Китаец: Мастер кулачного боя
Шрифт:
– Но это ж чудесно! – воскликнул Бухман. – А, – махнул он рукой, – вы, китайцы, смотрите на жизнь как на досадную текучку, ублажая себя мыслями о тленности и бренности.
– Ты занялся изучением наследия Лао Цзы? – пошутил Китаец.
– Достаточно взглянуть на тебя, мамуся, – с притворной горечью ответил Бухман. – Несмотря на весь твой героизм и ангажированность, в тебе есть что-то глубоко пофигистское... Я вообще на китайцев, не в обиду будет сказано, смотрю, как на этаких старичков. Не успеют родиться – бац, уже старички! Коммунистические стройки, присяга Мао и прочий бред здесь ни при чем, – он разрубил ладонью воздух, – наша древность не давит, а ваша... В общем, это балласт!
– А мне мои соотечественники скорее, наоборот, напоминают детей. Все самое ценное в опыте и морали они хотят непременно зафиксировать в виде таблицы, так что самое доброе и вечное, то, что должно питать человека и познаваться им самим, пускай ценой ошибок и скитаний по извилистым тропам, вырождается в серию выхолощенных предписаний и церемоний. То рвение, с которым они делают, вернее, делали это, выглядит весьма наивно и походит на потуги ребенка, верящего в могущество слов и букв, их составляющих. Вот откуда коммунистический ажиотаж и Мао. Дракон, со спины которого якобы списывал законы Фу Си-ши, давно издох, а китайцы упорно не желают знать этого. – Китаец затушил сигарету и поморщился от досады. – А пофигизм, на мой взгляд, не что иное, как отдушина, своеобразная защита от социальной зашоренности этого славного народа, к которому я принадлежу лишь наполовину...
– ...и поэтому критикуешь его, – рассмеялся Бухман.
– Думаю, что полукровкам самой природой дан шанс стать выше национальных догм.
– Смелое заявление, мамуся. – Бухман поднялся и зашагал по кабинету.
– А может, все эти правила нужны лишь для того, чтобы закамуфлировать бессмыслицу жизни? – Китаец задумался. – Вот ведь и Конфуций учил, что неблагоразумно заниматься в одно и то же время разными делами... Постепенность, последовательность, неспешность, чинность и почтительность. Ладно, внемлем нашему дорогому реаниматору древних обрядов.
Танин поднялся с кресла.
– Уже уходишь? – Бухман стоял у окна, держа руки в карманах, и удивленно смотрел на Китайца.
– Ты мне обещал адресок Лениной сестры, – напомнил Китаец. – Попробуем опровергнуть великого Киеу.
Глава 4
Выстроенный в начале века особняк, о котором говорил Бухман, был недавно отреставрирован и радовал глаз свежей штукатуркой фасада и выложенным разноцветной плиткой цоколем. Предъявив консьержу вместо пропуска лицензию частного детектива, Китаец поднялся на второй этаж и, миновав нишу, разделявшую широкий, укатанный ковровой дорожкой коридор на две равные части, остановился перед дверью в кабинет президента. Дверь неожиданно открылась, выпуская одетую в светло-бежевый льняной костюм женщину. От неожиданности она едва не вскрикнула и замерла, округлив свои зелено-карие глаза. Ее каштановые волосы, открывая лоб, блестящими кольцами падали на плечи. Она смущенно улыбнулась и продефилировала мимо Китайца. Он постучал в дверь, глядя вслед удаляющемуся силуэту. Китаец оценил стройность, как, впрочем, и глаза прекрасной незнакомки, удлиненные и насмешливо-лукавые.
– Войдите, – ответили на его стук.
Он толкнул дверь и очутился в большой светлой комнате, уставленной компьютерами и офисной мебелью. Пол застилал огромный синий в красный рисунок ковер. На окнах висели поднятые жалюзи, давая солнечным лучам невозбранно проникать внутрь. За столом сидела яркая брюнетка лет сорока, немного полноватая, но привлекательная. Кроме нее в приемной находились несколько посетителей, среди которых внимание Китайца привлек молодой человек с зачесанными назад темными волосами и крупным орлиным носом. Парень был одет в светлые брюки и голубую рубашку. На запястье у него поблескивали часы в золотом корпусе. Вид у него был отчужденный и немного высокомерный. Рядом с ним сидел пышнотелый пожилой мужчина с одутловатым лицом. Он отдувался и без конца утирал платком лоб. У него была простонародная внешность, брюки, кое-как поддерживаемые ремнем, с трудом вмещали его брюхо, громадной волной жира перекатывавшееся через пояс. Если бы его посадили за рояль, он не достал бы руками до клавишей.
– Добрый день, – мягко улыбнулся Танин, – мне нужен Алексей Петрович.
– Он всем нужен. – Брюнетка кинула на вновь вошедшего ироничный взгляд и кивнула на оживших посетителей.
На их усталых потных лицах появилось беспокойное выражение, вызванное опасением, что их обойдут. Их опасения оказались не напрасными.
– Мне он нужен срочно, я не могу ждать, – Китаец, в два шага приблизившись к двери в кабинет генерального, смело толкнул ее.
Хозяин кабинета, оформленного в сухом офисном стиле, сидел за большим черным столом, водрузив один локоть на его поверхность. Другой рукой он теребил карандаш. Его открытое лицо с зачесанными назад седеющими волосами вполне могло вписаться в кабинетную рутину какого-нибудь старинного обкома – настолько невыразительным и холеным оно было. Чисто выбритое, оно своим серым унынием напоминало пыльный тротуар. Даже складка между бровей, обычно придающая лицу нечто бунтарско-неспокойное и упрямо-серьезное, была не способна развеять впечатление утомления и меланхолии с поправками на совдеповскую банальность. Пустой взгляд и две морщины, идущие от углов рта к округлому подбородку, не прибавляли Замятину очарования. Китаец сразу понял, что этот усталый человек со стерильным лицом кадрового партийца не расположен к беседе с ним. Удивление наглостью Китайца на малопривлекательной физиономии Замятина сменилось откровенным недовольством. Может быть, потому, что в кабинете он сидел не один. Рядом с его столом вальяжно развалился в кресле лысоватый мужчина лет сорока пяти. Он обернулся и с нагловатой неспешностью принялся рассматривать Танина, склонив голову набок, точно взвешивал и прикидывал, чего тот стоит. Густые темные усы нависали над верхней губой, почти пряча ее. У посетителя были серо-голубые, глубоко посаженные глаза, прямой крупный нос, высокий выпуклый лоб и вытянутый подбородок. Узел его синего, в белых каракулях галстука был ослаблен. В зубах он держал трубку. На столе стояли две кофейные чашки из белого фарфора с волнистыми краями и рисунками на пастушескую тему. Каждый пасторальный эпизод был обведен тонкой золотистой линией.
– Что такое? – возмутился хозяин кабинета.
В этот момент в кабинет втиснулась разгневанная секретарша.
– Алексей Петрович, – растерянно и виновато воскликнула она, – я ничего не могла сделать. Он, – она скосила глаза на Танина, – даже не представился, ворвался... – Женщина задыхалась от волнения.
Замятин поднял руку: мол, понятно, хватит тараторить. Брюнетка умолкла.
– Здравствуйте, – воспользовался Китаец мгновенной паузой, – меня зовут Танин Владимир Алексеевич. Мне нужно поговорить с вами о Монахове. Извините, что так получилось, – Китаец изобразил раскаяние, – но я не могу ждать.
– Он умер, уважаемый, – скривил губы в горькой усмешке Замятин, – и кто вы, простите, чтобы обсуждать с вами...
– Друг его друга, – уклончиво ответил Китаец. – Вы уделите мне несколько минут?
Танин заметил, что Алексей Петрович скользнул выжидательным взглядом по лицу лысого с трубкой. Танин не мог видеть выражения лица последнего, потому что тот уже отвернулся и сидел к Китайцу затылком, но понял, что «трубач» заинтересован.
– Хорошо, – неожиданно согласился Замятин, – Ольга Григорьевна, мы разберемся.
Секретарша бросила на шефа недоуменный взгляд, пожала плечами и, покачивая полными бедрами, вышла из кабинета.
– Садитесь, – Замятин показал рукой на стоящее возле стола кожаное кресло.
Китаец поблагодарил и сел напротив мужчины с трубкой за стол, упиравшийся торцом в стол хозяина кабинета. Теперь он видел вблизи и анфас лицо этого молчаливого посетителя. На губах последнего заиграла хитроватая улыбочка. Он не смотрел на Китайца, но Танин чувствовал на себе магнетизм его присутствия.
Конец ознакомительного фрагмента.