Китайцы. Особенности национальной психологии
Шрифт:
Кстати, метод компиляции в Китае считается полноценным творческим процессом, что подтверждает личный опыт общения автора с китайскими студентами, магистрантами, аспирантами и соискателями. Впрочем, ничего удивительного в этом нет. Если внимательно проанализировать «творческие» приемы, используемые в китайском народном сказе, музыкальной партитуре пекинской оперы и местных музыкальных драмах, компоновку сюжета в пейзажном рисунке в жанре гохуа, то здесь мы всюду сталкиваемся с «компиляцией» в нашем понимании, с использованием готового трафарета и конкретных музыкальных тем. Это не что иное, как стереотип, который, как мы уже говорили, проходит красной нитью через все поведение и образ мышления китайцев. В песенном сказе даньсяр, например, используется постоянный набор традиционных мелодий (20–30 для крупных форм сказа), которые сопровождают любой сюжетный поворот.
Данную тему не обходит и современная пресса. В частности, известный ученый и публицист Юй Цююй отмечает, что еще со времен династий Мин и Цин в образовательном процессе на первое место ставилось запоминание, а творчеству уделялось крайне мало внимания. Отсюда и характерный для китайцев консерватизм, выраженный в преклонении перед прошлым. Вряд ли зазубривание канонов, дат, чисел и даже некоторых выражений на иностранных языках будет способствовать развитию творческого начала. Как известно, этимология китайского слова «учиться» (сюэ) восходит к понятию «подражать». Могу сослаться на личный опыт обучения в китайской начальной школе в начале 1940-х гг. в Пекине. Не так уж давно была свергнута монархия, еще позже отменили старую систему образования и перешли к изучению современных наук, в том числе и живого китайского языка. Однако методические приемы в те годы во многом оставались прежними. Среди них главным оставался прием зазубривания текстов наизусть. Сюда же относилось переписывание с доски тезисов урока с их последующим запоминанием слово в слово. В этом смысле система обучения в китайской школе с позиции сегодняшнего дня была донельзя проста и догматична [56, с. 81]. Кстати, невозможность живого диалога ученика с преподавателем до сих пор в Китае является весьма негативным явлением учебного процесса не только в школах, но и в вузах. Знания приобретают формальный характер, личностное начало, стремление молодого человека к творчеству подавляются.
Ранняя регулярная практика запоминания иероглифов является главной причиной успешного выполнения китайцами зрительных и пространственных тестов на интеллект. Неудивительно, что они добиваются высоких показателей во всех видах деятельности, связанной с запоминанием. Запоминание, заучивание (иероглифов) практически не оставляет времени на обучение каким-либо дискуссионным навыкам, зато проявляются способности к чтению и математике. Китайцы легко анализируют факты, но не способны в итоге на их основании выстроить цепочку доказательств с выводами.
Автор этих строк, наблюдая за реакцией китайского зрителя во время киносеансов и театральных представлений, отметил у него отсутствие «инерционности» в восприятии увиденного. Зрительный зал реагирует только на то, что видит в данный момент, поэтому переход, скажем, от трагической сцены к комической воспринимается без увязки их друг с другом. Артисты балета, выступая в Китае, редко выходят на поклон, так как китайский зритель, проводив их со сцены и посчитав, что номер закончен, аплодировать больше не станет.
В общетеоретическом плане в системе китайского образа мышления особый интерес представляют собой пространственно-временные категории. В 1993 г. на Тайване даже состоялась международная конференция «Время и пространство в китайской культуре». У Гуанмин в своем докладе «Трактовка времени и пространства в китайском образе мышления» рассматривал эти категории с позиции абстрактного «я», к которому и привязано восприятие китайцем пространства и времени. В китайском языке есть наглядный пример, который подтверждает сказанное. Это глаголы лай (движение к себе) и цюй (движение от себя), которые реализуются в языке только с учетом местоположения говорящего. В представлении китайцев, мир, или даже функциональный нуль, часто является эмфатической формой утверждения. «Это» потому что «я» на это указываю. Лай и цюй в китайском языке относятся именно к этой форме утверждения.
Принято считать, что размышления представляют собой «сеть доверия, веры». Если воспользоваться удачной фразой Э. Куина, то это «сетевое мышление» находится вне веры и верой не является. Подобным же образом, если наше мышление – это сеть, тогда сеть пространства и времени не является ни пространством, ни временем. Отсюда «форма» пространства и времени, по И. Канту, есть форма нашего опыта, который формой не является.
Представление о пространстве и времени в Китае является само по себе пространственно-временным и временно-пространственным. Для китайцев характерен метафорический способ мышления, когда незнакомое «то» понимается в свете знакомого «это». Метафорическое мышление движется от «этот» здесь к «тот» там. Это движение отсюда туда есть движение в пространстве, оно требует времени. Таким образом, метафорическое мышление является «сетевым» в плане пространственно-временном.
Тань Аошуан пишет, что «в языковом сознании носителя отдельно взятого языка зафиксирован свой способ видения мира, совпадающий или не совпадающий со способом видения мира носителем другого языка. Близость картин мира определяется сходством традиций, обусловленным общностью культуры и цивилизации и исторического опыта народа. Это позволяет говорить о существовании внутренней семантической типологии, характеризующей способы концептуализации мира… В процессе “обживания” пространства у каждого народа формируется свое языковое сознание, которое находит отражение в таких понятиях, как “место”, “протяженность”, “ориентация”, “движение”, “виды передвижения”, “поза” и т. д. Все они в конечном счете сводимы к понятию “экзистенциальность” (цуньцзай) в разных ее формах – статичных и динамичных» [57, с. 7].
Цзинь Тао в книге «Концептуальная система пространства. (Фрагмент китайской языковой картины мира)» затрагивает вопрос, связанный с выделением объектов в пространстве и объективизацией пространства в китайском языке. Особое восприятие пространства, как пишет автор, отражается в китайском языке и в классификации пространственного восприятия конкретных предметов человеком в счетных словах китайского языка [63, с. 53–54].
Все это иллюстрирует тот факт, что китайское мышление никогда «не покидает» конкретных вещей. Здесь «конкретное» имеет дополнительное значение сращивания пространства и времени. Оно является индикаторами конкретности: без «этот» и «тот» нет пространства, без этого движения (последовательности) нет времени. Именно поэтому без пространства мы не можем продвинуться от «этого» к «тому», а без времени мы не можем двигаться вообще. Пространство определяется реальным временем, которое нужно, чтобы добраться от «здесь» к «там». Пространство, время и конкретность переплетаются, чтобы образовать китайское «сетевое мышление». Оно имеет «прошлое» и «будущее», у него есть «назад» и «вперед», и оно является взаимопроникаемым. Обычно такая пространственно-временная интерпретация называется историей. А история – это контекст, в котором мы воспринимаем различные темы в китайском пространственно-временном мышлении: пространство и мир; субъектно-объектные отношения в пространстве; «здесь и сейчас» и история; буквальное как метафорическое. Само историческое мышление является временно-пространственным, а метафорическое, соответственно, пространственно-временным.
Обычно, думая об истории, мы редко осознаем, что мышление само по себе есть процесс исторический; само существование – история. У Канта пространство и время есть теоретические формы интуиции, предшествующие мышлению и отличающиеся от сферы и категорий мышления. Для западного интеллектуального поиска характерен такой философский тип знаний, который является трансфизическим, т. е. абстрактным, теоретическим и всеобъемлющим; это знание ради знания. С этой точки зрения время не есть конкретный объект.
Такой тип рассуждений в Китае невозможен. В Китае, как уже говорилось, наоборот, мышление есть исторически и пространственно-временная структура. История есть мое историческое достижение во времени. История – это метафорическое понимание других «здесь». Будущее – это и то, что должно быть (к чему идем), и то, что приходит сюда. «Должно быть» движется отсюда туда, а «идущее сюда, приближающееся» движется оттуда сюда.
Метафорический способ часто называют аналогией, о чем уже шла речь выше. Мышление начинается со спонтанного распознавания похожего и непохожего и тенденции группировать одинаковые категории в ожидании простой последовательности от простых условий. Это и есть метафорическое распространение неизвестного и известного.