Китти
Шрифт:
Ее смущала его чрезвычайная впечатлительность. Его сдержанность надо было приписать застенчивости или годами выработанной выдержке; которому из этих двух качеств – она не знала. Он казался ей немного жалким и смешным, когда, удовлетворив свою страсть и держа ее в своих объятиях, он говорил ей глупые словца притворно-детским говором. Это он-то, застенчивый в разговоре, осторожный, обычно боявшийся сказать какой-нибудь пустяк и показаться смешным! Однажды он горько обиделся, когда она при этом рассмеялась и сказала ему, что он болтает страшную чушь. Она почувствовала, что руки, которые ее обнимали, вдруг разжались, он замолчал на мгновенье
– Милый дурачок, говори мне какие хочешь глупости, если это тебе нравится.
Он сконфуженно засмеялся. Она скоро узнала, что он, к несчастью, совершенно не способен хоть на минуту перестать критически относиться к самому себе. Самомнение его было очень велико. В обществе, на вечерах, когда все принимались петь, Вальтер никогда не мог решиться к ним присоединиться.
Он сидел, улыбаясь, чтобы показать, что ему весело и приятно, но улыбка эта была принужденная, с оттенком сарказма, и чувствовалось, что он считает дураками всех этих веселящихся людей. Во время плавания, когда они ехали в Китай, он решительно отказался костюмироваться; все остальные это сделали. Все ее удовольствие было тогда испорчено, так как она ясно видела, что он считает всю затею глупой и скучной.
У Китти был веселый характер. Она охотно болтала целый день и любила смеяться. Его молчаливость тяготила ее. У него была манера – и эта манера злила ее – совсем не отвечать, если она делала какое-нибудь пустое замечание. Положим, тут и не требовалось ответа, но было бы приятнее, если бы он что-нибудь сказал. Например, если в дождливый день она скажет: «Сегодня не дождь, а настоящий ливень», он мог бы ответить. «Да, льет ужасно!» Но он молчал. Иногда ей хотелось взять его за плечи и потрясти хорошенько.
– Я сказала, что это не дождь, а ливень, – повторяла она.
– Я слышал, – отвечал он с ласковой улыбкой.
Эти слова доказывали, что он не хотел обидеть ее. Он ничего не сказал просто потому, что ему нечего было сказать.
«Если бы все люди говорили только тогда, когда могут сказать что-нибудь дельное, – с улыбкой рассуждала Китти, – род человеческий очень скоро потерял бы дар речи».
8
Суть в том, что он, конечно, не обладал свойством очаровывать.
Вот почему он не был общим любимцем. Пробыв недолго в Чинг-Иене, она поняла, что он популярностью там не пользуется. О его работе она имела очень смутное понятие. С нее было достаточно убеждения, что государственный бактериолог не важная птица. По-видимому он не имел желания обсуждать с нею эту сторону своей жизни. В начале супружества она хотела ему показать, что все, касающееся его, ее интересует и стала спрашивать о его работе. Он шуткой отделался от нее.
– Работа моя скучная и чисто техническая, – в другом случае сказал он. – При том отвратительно оплачивается.
О себе он говорил очень мало. Только прямыми вопросами она извлекла из него все, что знала о его прошлом, о его рождении, воспитании, о жизни до того, как он ее встретил. Странно в нем было то, что ничто его так не раздражало, как вопросы. Когда однажды, по свойственному ей любопытству, она закидала его вопросами, с каждым из них его ответы делались все более и более краткими и отрывистыми. Ей было ясно, что он не отвечает ей не потому, что скрывает что-нибудь от нее, но исключительно по своей природной скрытности. Он был так застенчив и скромен, что ему было всегда неприятно говорить о себе. Он не умел быть откровенным.
Он очень любил читать, но читал, по мнению Китти, только скучные книги. Если он не был занят каким-нибудь ученым трактатом, то читал о Китае, или какое-нибудь историческое сочинение. Он никогда не был праздным. Он любил игры: играл в теннис и в бридж.
Она удивлялась, почему он в нее влюбился. Она не могла себе представить никого менее подходящего, чем она сама, к такому сдержанному, холодному, полному самообладания человеку, как ее муж. Однако было ясно, что любит он ее до безумия. Он готов сделать все на свете, чтобы ей угодить. Он был воском в ее руках. Думая о той стороне, с которой она одна его знала, она его слегка презирала. Она считала возможным, что его саркастическая манера – относиться с презрительной терпимостью к столь многим людям и вещам, которые ей нравились, – была только маской, скрывавшей его собственные недочеты. Вероятно, он умен, все его таким считают; но кроме тех случаев, когда он попадал в общество двух-трех людей, нравившихся ему, и был в хорошем настроении, он никогда не бывал интересным собеседником. Собственно нельзя было сказать, что она его не переносила, – просто она была к нему совершенно равнодушна.
9
Китти узнала Чарльза Таунсэнда только после того, как прожила несколько недель в Чинг-Иене; жену его она встречала несколько раз в разных домах. С ним она познакомилась у него же в доме, куда она с мужем была приглашена на обед.
Она приготовилась дать ему отпор, если понадобится, так как Чарльз Таунсэнд был помощником колониального секретаря, и она опасалась, что он будет относиться к ней с той любезной снисходительностью, которая чувствовалась в обращении с нею миссис Таунсэнд, несмотря на ее безукоризненные манеры. Комната, где их приняли, была очень большая. Убрана она была, как и все гостиные, виденные ею в Чинг-Иене, просто и комфортабельно. Приглашенных было много. Они приехали последние, и китайские слуги в ливреях обносили гостей, предлагая коктейли и оливки. Миссис Таунсэнд приняла их со своей обычной холодной вежливостью и, взглянув на список, указала Вальтеру, кого он поведет к столу.
К ним подошел высокий, очень красивый мужчина.
– Это мой муж, – сказала она.
– Я буду иметь удовольствие быть вашим соседом за столом, – заметил он.
Она сразу почувствовала себя хорошо, и всякое чувство неприязни к нему исчезло. Она приметила промелькнувшее в его глазах удивленное выражение, хотя глаза улыбались. Причину его удивления она прекрасно поняла, и ей стало весело.
– Я не смогу ничего есть за обедом, – сказал он. – А зная свою жену, я уверен, что обед будет чертовски вкусный.
– Почему?
– Мне должны были сказать; кто-нибудь должен был меня предупредить.
– О чем?
– Никто мне не сказал ни слона. Как я мог предполагать, что увижу такую поразительную красавицу?
– Что я могу вам на это сказать?
– Ничего, предоставьте говорить мне, и я повторю это еще и еще раз.
Китти равнодушно размышляла о том, что именно говорила миссис Таунсэнд своему мужу о ней. Он, наверное, спрашивал. Таунсэнд, разглядывая Китти своими смеющимися глазами, вдруг вспомнил свой разговор с женой.