Кисейная барышня
Шрифт:
– - Я вас, Зиночка, оценила только теперь,-- откровенно заявляла m-lle Бюш, задыхаясь от душившаго ее кашля.-- У вас золотое сердце... Да. Но отчего вы никогда... да, никогда даже не спросили о своем отце? Он вас всегда так любил... это несчастный человек, и не нам его судить.
– - Он забыл нас...-- коротко отвечала Зиночка.
– - Нет, не забыл... могу вас уверить...
– - Он сделал хуже... Бросить жертву своего увлечения на произвол судьбы, бросить с ребенком на руках -- нет, это уж слишком! Я не желаю обвинять отца, быть вообще судьей, но всякий имеет право думать по-своему. Нам лучше оставить этот разговор.
– - У меня это на совести, Зиночка... Кто умеет так много перенести, как вы, тот не должен останавливаться на полдороге: любить -- значит... безконечно прощать. Последнее верно не только вообще, но и в частности... Уметь прощать даже врагов -- в этом великая тайна жизни.
– - Это философия великих людей и подвижников, а я самая простая кисейная барышня...
M-lle Бюш тяжело закрывала глаза и ничего не отвечала: она не могла сказать всего даже Зиночке.
Накануне рокового дня больная пожелала непременно видеть Милочку. Раньше она забывала как-то о ней, а теперь требовала с особенной настойчивостью. С этим поручением командирована была Дарья. Когда Милочка вошла в комнату, m-lle Бюш не могла от волнения сказать ни одного слова, а только протянула с умоляющим видом руку вперед. Когда же Милочка наклонила над ней свою белокурую головку, гувернантка торопливо ее перекрестила и сказала только одну фразу:
– - Слушайте во всем сестру...
Дарьица и Милочка с перваго известия о болезни гувернантки были убеждены, что она умрет, оплакали ее заранее и теперь относились к ней с тупым горем выплакавшихся людей. Утром, на другой день, началась агония. Присутствовала одна Зиночка. Больная часто забывалась и бредила.
– - Приехал?-- спрашивала она в бреду.-- О, я была уверена, что он приедет... зовите его сюда...
Зиночка понимала, о ком шла речь, и молча выносила эту пытку. Но силы больной быстро падали, точно она сгорала. Перед самой смертью наступил короткий промежуток. M-lle Бюш вытянулась, оглядела с удивлением всю комнату, точно в первый раз ее видела, и вытащила из-под подушки свою дорожную сумочку.
– - Вот здесь вы найдете все... да, все...-- слабо проговорила она.-- Я умираю с надеждой на вас, Зиночка... Помните: прощать -- это жить.
За этим последовала тоска и опять бред,-- m-lle Бюш опять звала Милочку и начинала собираться в какое-то неизвестное путешествие.
– - Мне так легко... я здорова...-- шептали побелевшия губы.-- Только бы уйти отсюда... Милочка, мы идем вместе... о, я не хочу умирать -- нет!
Хоронили m-lle Бюш через три дня. Похоронный обряд совершался в маленьком костеле, куда набралось очень много публики. Все это были ученицы или очень хорошие знакомые покойной. Дамы плакали, особенно когда патер своим разбитым тенориком уныло затянул "De profundis"... Мидочка горько рыдала и в то же время удивлялась, как много хороших, тоже плакавших знакомых у m-lle Бюш. В плерезах особенно эффектно выделялась развертывавшаяся красота девочки-подростка, и Милочке мешала молиться суетная мысль, что она сегодня "очень интересна" и все на нее смотрят. Стоявшая с ней рядом Зиночка ничего не замечала, подавленная потерей единственнаго друга. Кругом оставалась пустота... Являлась мысль, что и вообще жизнь -- глупая шутка, и что нет в ней смысла. Когда выносили гроб из костела, Зиночка на паперти лицом к лицу встретилась с Сенечкой Татауровым, который поклонился ей и неизвестно чему улыбнулся. Она не протянула руки и прошла мимо. У католиков было свое кладбище, до котораго нужно было пройти с версту. Погода стояла уже весенняя, хотя и сыпались хлопья мягкаго снега. Этот снег напоминал Зиночке один разговор с гувернанткой, когда она выражала свое единственное желание -- умереть летом. Но и это единственное желание осталось неисполненным, и m-lle Бюш ждала холодная могила. Зиночке сделалось вдруг так обидно и больно за безродную девушку, которой, может-быть, всю жизнь было холодно.
Милочка была недовольна этим путешествием пешком,-- другия дамы ехали в экипажах, а три сестры Черняковы даже в карете. Впрочем, оне приглашали ее, но Милочка отказалась, потому что не желала оставлять Зиночку одну. Свежий воздух и движение ободрили девушку, и она, ухватившись за руку сестры, шептала ой:
– - Тебя принимают за даму, Зина... Какой-то господин в костеле так и спрашивал: "Кто эта молодая даыаУ" У него великолепная шинель с бобром... Татауров уже обяснил ему.
– - Перестань болтать пустяки...
Милочка надулась и даже отняла свою руку. На кладбище, когда гроб поставили над открытой могилой, она опять горько рыдала, не замечая уже публики, толпившейся на свежей насыпи. И Зиночка тоже плакала... Когда начали бросать мерзлую землю на гроб, она оглянулась. Это было инстинктивное движение, в котором она не могла бы дать себе отчета. И странная вещь!-- в толпе мелькнуло знакомое лицо, которое она боялась узнать... Неужели это был отец, котораго так ждала m-lle Бюш? Ей показалось, что он тоже смотрел на нее и старался спрятаться за толпившейся на насыпи публикой. Не дождавшись конца церемонии, когда над покойницей вырастет свежая могила, Зиночка схватила Милочку за руку и повела ее через толпу к выходу. Домой она предполагала вернуться пешком, чтобы сберечь двугривенный, но теперь взяла извозчика и все время старалась занимать сестру, что-бы отвлечь ея внимание от расходившейся кучками публики.
"Что-то дома делается?.." -- думала Зиночка, и в ея душе поднималась смутная тревога за неприкосновенность своего угла: теперь она была уверена, что отец здесь и что он, наверно, видел уже Дарью.
Вернувшись домой, Зиночка успокоилась: по лицу Дарьи она убедилась, что все обстоит благополучно.
Болезнь m-lle Бюш и хлопоты с похоронами на время разстроили установившийся порядок жизни. Мальчики не готовили своих уроков, работа и у Зиночки приостановилась, и приходилось начинать снова. Елизавета Петровна попрежнему отсиживалась в своей комнате и совсем не удивилась, когда в первый раз увидела Дарью, точно так и должно было быть. Раза два она, впрочем, спрашивала, откуда слышится по ночам детский плач, и сейчас же успокаивалась, когда ей говорили, что это визжат котики на крыше. Мальчиков в кухню не пускали совсем, а Милочка догадалась сама о существовании таинственнаго маленькаго незнакомца и сгорала от любопытства посмотреть на него хоть издали. Дарья умело повела все хозяйство, а по вечерам помогала Зиночке починивать белье. Ея присутствие сделалось необходимым, и это значительно ее успокоило. Зиночка могла теперь всецело отдаться своей собственной работе -- днем занималась с детьми, а вечерами далеко за полночь сидела за разными вышивками. Свои платки она кое-как продала той же m-me Жанет, которая сделала ей небольшой заказ на вышиванье гладью. Положим, это была адская работа, но все-таки она могла дать рублей 5--6 в месяц. Теперь Зиночка отлично знала цену деньгам и высчитывала каждый грош. В постоянной работе время бежало незаметно, и Зиночка жалела, что приходилось спать и есть -- удовольствия уж совсем не по средствам. Их дела были из рук вон плохи: все, что можно было заложить в ссудную кассу, было заложено, а впереди надвигалась грозовая туча безпомощной нищеты. Впрочем, приближалось лето, когда не нужно покупать дров и когда можно будет пустить в оборот зимнее платье. Дорогу в ссудныя кассы Зиночка теперь знала отлично. Сначала она стеснялась ходить туда, но потом привыкла -- тысячи людей прибегали к братской помощи ростовщиков, и у Зиночки завязалось даже несколько знакомств с какими-то безродными старушками и подозрительными вдовами.
В сумочке, которую передала умирающая m-lle Бюш, Зиночка нашла связку старых писем, медальон с портретом Милочки и небольшой пакет с деньгами. На пакете стояла лаконическая надпись, сделанная уже дрожавшей рукой: "На крайний случай". Всех денег было около полутораста рублей, и Зиночка смотрела на них, как на помощь m-lle Бюш уже из того мира. Она дала себе слово, что не прикоснется к ним для своих нужд, потому что есть еще кандидат на эти деньги -- та маленькая сестренка, которая скрывалась в кухне. В сумочке еще был розовый пакетик и в нем шелковый fleur d'oranger; на пакетике стояло: "Мой подарок на свадьбу Зиночке". Этот последний подарок Зиночка сочла бы оскорблением, если бы его сделал кто-нибудь другой, а не m-lle Бюш. Разве такия бедныя девушки выходят замуж?.. Письма Зиночка узнала по почерку -- все были от отца. Но читать их она не решилась, а только проверила числа -- все были написаны уже после катастрофы. Зиночка не хотела тревожить тень дорогой покойницы и бросила письма в огонь. Она отлично понимала, почему m-lle Бюш передала ей свою интимную переписку,-- этим гувернантка хотела снять с своей памяти всякое подозрение, но Зиночка и без того слишком сильно уважала ее, чтобы искать еще письменных доказательств.
XII.
Прошел месяц. Наступила пасха. Скрывать ребенка долее оказывалось неудобным, тем более, что он отнимал много времени как у матери, так и у Зиночки. За ним могла ходить Милочка, а это уж сохранило бы несколько часов в день. Зиночка очень привязалась к маленькой девочке и с головой погрузилась в широкий мир беззащитнаго детства с его маленькими радостями, болезнями и заботами. Ребенок сделался душой всего дома, и для Зиночки в нем заключалась нравственная поддержка.
– - Мы хотим взять с Дарьицей ребенка на воспитание,-- предупреждала Зиночка свою мать.
– - Это еще что за глупости?-- удивилась Елизавета Петровна.-- Вы с Дарьицей с ума, кажется, сошли.
– - А если у него ни отца ни матери? Воспитательнаго дома здесь нет, и ребенок должен погибнуть...
– - Надеюсь, по крайней мере, что ребенок мальчик?
– - К сожалению, девочка, мама...
– - Еще раз глупо!
– - Что же делать?.. Несчастный ребенок не виноват, а потом ты сама была девочкой, и я тоже...