Кистепёрые
Шрифт:
Уже не только взгляд, а всё лицо и даже вся фигура выражала отчаяние, я вместе с раздражением ощутил жалость.
– Я такое, – вскричал он, – допустить не могу!
– Борись, – ответил я с сочувствием. – Путь прогресса всегда усеян трупами хороших, но не очень умных людей. Как и то, что с прогрессом идут не всегда лучшие.
Он вскрикнул:
– Шеф!.. Но ты-то всё понимаешь?
– И потому я с прогрессом, – ответил я. – Да, может погубить, но застой ещё опаснее. Откат в Средние века не спасёт даже от астероида,
Он в жесте полной беспомощности развёл руки, словно хотел бы обнять и то ли спасти весь мир, то ли придушить.
– Шеф…
– Извини, – отрубил я жёстко, – но с такими настроениями больше не допущу до «Алкомы», каким бы хорошим человеком ты вдруг ни засветился.
– Шеф!
– В прогрессе нет человечности, – объяснил я холодно, – а та, что вносим, прогрессу ни холодно, ни жарко. Это как пара мух на спине слона. А слону всё равно, куда советуют идти и куда стараются направить.
– Но нельзя же ничего не делать?
– А кто сказал, что ничего не делаем?
– Ну да, жмём на акселератор изо всех сил!
– Тормозить бесполезно, – отрубил я. – Да и не наш это путь. Динозавров погубил не астероид! Слишком уж не спешили. А надо закусить удила… Ты закусил?.. Почему нет?.. Закуси и топай жать на газ. Думаю, уже немного до края.
– Пропасти?
– А вдруг там взлёт? – предположил я. – Если хороший разгон?
Он тяжело и с безнадёжностью вздохнул, будто тащит тяжело гружённую телегу в гору, и отступил от двери в сторону, шаркая подошвами туфель от Гуччи.
Глава 11
На новостном экране появился консервативно одетый и немолодой самец в хорошо подогнанном костюме, чисто выбритый, со строгим лицом и понимающими глазами, что значит сообщит о науке или медицине.
Так и оказалось, буднично сообщил, но с радостной ноткой в голосе, что первые мыши, на которых испытали новый метод генной терапии, живут уже три года, чувствуют себя хорошо, выглядят молодо. Третья стадия экспериментов с ДНК показала: уже через пять-семь лет можно приступить и к клиническим испытаниям этого метода на малой группе отобранных добровольцев.
Когда закончатся все три обязательные стадии с постепенным расширением числа испытуемых, станет доступным массовый переход в бессмертие.
«Не в бессмертие, – отметил я автоматически, – а в стадию пренебрежительно ничтожного старения, но за ней в самом деле придёт и настоящее бессмертие, в котором подпитка лекарствами уже не потребуется».
Тут же начался в режиме реального времени сетевой хайп, пошли дискуссии, споры. Одни ликуют, другие бьют тревогу, предрекают вымирание или падение интеллектуального уровня до лемуров. Любая обслуживающая техника изнашивается, но ещё нет такой, чтобы ремонтировала её и саму себя, а человек без трудностей обязательно деградирует.
Я движением брови сменил новости медицины на события в мире железа. Пытались прорваться каналы с новостями моды, кухни, вязания, туризма и прочей недостойной разумного человека хрени, но натыкались на ментальный блок уважающего себя человека и гасли.
– Только бы дожить, – прошептали мои губы, – разберёмся. Опустимся до обезьян или нет, знают только бабкованговцы, а так помрём без вариантов.
С тяжёлой головой вышел в коридор, навстречу неспешно бредут, как заробитчане, Лысенко и уже повзрослевший и сменивший хорошо подогнанный костюм офисного работника на удобную блузу Мухортов.
Лысенко размахивает руками, словно отгоняет бабочек, в голосе звучит шекспировский надрыв:
– Да ну их, аменхотепы с галстуками. Тот же Невдалый мужик что надо, если его в лес с топором рубить деревья, но он и с программами так, словно с секирой в мелиховской чаще!..
– Да все мы ещё аменхотепы, – ответил Мухортов миролюбиво. – А то и вовсе сарданапалы. Вон Горпина подошла к тебе насчёт состыковки прог, а ты молчишь и смотришь на её сиськи. И даже без «Алкомы» видно, о какой состыковке думаешь.
Возле меня замедлили шаг, явно хотели бы остановиться и перевести дух, Лысенко покосился в мою сторону и буркнул вяло:
– Да ладно…
– Видно-видно, – подтвердил Мухортов. – Правда, сиськи классные. Но даже пощупать не даёт, обижается.
– А что говорит?
– Нельзя при всех, говорит. Не понял, какая разница?
Лысенко посмотрел с иронией.
– Эх, молодое поколение. А она девушка старых взглядов. Теперь это снова в трынде.
Мухортов бросил в мою сторону боязливый взгляд.
– Да это я так, из вежливости. Не буду я её щупать, вдруг ненастоящие? Пусть думает, что любуюсь. Как бы затушированный комплимент. Я же человек духовный, а не математик!
Помедлили, вдруг да скажу что-то умное, умности у всех рождаются в коридорах да в сортире, а на трибуну выносим готовое, обтёсанное и закруглённое, чтобы никого не задеть, не обидеть и не забыть поклониться авторитетам.
– Неандерталец, – определил Лысенко с удовольствием и взглянул в мою сторону с надеждой в ожидании реплики. – А надо быть всегда математиками. И даже как бы во всём. Вон, смотри, как шеф смотрит! Щас кинется.
Мухортов тоже посмотрел на меня, вздрогнул и зябко повёл плечами.
– Скоро все ими станем, – пообещал он осевшим голосом. – Шажок, и усё. Неандертальское из нас… да и кроманьольское тоже выфуркнет, как из ноздрей Павлика Морозова. И будем думать, что сами всё сделали, избавились от древнего наследия.
Лысенко взглянул на меня с надеждой.
– Шеф, чего он каркает, как чёрный ворон над трупом казака? Ишь, вангователь выванговался!.. Всё будет хорошо, шеф? Ну, скажите! Даже если не будет. Но мы всё равно? Хоть какие-то?..