Кисейная барышня
Шрифт:
До этого времени Зиночка молилась сама и заставляла детей молиться дома, но не решалась итти в церковь: ее удерживала мысль о знакомых, с которыми можно было там встретиться. Этот ложный стыд теперь отпал как-то сам собой, и Зиночка в первое же воскресенье повела всех детей в собор, куда раньше ездили молиться. Дети одевались скромно, даже очень скромно, но чистенько; были вымыты, причесаны и чувствовали, что их готовят к чему-то торжественному. Зиночка имела теперь такой же строго-ласковый вид, как m-lle Бюш, и в церкви выстроила всех детей в один ряд перед собой, как это делала гувернантка. В соборе все было по-старому: тот же ветхий старичок судебный пристав, который стоял на своем обычном месте, точно не сходил с него все время, пока Зиночка не бывала в соборе. Он поклонился ей и любовно посмотрел на детей. Зиночке сделалось вдруг так тепло: какое-то особенное благоговейное спокойствие наполнило ея душу: она нашла себе и помощь, и поддержку, и новыя силы. Бог услышал ея молитву... А она, малодушная, еще так недавно стыдилась своей бедности и своего труда. Человек, замерзающий и заблудившийся в неоглядной снежной пустыне, вероятно, испытывает то же, когда завидит призывный огонек какого-нибудь жилья. Зиночка молилась усердно и горячо, и все лицо у нея разгорелось. Обедня показалась ей такой короткой, а она еще хотела молиться. Все здесь отвечало ея душевному настроению, и слова неумирающей любви она повторяла шопотом про себя.
После обедни старичок-пристав степенно подошел к ней и ласково начал разспрашивать, где они живут, чем занимаются, здоровы ли. Он приласкал мальчиков и на прощанье проговорил:
– - А ваша гувернантка, бедняжка, в больнице...
– - Как в больнице?-- воскликнула Зиночка.
– - Расхворалась что-то... Конечно, в новом доме она постеснилась безпокоить людей, а в больнице-то удобнее. До свиданья, сударыня...
М-lle Бюш в больнице -- это было так неожиданно и поразило Зиночку, как удар грома. Отчего же она ей ничего не написала до сих пор? Наконец, для нея нашлось бы место и у них в квартире. Вернувшись домой, Зиночка поскорее устроила завтрак и затем отправилась в больницу. Милочка поймала ее в передней и, спрятав лицо в платок, глухо зарыдала.
– - О чем ты, Милочка?
– - Мадмуазель умрет...-- всхлипывала она, сдерживая душившия ее рыдания.
– - С чего ты это взяла, глупенькая?.. Перестань.
– - Нет, умрет... Непременно умрет. Возьми меня с собой...
Зиночка ничего не говорила детям, куда идет, и удивилась догадливости сестры: доброй девочке подсказало ея детское сердце. Взять ее она не могла, потому что до больницы было около двух верст, да еще и неизвестно, что она там сама найдет. Успокоив Милочку, она торопливо отправилась в далекий путь -- нужно было пройти весь город из конца в конец. Стоял последний день масленицы, и все улицы кишели народом. Занятая своей миссией, Зиночка не боялась теперь ни пьяных, ни молодых людей, оглядывавших ее с ног до головы, ни лошадей, когда переходила через улицу. На одном таком переходе ее чуть не смяли налетевшия вихрем беговыя санки,-- Зиночка даже вскрикпула, когда над самым ея ухом раздалось: "берегись!"... Она видела только большую серую лошадь, которая пронеслась мимо нея стрелой. Когда Зиночка оглянулась, ее точно что кольнуло в сердце: ведь это была ея "Рогнеда"...
Городская больница стояла за городом, образуя своими бревенчатыми низенькими зданиями особый городок. У ворот стояло несколько извозчиков и сидели какие-то мужики в дубленых полушубках. Зиночка прошла прямо в приемный покой, где дожидались доктора целыя толпы больных. Заспанный фельдшер с измятой физиономией назвал ей палату, где лежала m-lle Бюш. Нужно было перейти двор, обойти какое-то каменное здание и подняться на деревянное крылечко, на котором висела вывеска: "Женская палата". В сенях ее уже охватила чисто-больничная атмосфера: пахло "карболкой", лекарствами и чем-то таким нездоровым. Старушка-сиделка в белом платке повела ее по длинному коридору к отдельному номеру, который занимала m-lle Бюш.
– - Пожалуйте...
Зиночка плохо помнила, как вбежала в узкую и высокую комнату с одним окном и как бросилась на шею m-lle Бюш, сидевшей на больничной кровати с книгой в руке.
– - Как вам не стыдно...-- повторяла Зиночка, целуя гувернантку.-- Что стоило послать записочку... наконец, отчего вы не хотели переехать к нам? Эта ужасная больничная обстановка...
– - Напротив, здесь мне очень удобно,-- спокойно заявила m-lle Бюш, ласково пожимая руку Зиночки.-- А не писала я вам потому, что не хотела вас безпокоить, и притом скоро все пройдет.
По внешнему виду трудно было принять m-lle Бюш за больную; только лицо у нея осунулось и побледнело, да глаза сделались больше. Зиночка несколько раз принималась ее целовать, смеялась сквозь слезы и порывисто разсказывала о своих новых горестях, о сегодняшней службе в соборе, о старичке-приставе, о догадливости Милочки, о болезни мамы. M-lle Бюш слушала ее с печальной улыбкой и как-то вся выпрямилась, когда услышала слова Милочки.
– - Ах, вы, моя хорошая... дорогая...-- прошептала она, прижимая голову Зиночки к своей груди и целуя ее в лоб.-- Вы не знаете, как мне приятно видеть вас и слышать все это... Милая моя, дорогая, хорошая!.. Я только сегодня молилась за вас всех... Я почти здорова, только вот кашель да иногда кровь горлом, а по вечерам лихорадка. Но я скоро поправлюсь... Оставаться у Черняковых было неудобно: больной человек в богатом доме всегда лишний, а кому же приятно слышать, как гувернантка кашляет, точно овца. У вас совсем негде поместиться, а здесь мне так хорошо, и потом уход... Доктор каждый день два раза бывает, сиделка -- одним словом, все... Но это пустяки; поговоримте лучше о вас.
История с платками занимала ее мало: когда она выпишется из больницы, то устроит это дело; болезнь мамы гораздо серьезнее... Зимний день так короток, и Зиночке нужно было подумать о возвращении. На прощанье m-lle Бюш нерешительно проговорила:
– - У меня есть к вам просьба, Зиночка... Это немножко неудобно, но что делать. Меня задержит болезнь еще недели две... Навестите Дарьицу, которая мучится и страдает больше нас всех.
Зиночка, конечно, согласилась и взяла адрес горничной, хотя это поручение и кольнуло ее. M-lle Бюш еще раз поцеловала ее в лоб и перекрестила, как свою дочь. Это успокоило Зиночку, как и вообще свиданье с гувернанткой -- она уж совсем не так больна, как ей представлялось давеча. Из больницы Зиночка выходила с облегченным сердцем и в первый раз подумала: как могла она забыть о Дарье?
X.
Чтобы отыскать Дарью, нужно было опять потерять целый день, т.-е. разстроить установившийся уже порядок ежедневных занятий. Потом Зиночке начало казаться, что она очень уж скоро согласилась на предложение m-lle Бюш -- следовало сначала подумать. К ея положении как-то неловко было разыскивать Дарью, но, с одной стороны, сказался авторитет гувернантки, а с другой -- почти детское повиновение. Раздумывать, впрочем, было некогда.
Дарья жила на окраине, где начинались гнилыя покосившияся избушки. Зиночка отправилась туда рано утром, прямо с рынка, куда пошла с кухаркой за разной провизией. Отослав кухарку домой, она могла располагать двумя свободными часами; мама еще спит, а с детьми осталась Милочка. В городском предместье Зиночка была только раз, да и то мельком, когда катались на тройках. Теперь и домишки ей казались ниже и вообще все беднее. Как только живут в таких отвратительных гнилушках, у которых окна заклеены сахарной бумагой, крыши решетом, ворота покосились, и в каждую дыру глядит непокрытая бедность! Дом мещанина Перстыкина стоял в ряду этих дворцов своим человеком -- ни хуже ни лучше других. Ворота распахнуты настежь, хозяйственных пристроек никаких. Но шатавшемуся крылечку Зиночка вошла в темныя сени и уже ощупью нашла железную скобку тяжелой двери. Небольшая комната, скупо освещенная двумя подслеповатыми и точно слезившимися оконцами, делилась перегородкой на две половины. У стола сидел какой-то мужик и сосредоточенно курил свернутую из бумаги "цыгарку". На полу ползала девочка лет двух с подобранной за пояс рубашонкой.
– - Мне нужно видеть Дарьицу...-- заговорила Зиночка и сама не узнала своего изменившагося голоса.
– - Никакой Дарьицы нету...-- хрипло ответил мужик, оглядывая гостью с ног до головы.
За перегородкой послышались возня и шушуканье, а потом из-за ситцевой занавески показалось лицо и самой Дарьи.
– - Сюда, барышня...-- позвала она, распахивая занавеску.
В первую минуту Зиночка не узнала бывшей горничной,-- так она сильно изменилась: побледнела, осунулась, исхудала. Лицо сделалось длиннее, и только глаза приобрели какой-то необыкновенный блеск. У громадной русской печи, занимавшей четвертую часть всей избы, стояла с ухватом в руках пожилая женщина с таким неприятным лицом; она едва посторонилась, чтобы пропустить гостью.
– - Меня просила проведать тебя m-lle Бюш,-- заговорила Зиночка.-- Сама она нездорова и сейчас лежит в городской больнице.
Дарья вся как-то охнула, и слезы покатились градом по ея лицу. От захватившаго дух волнения она едва могла проговорить.
– - Ангелеская душенька... я к ней побегу, барышня... проведать...
– - Куда ты побежишь-то?-- оборвала ее стоявшая с ухватом баба.-- Давно ли сама с постели встала?.. Туда же "побегу". А с ребенком кто возиться будет?..
– - Разве ты была тоже больна?-- удивилась Зипочка.