Кислород
Шрифт:
Он отнес игру со стаканчиками и шариками в гостиную, потом, осторожно ступая, поднялся по лестнице и заглянул в комнату матери, которая лежала в полумраке, словно в воде, что двигала ее членами и медленно поворачивала ее лицо то в одну, то в другую сторону.
Ее вдохи напоминали заглушенный вздох удивления, а с каждым выдохом она, казалось, теряла все больше воздуха. Болезнь отлучала ее от кислорода, и, сколько бы ни оставалось у нее дней, которые она проведет в саду, укрывшись пледом, потягивая свой любимый чай и болтая с теми, кто придет ее навестить, процесс, день за днем приближающий ее к смерти, с безжалостной непреклонностью продолжался, вершил свое лютое дело — почти незаметно для людских глаз. Какой в этом был смысл, кроме чисто биологического? Какой урок можно извлечь, наблюдая за тем, как кто-нибудь умирает? Может, смысл был в том, чтобы еще сильнее столкнуть человека с его собственной жизнью, заставить его увидеть необходимость примириться с ней? Memento mori, как старые надгробия с черепами и песочными часами, напоминающие, что «и ты скоро станешь тем же, что и я»?
Он пытался однажды, вскоре после несчастья со Стивеном, уверовать в Бога и предопределенность всего сущего. Он каждый день выделял время для молитвы: двадцать минут утром и двадцать вечером, становясь на колени, как это было принято, и сложив руки у губ. Он никому об этом не рассказывал, и поначалу ему стало легче, он обрел источник силы и утешения, не зависящий ни от кого — ни от учителей, ни от родителей — людей, которых может внезапно не стать. Потом две молитвы превратились в одну, а двадцать минут съежились до десяти. Он обращался к Богу, но Бог не ответил ему ни слова. Был только его собственный голос, его бесконечные детские просьбы, ноющие коленки, пока он наконец, словно вновь глотнув свежего воздуха, не бросил все это. У его отца был особый счет к религии, к «теребящим Бога». Алек не знал, была ли верующей Алиса. Он надеялся, что была, хотя в последний раз, когда он видел ее с Осборном, она дразнила священника, заявляя, что стала солнцепоклонницей, «немного ацтеком», что его преподобие, сидевший подле нее с зелеными солнечными очками на носу, похоже, счел ничуть не противоречащим современному англиканству. Любопытно, но она действительно при определенном освещении, в определенное время, с лицом, опухшим от стероидов, со взглядом, заострившимся от страданий, больше походила на старейшину какого-нибудь угрюмого племени великих равнин или тропических лесов, чем на англичанку из среднего класса, директрису на пенсии, его мать, Алису Валентайн.
Она открыла глаза, внезапно, будто вовсе и не спала.
— Ларри? — позвала она.
— Нет, мама, это я.
Молчание, потом слова:
— Ты мне снился.
10
По стилю фойе «Парк-отеля» было чем-то средним между итальянским банком и английским клубом, но его размеры, новостроечный вид и не вполне убедительная деловитость были целиком и полностью местной выделки.
Ларри направился к бару в глубине зала и заказал бармену в тесном белом форменном пиджаке большую порцию «Джима Бима». Конференция была в полном разгаре, и среди фонтанов, мрамора, пухлых диванов и суетящихся посыльных озабоченно бродили несколько сотен мужчин, в основном среднего возраста, вглядываясь в идентификационные таблички друг друга. То тут, то там звучали шумные приветствия — смех служил рекламой: рты гостей сверкали идеально белыми, симметричными зубами. Они все, как один, светились здоровьем, и хотя у них вроде должны быть те же заботы, что и у всего остального мира — сбежавшие дети, алименты, судебные иски за некачественное лечение, — лицо каждого выражало неуемный мальчишеский восторг, и Ларри заподозрил было, что они частенько заглядывают в собственные домашние аптечки. Истые американцы. Налогоплательщики, фанаты бейсбола. Серьезные люди, жизненный путь которых четок, будто вырезан резцом. Ветераны — некоторые, по крайней мере, — Кореи или Вьетнама. Патриоты. Чем больше Ларри смотрел на них, тем чаще задавался вопросом, как долго еще продлится его добровольное изгнание среди подобных людей, которые теперь казались ему столь же экзотичными, как берберы или малайцы, что ходят босиком по углям. Эта страна словно ускользала от него, или он уже не мог больше не обращать внимания на тонкую броню ее чужести, его чужести. И надо же было увидеть это именно теперь! Оказаться вынужденным признать, что важнее быть где-то своим, нежели просто быть. Но куда же ему податься? Обратно в Англию? Что ему там делать? Он окажется всего лишь поводом для малюсенькой заметки в вечерней газетке: «Возвращение местной теннисной звезды», — а потом безвозвратно сгинет, займется — и это при удачном стечении обстоятельств — рекламой стеклопакетов на телевидении или, может быть, станет теннисным инструктором в местном клубе, где будет сидеть в баре в своей белоснежной форме, выставляя напоказ приобретенный в солярии загар, и флиртовать с несчастными в браке женщинами.
Он подошел к стойке администратора и поинтересовался, проживает ли в отеле мистер Боун, мистер Т. Боун. Где угодно, кроме Лос-Анджелеса, он получил бы в ответ красноречивый взгляд: «Отвали, много будешь знать…», но в городе, где швейцары одеты как персонажи оперетт Гилберта и Салливана [25] , любопытствующим обычно не выражают подобного недоверия. Администраторша, Кимберли Нге, на лацкане у которой красовался значок «Сотрудник месяца», сверилась с монитором и ответила, что мистер Боун действительно проживает у них в отеле. Ларри назвал свое имя, она позвонила в номер и сообщила, что его ждут и что ему следует подняться на лифте на двадцать седьмой этаж «Башни».
25
Комические оперы конца XIX в.
— Номер двадцать семь — четырнадцать, сэр. Желаю вам хорошо провести время в нашем отеле.
С «Башней» отель соединяла широкая, устланная бархатистым ковром галерея, стены которой были увешаны фотографиями знаменитостей, когда-то почтивших отель своим присутствием. На самом видном месте был большой снимок Рейгана: президента запечатлели на просторном балконе, нежащимся в лучах калифорнийского солнца, в окружении полудюжины улыбающихся приближенных. Снова Рейган — у телефона, внимает какому-то историческому сообщению. Рейган с Нэнси — любящая пара, оба загорелые и простодушные.
Дальше висели фотографии побывавших на Луне астронавтов: Армстронга, Олдрина и Коллинза — и хотя время уже поджимало, Ларри остановился, чтобы их рассмотреть. Астронавтов чествовали на приеме, который проходил в отеле и носил пышное название «Обед века». Мероприятие определенно было шикарным. На переднем плане стояли трубачи в униформе, потом около тысячи высокопоставленных гостей и, наконец, сами астронавты в темных костюмах, они выглядели серьезными и невероятно застенчивыми.
В Англии было раннее летнее утро, без чего-то четыре, когда «Игл» коснулся поверхности Моря Ясности. Валентайны, как и все семьи в стране, у которых был телевизор, затаив дыхание, смотрели, как перед ними сквозь треск помех разворачивается флаг истории. Ларри сидел на полу между коленями отца; Алек устроился на диване вместе с Алисой. Будоражащие воображение отрывочные фразы! Их таинственная лаконичность. «Роджер, у тебя все здорово, пошел». — «Как мы, Хьюстон?» Армстронг, хладнокровный, каким и полагается быть опытному стрелку, направляющий модуль вниз, в то время как в Центре управления сотрудники секретных лабораторий в белых рубашках с тревогой вглядывались в мониторы урчащих компьютеров. Как странно, что именно сегодня ему случилось вновь увидеть этих людей, ставших своего рода символами отчаянного героизма, он ими всегда восхищался. Их фотография казалась ему предупреждением, или напоминанием, или… насмешкой? Интересно, сколько людей помнят, что в одно время с «Аполлоном» на низкой лунной орбите был и русский корабль, «Луна-15», который закончил свой полет, разбившись на скорости триста миль в час в Море Кризисов. «Как я?.. — бормотал он. — Как я?», входя в лифт и поднимаясь на двадцать седьмой этаж в обществе нескольких японских бизнесменов, которые усердно таращились в весьма ограниченную пустоту кабины.
Встреча была назначена на прошлой неделе через молодого актера по имени Ранч, с которым он познакомился на вечеринке у одного из воротил гламурного бизнеса, владельца шикарного дома в Сосалито. Ранч, в наряде ковбоя от Армани, пытался произвести впечатление на очень высокую чернокожую модель, демонстрируя приемы карате-ката, но девушка, пребывающая в апатии от какого-то снижающего аппетит снадобья, побрела прочь, не дождавшись конца представления, — такое отсутствие интереса привело бы в негодование большинство мужчин, но Ранч просто пожал плечами и с галантным сожалением усмехнулся ей в спину, наблюдая, как она исчезает в соседней комнате, а потом внезапно переключился на Ларри, представившись и отпустив комплимент насчет того, как «чертовски здорово» тот выглядит. Потом они встречались на других вечеринках в других шикарных домах, и Ларри рассказал немного о своих затруднениях, а Ранч пообещал ему помочь, хотя Ларри ни на секунду не верил, что это было сказано всерьез.
Но именно Ранч открыл ему дверь номера 2714; на нем был темный костюм и бордовая открывающая шею рубашка с большим воротником, бачки остро скошены, глаза блестят от утренней чашки чего-то существенно более крепкого, чем кофе. Он обнял Ларри, словно действительно испытывал к нему теплые чувства, и подвел к телеэкрану, на котором происходило что-то непристойное и чертовски притягательное.
— Что это? — спросил Ларри, поморщившись. Ранч рассмеялся:
— Это внутренний канал. Дантистам такого не показывают!
Он снова рассмеялся.
— Старые козлы, — сказал он и тихо добавил: — Т. Б. на балконе.
Ларри понадеялся было, что это окажется тот же балкон, на котором стоял Рейган на фотографии, но, выйдя на ослепительный солнечный свет, понял, что это более скромный балкон, которому было далеко до того уровня роскоши.
Т. Боун полулежал в шезлонге в затененном углу. Он не встал навстречу Ларри, лишь улыбнулся и протянул маленькую мягкую руку, похожую на лапку крота.
— Отсюда очень неплохой вид, — сказал он, слегка кивнув головой туда, где послеполуденное солнце и накопившийся за день углекислый газ смешались над Лос-Анджелесом в тонкую пелену, отчего здания казались высеченными из тумана. — Когда-то там, внизу, играла Ширли Темпл. А еще раньше здесь было ранчо Тома Микса. Нам нравится принимать здесь новых друзей. Это создает определенную атмосферу. Садитесь, сэр. Ранч, принеси мистеру Ларри выпить чего-нибудь холодного и взрывоопасного.
— Уже несу, — ответил Ранч.
И тут же скрылся за шторами, направившись в спальню.
— Первоклассный парень, — сказал Т. Боун, конфиденциально наклонившись к Ларри. — Его нашли в саквояже в дамской уборной на Центральном вокзале. Почти не вылезает из-за решетки. Верит, что встретится со своей матерью «по ту сторону», бедняга. Скажи-ка, Ларри, правда, что детям в Англии до сих пор дарят копилки святого Бернарда, чтобы они собирали деньги для сирот?
— Не знаю, — ответил Ларри, смутно припоминая, что у них с Алеком была такая копилка. Маленький желтый домик с прорезью в крыше.