Кислород

Миллер Эндрю Д.

По крайней мере, завещание было в полном порядке, хотя не так давно она подумала, что можно было бы оставить что-нибудь Уне. Поначалу она не очень-то полагалась на Уну О’Коннел. Мечтательная, довольно замкнутая. К тому же ей было трудно сдержать обиду на молодежь. На их цветущее здоровье. У нее было чувство, будто они снисходили до нее. Но у этой девушки были свои достоинства. Умелые руки. Добрая, чуть грустная улыбка. И в каком-то смысле она знала о запушенном раке почти столько же, сколько Брандо. Алек мог бы завтра позвонить адвокатам (приходилось соблюдать осторожность; она и помыслить

не могла о пересудах). Потом, когда приедет Ларри, ей нужно будет обсудить с ними похороны, они ведь ничего в этом не смыслят. Похороны Стивена обошлись им почти в две тысячи фунтов, а с тех пор прошло уже двадцать лет. Теперь делают картонные гробы, которые разлагаются вместе с телом. Она даже читала где-то, что можно завещать свое тело на компост, вот забавно. Четыре части растительных отходов на одну часть человеческих. Мальчики сами распорядятся насчет дома. А что они будут делать с ее одеждой? Раздадут? Сожгут?

Напоследок оставались прощания (казавшиеся бесчисленными, хотя, конечно же, это было не так). Прощания с живыми и с мертвыми, потому что мертвые, те, кто нашел приют у нее в голове, в ее воспоминаниях, тоже уйдут вместе с ней. Больше всего ее угнетала неизвестность: как ей коротать дни, когда она станет совсем беспомощной, когда ее исхудавшее, изнуренное болезнью тело, которое когда-то Сэмюэль Пинедо находил таким привлекательным, превратится в живой труп. Так или иначе, она должна с этим справиться, и, соскальзывая обратно в пучину сна, она представила все свои последние мысли и поступки в виде вереницы солнечных механизмов, стеклянных колбочек, наподобие той, что была у Алека в детстве, с парусами из светочувствительной бумаги, надетыми на штырь, которые сворачивались под стеклом, когда на них падал солнечный свет.

«Je te souverai, — сказали они. — Je te souverai, maman». И она позволила себя успокоить.

9

Алек притушил фонарь и вошел в дом, чтобы позвонить в Америку. Телефон на кухне был самым дальним от спальни Алисы и вряд ли ее побеспокоит, а нужный ему номер из десяти цифр был написан прямо на потрескавшейся стене рядом с телефоном. Ниже был его собственный номер, а сверху — номер больницы и домашний номер Уны. Несколько секунд трубка шипела, словно он поднес к уху морскую раковину, потом пошли гудки. Он насчитал пятнадцать гудков и уже собирался повесить трубку, когда раздался запыхавшийся голос Кирсти.

— Алло?

— Привет, — сказал Алек.

— Ларри?

— Алек.

— Алек! У вас все в порядке?

— Все хорошо.

— Я была в душе, — сказала она. — Только что вернулась из центра. Ну и денек!

— Дзен? — спросил Алек.

— Да. К нам приехал учитель из Киото. Мистер Эндо. — Она рассмеялась. — По-моему, я влюбилась.

— Поздравляю, — сказал Алек, тоже со смехом, но стараясь не шуметь. Он представил ее, с закинутыми за уши влажными волосами, чуть потемневшими от воды.

— Он раздал нам коаны, — сказала она.

— Коаны?

— Загадки.

— А, — протянул Алек, — как хлопать в ладоши одной рукой…

— Вроде того.

— И какая досталась тебе?

— Черт, — сказала она, — мне кажется, об этом нельзя рассказывать.

— А что будет, когда ты разгадаешь?

— Ну, я получу буддистское имя, это вроде как первая ступень.

— Просветление в рассрочку.

— Не будь таким прожженным британцем, Алек. Я знаю, ты думаешь, это все от безделья.

— Вовсе нет, — ответил он. — Я тебе завидую.

— Как Алиса?

— Ей приходится много отдыхать.

— Брандо все еще приходит?

— Завтра приедет, — сказал Алек. Он не разделял всеобщего энтузиазма насчет Брандо. Весь этот властный шарм. Он подозревал, что Брандо тоже его недолюбливает. Переводчик. Неудачливый сынок.

— Ларри просто места себе не находит, — сказала Кирсти. — Если бы ему было на что переключиться, но, увы…

— Он не работает?

— Если бы он только мог вернуться в сериал…

— Доктор Барри…

— Я в курсе, что это не Шекспир.

— Никогда не имел ничего против. Он дома?

— Уехал в Лос-Анджелес. По каким-то «делам».

— Он обещал позвонить, — сказал Алек.

— Ну, это же Ларри. Но я знаю, что он хочет поговорить с тобой. Он говорит о тебе больше всех.

— Правда?

— По-моему, он считает, что должен быть сейчас с вами. Может быть. Не знаю. То есть с чего бы ему делиться со мной своими мыслями?

Телефон запищал, как сонар. Алек услышал, как она шмыгнула носом и вздохнула:

— Бедная Алиса. Я правда ее люблю.

— Расслабься, — сказал он, опасаясь, что она разбередит его рану. — Сделай пару дыхательных упражнений.

— Элла, — сказала она, — ты на параллельном телефоне, детка?

Последовало молчание, потом тихое, нерешительное «да».

— Это твой дядя Алек. Он звонит из Англии. Поздоровайся, детка.

Алек ждал. Наконец невнятное «здравствуйте» пересекло разделявшие их шесть тысяч миль.

— У нас ночь, — сказал он девочке. — Я тут слышал, как в саду ухает сова. Может, ты тоже услышишь ее, когда приедешь на бабушкин день рождения.

— Она ждет не дождется, — сказала Кирсти. — А теперь, малыш, положи трубку и дай мне поговорить с дядей Алеком. Давай, Элла, клади… — Послышался тихий щелчок. — Она постоянно так делает. Мне бы очень хотелось, чтобы она прошла более серьезный курс лечения, но это просто кошмарно дорого.

— Она все еще таскает вещи?

— Вчера вечером Ларри нашел у нее в сапожке мою серьгу. По крайней мере, он знает, где искать. Ты ей нравишься. Алек.

— Мы с ней не виделись целый год.

— Она тебя помнит.

— Ларри уже купил билеты?

— Думаю, да.

— Почему вы не летите все вместе?

— Мне хочется закончить свой курс. Знаю, это эгоистично, но Эндо слишком хорош, чтобы от него отказаться.

— Ты права, — сказал Алек. — Отгадывай свою загадку. А потом приезжай.

— Ты когда-нибудь пробовал массаж головы? — спросила она. — Пальцами двигаешь кожу, как будто моешь волосы.

— Еще один дзен-приемчик?

— У меня в голове не только дзен, Алек. — Она замолчала, вспоминая, чему ее учили на последнем занятии. — Ну, может, ты и прав. Все равно, сделай Алисе такой массаж. Ей станет лучше.