Китайские миллионы
Шрифт:
— Я твоя и давно знаю, что ты меня любишь. Я сказала отцу, что хочу выйти за тебя замуж, но он и слышать об этом не хочет. Он грозить отказать тебе, если я буду настаивать, и увезти меня на родину.
— А…
— Теперь я твоя, но это нужно скрыть.
— Зачем скрывать! Напротив!
— Скрыть! Непременно скрыть, — так надо… Отец влюблен в меня.
Крик негодования вырвался у молодого человека, но… я ему закрыла рот поцелуем…
— Да, — это была я».
— С тех пор многое переменилось, я многое, очень многое пережила, но Иза все та же решительная девушка…
«— Я матери своей не помню, а отец не любил о ней говорить, — почему, не знаю. Он даже портрета ее не сохранил — продолжала Иза свой рассказ в третью ночь путешествия. — Уроженец Макао, отец мой учился в Америке, которая была его второй родиной и за независимость которой он даже дрался с англичанами, а после войны он служил где-то во Флориде, на берегу моря, и с большим успехом вел хозяйство. Моряк по профессии, он совсем забыл море, когда в 1875 году умерла моя мать, оставив меня младенцем… Отец продал свое имение, плантации, все дела свои ликвидировал, купил новый и прочный барк генуэзской постройки, сам перевооружил его по своему вкусу, набрал команду и пошел скитаться, возя повсюду свою юную дочь…
Я таким образом выросла в море и, несмотря на то, что лишена была молока матери, была крепким, здоровым ребенком, росшим и воспитывавшимся на палубе среди мейтов и матросов-американцев, не столько слуг, сколько почти друзей моего отца, с которым его старая команда плавала почти шестнадцать лет.
Конечно, конкурировать с пароходами парусной «Изе», как назвал отец свой барк, не приходилось, но старый «парусный» моряк был богат и плавал не ради наживы, а чтобы разогнать ту тоску, которой никто не понимал, но которую все уважали, думая, что отца моего убила смерть его жены…
Уже ребенком я два раза обогнула мыс Доброй Надежды, побывала в Индии и на Цейлоне, в Южной Америке, в портах Франции, Англии и Норвегии, побывала у африканских берегов и в Охотском море. Мне было 8 лет, когда «Изе» пришлось со Слонового берега доставить груз в Нью-Йорк. Здесь отец свез меня на берег и, посоветовавшись со своим банкиром, поместил меня в пансион мисс Эвелин Бойт, где воспитывалось два-три десятка дочерей богатых моряков. Отец оставил в уплату за мое обучение солидный капитал у банкира, прося директрису лишь о том, чтобы я, не нуждаясь ни в чем, получила такое образование, какое только может получить богатая девушка.
Я недолго тосковала по морю и «Изе» и скоро увлеклась совсем не по-детски науками, поглощая книги, внимательно слушая лекции, поражая своими способностями гувернанток, учительниц и профессоров. Четырнадцати лет я в совершенстве знала французский, английский, немецкий, итальянский, русский и испанский языки, училась арабскому и даже… санскритскому, по собственному желанию, которого не могла понять мисс Эвелина. Я, как артистка, играла на фортепиано и арфе, рисовала, писала стихи, но… все это меня не удовлетворяло, и я не знала, чего хотела, чувствуя лишь, что меня влечет к себе область неведомого…
В один из зимних вечеров, ложась спать, я расчесывала волосы, как вдруг заметила, что всякий раз, как я проводила гребнем, слышались легкие потрескивания, а волосы мои рассыпались и щетинились, начиная от самых корней. Это явление стало повторяться все чаще и чаще. Нередко волосы мои совершенно не слушались гребня, а в темной комнате я замечала в зеркале вспышки света в моих волосах. Однажды рубашка моя совсем прилипла к спине, и я едва отодрала ее, причем слышала треск и видела искры… Проводя рукой по одеялу — я вызывала искры… Сброшенная на пол, шерстяная юбка колебалась, волновалась и тоже испускала искры… Я могла по своему произволу окружать себя пламенем, но из тела моего выходили и самопроизвольные сияния…
Я рассказала об этих явлениях мисс Эвелине, но она назвала их обманом чувств и даже галлюцинацией, а профессор физики, с которым я заговорила об этом, хотя и находил, что здесь, быть может, замешано электричество, все-таки видел в этом по преимуществу действие воображения.
Я, однако, не сомневалась в верности мною замеченного. Я и тогда уже была своеобразна, но по-пустому ничего не говорила, — любила помечтать, но и мечтам не предавалась чрезмерно. Я уже чувствовала в себе собственную силу и мало-помалу стала сознавать себя слишком непохожею на всех, с которыми жила в пансионе.
Я чувствовала, что призвана к жизни более своеобразной, необычной. Меня называли «холодной красавицей», но никто не видел, какой впечатлительный темперамент скрывался во мне, никто не думал, что я такая Диана, которая от одной искры способна вспыхнуть ярким пламенем.
Весною 1889 года я ночью проснулась от стука двери в моей комнате и быстро вскочила, — передо мною стоял отец в том костюме, в котором всегда бывал на вахте.
— Укладывайся, — сказал он, — сегодня утром я приеду за тобою: я стосковался по тебе, а здесь тебе уже нечего делать…
Он исчез. Мой страх быстро прошел, и я совершенно спокойно стала одеваться и укладываться, а когда прозвонили к breakfast’у, я просто заявила мисс Эвелине, что сегодня приедет за мною отец.
— Когда же вы получили письмо? — спросила она.
Я улыбнулась и ничего не ответила, но в эту минуту застучали молотком в парадную дверь, и я бросилась в переднюю, где обняла отца…
О моем видении я никому не говорила.
Опять для меня началась жизнь в море со всеми ее прелестями и невзгодами, но вскоре она осветилась новым светом для меня.
На корабле был новый мейт (штурман), Дик Частертон, молодой и здоровый моряк, которому отец, уступая старости своей, передал понемногу управление «Изою», все хозяйство, отчетность, наконец — хронометр, инструменты и карты. Отец питал к нему безграничное доверие и скоро стал бы его другом, если бы не помешало этому одно роковое обстоятельство.
Дик был ловок, статен и обладал недюжинным умом, — мне шел шестнадцатый год, а ему было 25.
Жизнь на корабле, особенно на парусном, сильно сближает людей, и… не прошло месяца, что я вновь вступила на борт «Изы», как я уже по уши была влюблена в Дика, который, в свою очередь, с первого же дня стал заглядываться на меня.