Китай: страницы прошлого
Шрифт:
В 1902 г. В. В. Корсаков писал:
«Причинами детоубийства в Китае следует считать исключительную нищету и бедность родителей, а также и тот взгляд на девочку как на существо низшее, который существует повсюду в народе. Как ни бедны родители, но мальчика они берегут как будущего хранителя памяти предков и родителей; как ни тяжела жизнь семьи, на мальчика всегда возлагаются надежды, что он будет кормилец, ему, быть может, улыбнется счастье в жизни. Не то девочка: в бедной семье — это тягость, от которой, чем скорее избавиться, тем лучше».
Бедняку было трудно жениться: купить жену и справить свадьбу иногда стоило ему полного разорения. В народе говорили: «Не женился — один бедняк, женился — два бедняка, родился ребенок — три бедняка». Крестьяне боялись, что их маленький сын, когда вырастет, не сможет по бедности жениться, поэтому существовал обычай брать шести-семи-летнюю девочку на воспитание в дом будущего мужа. Бывало и так: помолвленную девочку брали в дом, а ее будущий муж еще даже не появился на свет.
С такими девочками нередко обращались с особой жестокостью. В официальном донесении, присланном в начале XX в. на имя императора, сообщалось: шестилетней девочке за неопрятность будущая свекровь обожгла руку курительной свечкой. Когда же девочка закричала, ей кинули в лицо раскаленное железо и облили кипятком. От нанесенных увечий девочка умерла. В другом районе больную девочку задушили, чтобы не тратиться на доктора.
Ужасная бедность была причиной необычайно высокой смертности среди детей необеспеченных родителей, которые часто были не в состоянии даже надлежащим образом их похоронить.
Тяжела и беспросветна была жизнь китайской женщины. В народных сказаниях и песнях воспета ее горькая участь. В стихотворении «Плач души умершей девицы» есть такие слова: «При новом моем перерождении никоим образом не должна я возрождаться женщиной, ибо мать носила меня в утробе девять месяцев и в мучениях родила меня; в первом и втором году нянчила она меня, а на третьем — четвертом году отняла меня от материнской груди; в пять — шесть лет бегала я по улице; семи — восьми лет начали бинтовать мне ноги; девяти — десяти лет стала я понимать добро и зло; одиннадцати — двенадцати лет продали меня в дом терпимости; здесь в тринадцать — четырнадцать лет учили меня играть и петь, в пятнадцать — шестнадцать лет хозяйка принудила меня лишиться невинности. Когда я зарабатывала деньги, хозяйка радовалась, если не зарабатывала денег — била меня кожаной плетью. Получила я смертельную болезнь; три дня ничего не ела и сошла наконец в обитель ада. Поднимусь я в аду на башню и посмотрю, как люди несут мой труп. Раздели его донага, прикрыли его рогожкой и травой; на двух жердях несут мой труп четыре человека; вынесли да и похоронили; бросили и пошли по домам. Из-под рогожки с одной стороны торчат мои черные волосы, а с другой — красные шитые башмачки. Сверху черные вороны выклевывают мои глаза, а снизу черные псы разрывают мою грудь».
Несмотря на суровые нравы и обычаи, китайская семья отличалась удивительной жизнестойкостью в борьбе с невзгодами, а члены семьи — небывалой привязанностью к родному дому. Какое бы несчастье ни разразилось над китайской семьей, ее глава не падал духом, продолжал упорно трудиться, не теряя оптимизма, настойчиво искал выход из создавшегося положения. Под стать мужчинам были и женщины, которые с исключительной стойкостью и мужеством переносили боль, страдания и все превратности судьбы.
Школа и образование
Главное внимание в школах феодального Китая уделялось заучиванию иероглифов. В китайском языке алфавита не существует: каждый предмет, каждое понятие выражается на письме особым знаком — иероглифом — или соединением нескольких иероглифов, которые составляются из различных черт и штрихов.
Современная иероглифика развивалась из рисуночного письма, иначе называемого пиктографией. Знаки рисуночного письма отражали внешний вид, форму отдельных предметов или явлений окружающей человека действительности. Постепенно упрощаясь и схематизируясь, рисунки превращались в систему идеографического письма, в котором каждый знак передавал самую общую идею обозначаемого им предмета, явления, понятия.
Общее количество китайских иероглифов доходит до 80 тысяч. Такая огромная цифра объясняется тем, что на протяжении многих веков существования иероглифической письменности китайские писатели придумывали новые иероглифы, которые сохранились только в их произведениях. Так что целый ряд знаков, встречающихся в китайских словарях, совершенно не употребляется. Особенно отличались составлением новых иероглифов писатели и поэты династии Сун (X–XIII вв.).
Реально во всех видах текстов использовалось не более 10 тысяч иероглифов. Для чтения древних конфуцианских книг необходимо было знать до 7 тысяч знаков.
Китайские иероглифы трудны для написания: каждый из них состоит из нескольких черт (от одной до 52). Наиболее употребительные две тысячи иероглифов имеют в среднем по 11 черт. Чтобы выучить такое количество письменных знаков и запомнить порядок их начертания, требовалось огромное напряжение памяти.
В начале XX в. в Китае одновременно существовали два письменных языка — байхуа и вэньянь, оба иероглифические, но вместе с тем сильно друг от друга отличающиеся. Байхуа — литературный язык, основанный на нормах разговорной речи и поэтому понятный широким народным массам. Слова в байхуа, как правило, двусложные. Вэньянь — архаичный литературный язык, слово в нем состоит из одного слога, которому соответствует знак иероглифической письменности. Вэньянь основан на нормах древнего языка и воспринимается не на слух, а только зрительно. На вэньяне написаны все конфуцианские книги.
«Литературная революция» 1919 г. в Китае привела к широкому распространению байхуа, который исходит из норм разговорного китайского языка и отражает лексические и грамматические особенности последнего.
Прогрессивные деятели Китая не раз выступали за упрощение и реформу китайской письменности, которая создавала большие трудности на пути приобщения трудящихся к культуре. Об этом великий китайский писатель Jly Синь говорил: «У нашей китайской письменности помимо социально-экономических ограничений для народных масс есть еще одна высокая преграда — ее трудность. Если не заниматься иероглификой больше десяти лет, трудно преодолеть эту преграду. Только сравнительно небольшой круг ученых преодолевает эту преграду, но, преодолев ее, они стремятся к тому, чтобы письменность стала еще более трудной — для того, чтобы создать себе исключительное положение в обществе…»
Широкое распространение получила в Китае пословица: «Почерк — картина души», ибо он отражает характер пишущего, выражает его чувства и мысли. Именно поэтому каллиграфия приравнивалась к таким видам искусства, как поэзия и живопись.
Китайская каллиграфия представляла специфический вид изобразительного искусства. С давних пор китайцы были поклонниками этого вида искусства. Человек, мастерски владевший китайской кистью, вызывал всеобщее восхищение. Каллиграфы наравне с живописцами и другими художниками пользовались большим уважением. Существовала тесная связь между каллиграфией, литературой и живописью. Знаменитые каллиграфы, как правило, были одновременно поэтами и живописцами. В домах китайских чиновников и интеллигентов часто можно было увидеть на стенах окантованные работы известных каллиграфов рядом с произведениями мастеров живописи и графики. В городах многие вывески магазинов были написаны художниками-каллиграфами. В начале века в Пекине, например, на некоторых старых магазинах сохранились вывески, написанные знаменитыми каллиграфами, жившими 400–500 лет тому назад. Рукописи таких корифеев ценились наравне с самыми лучшими картинами.
Выработка каллиграфического почерка зависела от гибкости пальцев, поэтому каллиграф и писец постоянно перебирали правой рукой два шарика (диаметром 1–2 сантиметра), не давая пальцам «застыть».
Каллиграфия считалась одним из шести искусств, в число которых входили также этикет, музыка, стрельба из лука, управление лошадьми и искусство счета. Изящно написанные сложные иероглифы вызывали мистическое чувство благоговения, особенно у малограмотных и неграмотных.
Преклонение китайцев перед письменными знаками доходило порой до мистики. Китайский писатель Лу Синь по этому поводу заметил: «Так как письменность принадлежала только привилегированным классам, она была также освящена таинственностью». Так создавался фетиш китайской письменности: только она якобы открывает человеку глаза на мироздание, делает его мудрым и даже святым в глазах неграмотных и малограмотных.