Китайские миллионы
Шрифт:
III. Quasi — исповедь Будимирского — У денег
Я буду так же откровенен, как ты, моя таинственная красавица, — солгал Будимирский и начал монолог, в котором правда с ложью сплетались так естественно и красиво, что авантюрист обманул бы каждого скептика, но, конечно, не мог обмануть читавшую в его душе ученицу браминов…
Да, он не миссионер и не англичанин, — она догадалась. Он русский, когда-то гвардеец и Дон-Жуан, бежавший с родины от любви особы, слишком высокопоставленной и опасной, и увлекшийся великим политическим планом, ради исполнения которого он возвращается теперь в Европу под чужим
— Но кого же ты убил недавно? — вдруг спросила его Иза. Вопрос этот как удар молнии поразил Будимирского, — он был как в столбняке несколько секунд, и на красивом лбу его налилась кровавая жила. Как удав смотрел он на Изу.
— Ты с ума сошла, — прошипел он наконец.
— Милый мой, да пойми же ты меня наконец. Ты не должен скрывать от меня ничего, ради твоей же пользы. Ведь я вижу кровь на руках твоих…
Будимирский дико оглядел свои руки, но несмотря на то, что кровь залила его мозги, он все же сообразил, что кровь на руках она видит глазами души, что она, действительно, видит его насквозь. Он начал приходить в себя, и мысль его быстро заработала. Ясно, что насколько эта красавица может быть полезна ему, настолько же и опасна… Так ли? Да он всегда может избавиться от нее. Нет, — всей правды он ей все равно не скажет. — Он засмеялся деланным смехом, желтым смехом, как говорят французы.
— Да, да… ты ясновидящая, — это я ясно вижу… Ха! ха! ха! Ну что ж, признаюсь… «Война жертв очистительных просит»… ха! ха! Ради дела пришлось мне недавно одного бедняка к праотцам отправить… Препятствием был, а я не терплю препятствий и устраняю их без колебаний… С твоею помощью я, быть может, буду устранять их другим способом… Но довольно об этом. Вижу, с тобой нужно быть откровеннее и буду…
Он не стал, однако, откровеннее. Оп подробнее лишь стал рассказывать свою воображаемую жизнь, свои планы и мечты.
Приближалось утро.
— Довольно, милый, довольно… Ты заплатил мне тем, чего я тебе не могла дать, — остановила его Иза, утомленная и грустная. — Ты знаешь факты моей жизни, но не понял меня, — я же жизни твоей не знаю, но… поняла тебя… Мирюсь с этим, бороться не могу, не смею. У вас, христиан, для таких случаев есть образное выражение: я тоже «понесу свой крест»… Ты мне назначен…
Это было слишком уж просто, чтобы Будимирский не понял, и… он захохотал.
— Это я-то крест твой? — Ну, такой крест легок… Ты с ним весело пробежишь ту «часть жизненного пути», о которой ты говорила. Фраза славная. Ты вообще поэтически выражаешься и книжно. Это хорошо. Ну, прости!
Иза холодно ответила на поцелуй и закрыла глаза прежде чем Будимирский оставил каюту.
Светало уже, но Иза не думала о сне, — сон не мог прийти в страдающую душу, — страдающую, но не ропщущую. Многовековая вера немногих избранных, свившая себе гнездо в высоких Гималаях, вера старцев-махатмов охватила ее, глубоко внедрилась в душе ее. Она покорилась судьбе. Он — великий преступник, убийца, зло мира, но Творцом предопределено идти с ним рука об руку, и она пойдет… Лишь бы короче был путь этот.
Долго ворочался и Будимирский на своей койке и задремал только к 10 ч. утра, когда его разбудил звон колокола, — «Тагасаго Мару» подходил к острову Гон-Конга.
Выходя на палубу, Будимирский не думал об Изе, — как встретиться с ней на берегу —
Осень давала себя чувствовать и в этих широтах; утро было холодное, дождливое; густая пелена тумана окутывала вершины высоких гор, обступивших бухту Гон-Конга, на крутых склонах которых разбросались амфитеатром многоэтажные каменные здания. Хотя и в закрытой бухте — волнение было сильное и на свинцовых волнах качались десятки больших океанских пароходов и тысячи китайских джонок и сампанов. В полуверсте от берега «Тагасаго Мару» отдал якорь, и пароход окружили дюжины две маленьких китайских лодок с полуголыми лодочниками, предлагавшими свои услуги. Не будь этих полуголых китайцев и японцев, Будимирский вообразил бы себя в Портсмуте или Плимуте, — такой английский отпечаток лежал на Гон-Конге. Через десять минут к стимеру пристала паровая комфортабельно устроенная шлюпка и перевезла пассажиров на берег.
Еще недоверчиво относившийся к откровениям Изы, к ее «фокусам», Будимирский не придал значения тому, что почти рядом с ним в шлюпке заняли места безличные японцы, — Гон-Конг для стимера японской компании являлся конечным пунктом, и здесь все должны были высадиться… На юте, над тентом расположилась и Иза, задрапированная черной кружевной мантильей. Только чудной красоты черные глаза ее виднелись из-под кружева. Когда на берегу Будимирскому пришлось сесть в открытый плетеный паланкин из индийского тростника, он на вопрос кули, куда нести его, памятуя совет Ситревы и как условился он с Изою, приказал отнести его и прислать багаж в «Hong-Kong Hotel», оказавшийся на Pedder Street, на углу неизбежной Queen’s Street, в ста шагах от пристани, у которой ошвартовалась шлюпка.
Гон-Конг показался здесь Будимирскому еще более английским, чем с палубы парохода, — направо показалась английская почтовая контора, далее — неуклюжая английская колокольня, налево — массивный отель, напоминающий «Cosmopolitan Hotel» в Нортумберланде, авеню в Лондоне, повсюду же пестрели английские вывески: «Public House», «English Book-Store», «English Pharmacy», «Drinking Bar», «Gin», «Brandy»… Кабаков в особенности было много. «England for ever!» подумал Будимирский, вылезая из паланкина у монументальных дверей гостиницы.
Толстый швейцар в белой ливрее и четыре китайца-лакея предупредительно высадили Будимирского и повели в обширный прохладный hall, где гостя встретил управляющий-англичанин.
— Я имею честь говорить? — начал он вопросом. — «Майкель Найт… миссионер…» — высокомерно протянул Будимирский, которого сразу вдруг покоробило, когда он услышал, что «согласно его телеграмме из Тиен-Тзина аппартамент для него готов, обширный, прохладный и отделенный от прочих…»
«Еще штука Ситревы» понял Будимирский, план которого состоял именно в том, чтобы оставаться возможно менее на виду в Гон-Конге, теперь, по крайней мере. Он сознавал, впрочем, что большинство его стараний в этом направлении разобьются о молву, которая распространится: о нем в Гон-Конге сейчас же, как только он появится в банке, чтобы получить деньги или перевести их на европейские банки.
Призвав на помощь все свое хладнокровие, он последовал за управляющим, который провел его во второй этаж флигеля из четырех комнат, отделенных большим коридором от главного здания. В уборной все было готово, и через полчаса «миссионер», умывшись и переодевшись, сидел за breakfast’ом, за традиционной ветчиной и яйцами и, прихлебывая чай, читал местные «China Mail» и «Daily Press».
— Come in! — откликнулся он на стук в дверь. Вошел управляющий.
— Директор «Англо-китайского банка» просит разрешения представиться вам, сэр!