Кирюша из Севастополя
Шрифт:
Он выполз наружу и скрылся в шуршащих кустах.
Рулевой выждал и, когда шуршание стихло вдали, наклонился к подростку:
— Топает в Севастополь, это факт. Тебя не возьмет, тоже факт. Дело серьезное. Человек жизнью рискует, а задание обязан выполнить. Ты свяжешь его, потому что он за тебя крепко беспокоится. Насчет Сенной не советую. Что до нее, что вокруг бухты — одинаковое расстояние. Понятно, сам выбирай, только я как моряк до своей лайбы притяжение имею. А какой настоящий моряк по доброй воле сойдет с корабля и не вернется? Нема таких. По мамаше тоскуешь, Кирилл Трофимович? Сочувствую, но не одобряю, если ради тоски зря
— Значит, и Федор Артемович зря рискует? — протестующе вскинулся маленький моторист. — Эх ты, Кеба!..
— Сравнил! — насмешливо пробурчал рулевой. — Такое у Вакулина задание. Пошлют меня с тобой, пойдем без прений, а без спросу на вахте и в гальюн не отлучаются.
— То на вахте, — не сдавался подросток.
— А мы с тобой где? Раз в переплет попали и в таком месте очутились, куда люди в разведку ходят, должны по-флотски пользу принесть. Обойдем кругом бухты, глянем лишними глазами, что делается, и доложим командиру дивизиона. Вакулин тебя, как маленького, жалеет. Приведет в Сенную, сдаст на руки тому деду, и просидишь кто знает сколько в хате на печке. Дело твое…
Он принялся набивать трубку табаком.
Выбор маршрута
Задолго до войны, в школьные годы, внимание Кирюши привлекла картина, которую он увидел на стене класса: закованный в доспехи всадник в раздумье придержал длинногривого коня на развилке дорог у камня с надписью. Кирюша с трудом разобрал полустертую надпись: «Направо пойдешь — горе найдешь, налево пойдешь — смерть примешь, прямо пойдешь — не вернешься». Он обратился за разъяснениями к учительнице, и та, рассказав ему увлекательную былину, сложенную в древней Руси о богатырях и витязях, вызволявших из невзгод свою родину, постаралась раскрыть перед ним глубокий смысл мудрого народного сказа о выборе пути, под которым подразумевалась дорога в жизнь.
Выслушав Кебу, маленький моторист неожиданно вспомнил об этой картине.
Предложение Федора Артемовича было очень соблазнительным: станица Сенная, расположенная неподалеку от Керченского пролива, находилась почти на середине пути между Солнцедаром и Севастополем, а, значит, из нее было куда легче добраться домой. Только проведя полгода вне родного города, не получая известий ни от матери, ни от брата, Кирюша впервые испытал по-настоящему, что значит тоска по близким. Чем дольше тянулось время со дня ухода из Севастополя, тем острее он чувствовал утрату, тем сильнее нарастало в нем, подчиняя мысли, желание вернуться домой.
Сердцем Кирюша тянулся в Сенную, а рассудком всецело был на стороне Кебы. Рулевой правильно угадал, сказав, что настоящий моряк ни под каким предлогом не изменит своему кораблю, пока тот в строю, плавает и действует. Маленький моторист причислял себя к настоящим морякам. Язвительное предположение Кебы о том, что Кирюше придется отсиживаться у неизвестного деда в хате, словно резнуло ножом. Самолюбие подростка страдало от одной мысли, что он не сумеет вернуться во-время и прозевает час, когда начнется наступление и сейнера двинутся в Севастополь. Даже если он проберется туда раньше их, все равно его не примут на корабль и назовут дезертиром. В темноте пещеры перед ним возникали отчужденные лица Андрея Петровича, старшины Баглая, командира дивизиона, всех, кто узнает, что он, несмотря на совет Кебы, отправился с Федором Артемовичем, по сути — сбежал куда глаза глядят, хотя должен был вернуться на сейнер.
Размышления маленького моториста прервал громкий голос Федора Артемовича.
— Вылезайте! — долетело в пещеру. — На горизонте ни души, а бора передышку сделала. Рюкзак прихватите!
Кеба вопросительно обернулся к подростку, надеясь, что услышит его ответ о маршруте, но не дождался и, махнув рукой, на четвереньках выполз наружу.
Кирюша, нацепив автомат и волоча оба рюкзака, покинул пещеру.
На дне балки все еще было темно. Густые кусты заслоняли тропинку, идущую среди них вверх по склону, и не пропускали дневного света в гущу зарослей держидерева.
Несколько минут рулевой и маленький моторист молча продирались сквозь колючие кусты.
— Так что же надумал? — не утерпел Кеба.
С глаз Кирюши, едва он вылез из кустов и выпрямился, будто сорвали повязку. Он зажмурился от дневного света и, снова открыв глаза, поднял их к вершине обрывистого склона балки.
На самом краю ее, выставив голову над обрывом и настороженно поглядывая по сторонам, пристроился в позе наблюдателя Федор Артемович.
— Иду, — коротко сообщил подросток. — Подсоби втащить рюкзаки.
— Куда? — не поняв, переспросил рулевой, но Кирюша, не расслышав, начал карабкаться по осыпающемуся склону.
— Не сорвись! — крикнул сверху Федор Артемович и, как только подросток взобрался поближе к нему, ухватил его за руку и рывком вытянул на глиняный выступ.
Кеба поднялся сам.
— Теперь отыщите!
Федор Артемович повел взглядом вниз и заулыбался, заметив вытянутые от удивления лица спутников.
Кеба даже присвистнул:
— Вот это маскировка! Если не знать, как мы, ни за что не догадаться.
Кирюша тоже не сумел точно указать вход в пещеру, где провел ночь.
Непроницаемая чаща держи-дерева совершенно скрывала дно глубокой, расширяющейся к морю балки. Цепкие ветви смыкались над ней, свисая с обоих склонов, образуя колючий свод и отбрасывая вечную тень, в которой тонул пристальный взор человека. Верхняя половина склонов была отвесной, лишена растительности и пробуравлена множеством норок полевых мышей и гадючьих гнезд.
— Здесь таких балок пропасть, — сказал Федор Артемович. — До Анапы вернее всего продвигаться по ним, а там обойти стороной и по камышам и солончаками — почти до самой Тамани. Но в твою сторону, Кеба, лучше за шоссе перейти и по кукурузе шагать. Не дали фрицы людям убрать ее. Где конями и танками потоптана, где целиком на корню. Гибнет добро, гниет, мерзнет…
— Найду где проскочить, — отозвался рулевой. — Выходит, мы разошлись, товарищ Вакулин. Что же, не гора с горой, может еще и повстречаемся.
— Непременно. Доложи комдиву, что высадился благополучно. Пусть присылает за мной, как условились.
— Есть.
Кеба стиснул Кирюшу за плечи:
— Прощевай, чинарик. Кланяйся от всех черноморцев, если попадешь в Севастополь.
Маленький моторист сердито высвободился из объятий рулевого и негодующе уставился на него.
— Сто раз тебе говорить, что иду обратно! Чего ты меня допекаешь? — проговорил он дрогнувшим голосом и перевел насупленный взгляд на бывшего шкипера. — В Сенную не хочу. Тоже дело — сидеть у деда на печке!