотрел на всех них, на солнце и сказал: «Ну, вот и день начинается!»