Китеж (сборник)
Шрифт:
Лестница по-прежнему была застелена багровыми шкурами вертунов, уже изрядно потертыми. Президент усиленно насаждал во дворце дух аскетизма, но нельзя же доводить реализацию своего мировоззрения до абсурда!
Ночные чиновники и дежурные офицеры были деловиты и сосредоточены, отнюдь не пороли горячки, не неслись стремглав по ступенькам. Атмосфера во дворце была рабочая, трезвая, вовсе не сутолочная.
Как только мы подошли к шахте шикарного (чугунного литья) лифта времен последней династии, двери его распахнулись, и перед нами предстал Карлуша Эдельфри собственной персоной. Миссия дежурного лейтенантика была выполнена. Он отдал честь и зашагал по коридору, парадно негнущийся, словно проглотивший палку. Совсем еще соплячок…
— Добрая ночь, мой генерал, — второй раз поздоровался адъютант.
Был он похож на ассонирийского божка: лысенький, гладенький, низенький, крепенький, бодренький и вроде бы с вечной ухмылочкой.
— Ну, как Он?
— Ждет. Сидит, курит. Не в духе. Ведь только-только с сепаратистами… Новая напасть. На сей раз будто сам дьявол против нас. Боюсь, сгорит Джохор, как свечка… — договорил хрипло, тревожно. Это так не вязалось с его внешностью.
Старинный лифт, лязгая и грохоча, опустил нас на четвертый подземный этаж. Вахтер в заношенной ливрее распахнул дверь, и мы вошли в апартаменты Президента. Застывшая у портьер внутренняя охрана беспрепятственно пропустила нас. Всех этих мальчиков я знал в лицо. Неразговорчивые ребятки с бычьими шеями и стальными слитками кулаков. Резная дверь из мореного пая раскрылась с тихим, таинственным скрипом. Эдельфри остался на часах.
В кабинете Президента царил полумрак. Конический зеленый абажур настольной лампы, едва тлеющие угли камина, горбатая тень на стене.
— Добрая ночь, — раздался глухой низкий голос. — Проходите, пожалуйста.
— Добрая ночь, мой Президент, — ответил я.
Хозяин “берлоги” всегда вызывал во мне смешанные чувства. Джохор, с одной стороны, олицетворял собой партию мира, прекращение гражданской войны. Это ему каким-то чудом удалось договориться с Премьером Федерации и Магистром Восточного Ассонира, чудом, которое сотворил он сам. За это Джохору полагается памятник при жизни и сияющий нимб святого после смерти. Это я без шутовства говорю, на полном серьезе. Неукротимый борец с пережитками монархизма. Но с другой стороны… Джохор — типичный скаред. Он зарезал проект нового президентского дворца и продолжает жить в этих развалинах. Он выгадывает на грошовых поправках к системе налогообложения. Он может выйти на трибуну в поношенном джемпере, устроить публичную “порку” министру, а потом битый час говорить о растратах на строительстве магистрального грязеотвода. Он срезал аксельбанты и укоротил ботфорты у наших офицеров. Не слишком ли все это нарочито? Поза и поза? Ненавистников у Джохора предостаточно. Правда, и сторонников — тоже немало… А положение сейчас тяжелое. Что-то творится в мире. Кажется, даже природа стала бунтовать. Все чаще эти самые аварии, катастрофы, ЧП. Все больше мне работы. Все реже я ночую дома. И вот моя Нэтти сейчас совсем одна. Или нет? Все-таки что она и кто она мне? Назваться так и не пожелала. А ведь говорится же: муж и жена — одна сатана…
Глаза уже вполне привыкли к темноте, и я ясно видел Президента, сидящего в глубоком кресле за низким столом, заваленным бумагами. Трубка его погасла, он неторопливо выбивал пепел в мраморную пепельницу.
— Берите кресло, садитесь рядом, — сказал Джохор устало. — Будем смотреть, чем нас тут стращают.
Худой и нескладный, седоватый очкарик. Шестидесятилетний вдовец, потерявший единственного сына в Орхбурском лесу. Вахмистр Джохор первым ворвался в занятый мятежниками штабной бункер и наткнулся грудью на бритвенно наточенные ятаганы. Все-таки трагическая фигура у нас Президент. Тут уж ничего не скажешь… Глубоко запавшие глаза, длинные узловатые пальцы, тонкий прямой нос и всегда немного поджатые губы. Ровный пробор уже редковатых волос. Кадыкастое, покрытое гусиной кожей, а потому какое-то совсем беззащитное горло. На Джохоре старенький шерстяной джемпер, брюки от армейского комбинезона, полосатые шерстяные носки и уж совсем домашние кожаные тапки. Клетчатый плед сполз с кресла на пол. В воздухе запах крепкого табака и старой мебели.
— Да будет свет, — сказал Джохор, и стены кабинета засветились спокойным желтоватым светом.
Все вмиг переменилось. Таинственность, царившая в кабинете, пропала. Он наполнился массой предметов, незаметных доселе и так по-разному отражающих личность владельца; стеллаж с раритетами и беллетристикой, охотничье ружье и кривые ассонирийские кинжалы, новейший терминал, статуетка вечной любви и национальный флаг.
— Я специально не тороплюсь. Хочу, чтобы спешка была исключена с самого начала. Только хладнокровие позволит нам избежать абсолютно недопустимых сейчас ошибок. Все решения должны быть единственно верными. Иного пути у нас нет. — Президент говорил размеренно, чуть помахивая в такт своим словам зажатой в ладони трубкой. — Итак, здесь собраны показания свидетелей, оставшихся в живых. Читать можно в любой последовательности. Когда закончим, поделимся мыслями. Вопросы есть?
— Хорошо бы получить горячий тоник, — неожиданно для себя сказал я и добавил, будто оправдываясь: — Ночь…
— Конечно-конечно. — Президент быстро распорядился по трансляции. — Теперь приступим.
Я взял в руки тонкую черную папку, раскрыл. Тридцать листков мятой, уже порядком засаленной бумаги.
“Я, Ивко Мурый, механик пластформера, тридцати шести лет, Назвавшийся третий раз, свидетельствую. Пришел я на площадь еще засветло — одним из первых. Народу было до того мало, что я на миг испугался: неужто струсили? Отступники — не редкость. Страх смерти хоть простить и нельзя, но понять нетрудно… И тут же я успокоился: еще не время. Чего это людям часами торчать здесь в такой промозглый ветер? Толпа постепенно прибывала, и, когда условленное время приблизилось, я понял: на сей раз людей пришло даже больше, чем в прошлый. На душе у меня просветлело, и я даже замурлыкал себе под нос. Слова этой песенки надолго застряли у меня в голове, потому, наверное, что это было последнее из того, что я запомнил. Затем была черная вспышка, и я потерял сознание. Когда очнулся, на площади копошились санитары, ворочали трупы. Я застонал, и ко мне подбежали с носилками. Я снова потерял сознание. Больше ничего сообщить не могу”.
“Я, Григ Груз, гимназист, шестнадцати лет, господом всемогущим клянусь говорить правду и ничего, кроме правды. Я давно хотел поглядеть на этих сумасшедших. Так называет их мой отец, а у меня нет оснований ему не верить. Я еще утром залез на башню, потеплее оделся, захватил с собой книжку, шерстяное одеяло и бутерброды. Я заложил щеколдой дверь, выходящую на птичью площадку, чтобы ко мне не мог подняться служитель, и устроился поудобней. Когда начало темнеть, мне пришлось отложить книгу. Я стал смотреть на площадь. Готовящиеся Назваться с высоты напоминали муравьев: собирались в кучки, переползали от одной к другой, копошились. Это была какая-то нелепая демонстрация, вызов всему остальному — трезвому — миру. Так говорит мой отец, и я с ним полностью согласен. И вдруг на площадь как будто упала чья-то гигантская тень. Ведь не может же ночь обрушиться на город за доли секунды. Там все замерло. Словно время остановилось. А меня наполнил жуткий страх. Не знаю, чего я боялся. Что-то непонятное, возникнув из ничего, давило на меня, не давало дышать. Грудь была сдавлена так, будто я попал под обвал. Потом я почувствовал, что уже не дышу. Больше ничего не помню. Когда солдаты, выломав дверь, сняли меня с башни, я увидел, что вся площадь усеяна телами. Я спрашивал солдат, что это было, но никто не ответил мне. Потом в госпиталь пришел отец и забрал меня домой. Это все”.
“Я, Стракан Шро, капитан, сорока двух лет, Назвавшийся двадцать раз, свидетельствую. Охрана площади Называния всегда входила в мои обязанности. Никакого дополнительного приказа я на сей раз не получал. Твердо зная, что нападение обязательно будет совершено, я принял необходимые меры предосторожности. Уже за сутки до Называния я распорядился выставить посты на дальних подступах к площади. Затем был проведен тщательнейший обыск окрестных домов. Ничего. Потом был проведен магнитный поиск оружия. Нулевой результат. Затем было установлено кольцо детекторов, охватывающее площадь. Попыток пронести сквозь него оружие так и не отмечено. Это на моей памяти — в первый раз. Факт, подозрительный сам по себе. В момент нападения я находился в штабе, говорил по прямому проводу с претором. Сообщение о нападении получил по рации незадолго до полуночи. Несколько солдат в пикетах вокруг площади почувствовали себя плохо, но только один из сержантов радировал. Остальные, очевидно, посчитали это наркотическим похмельем и побоялись сообщить. На коптере я немедленно прибыл на место. Площадь была завалена трупами. Солдаты уже начали искать раненых. Вскоре прибыли и медики. Я тщательно осмотрел площадь и соседние улицы. Никаких следов применения какого бы то ни было оружия. Потом приказал перетряхнуть все ближайшее жилье. Результат тот же. Кроме одного пробравшегося на башню мальчишки, посторонних лиц не обнаружено. Местные жители, находившиеся в момент нападения у себя дома, получили поражения нервной системы: начиная от легкого недомогания и кончая тяжелейшими обмороками с помутнением рассудка. Потом прибыл претор, и меня временно (на период следствия) отстранили от дел. Очевидно, я не использовал все возможности для обеспечения охраны Называвшихся. Готов понести любое наказание”.
Потом принесли тоник. Бумаги постепенно подошли к концу. Заключения патологоанатомов были единодушны: остановка сердца в результате психического паралича.
— Ну, как? — спросил Президент, увидев, что я отложил последний листок.
— Химическая атака? — осведомился я.
Джохор покачал головой.
— Экспертиза не обнаружила никаких следов известных науке отравляющих веществ, а также вирусов и бактерий. И еще одно… У всех Назвавшихся на несколько минут отстали часы. Странно, не правда ли?