Клад монахов. Книга 1. Сысоева кровь
Шрифт:
После этого, они чуть не избили ее, да ноги спасли. Поэтому и решила она не рисковать, подбив на дело своих ватажников – братьев Никифоровых.
Самым старшим из них был Кондратка. В свои пятнадцать лет он был на полголовы выше Нюрки – переростка, был самым аккуратным и самым молчаливым в ватаге. Однако Нюрка знала, что все соседские девки сохли по нему, и не понимала, почему это так? Вроде бы ничего и никому из девок светлоголовый и голубоглазый Кондратка не говорил, однако те без конца вздыхали о нем. Даже Верка не избежала этой участи: как оказалось, она тихо и безнадежно вздыхала, стараясь быть чаще там, где бывал Кондратка.
Авдей, самый младший из братьев,
Устюшку, среднего из братьев, Нюрка не любила. Он был на голову меньше ее и старше на два года. Открыто в драки не вступал, как Авдюха, а действовал исподтишка. Если в ватаге происходило что-то плохое, то оно так или иначе касалось Устюшки, однако, доказать это было почти невозможно. Хуже всего было то, что он непостижимым образом умудрялся прокрадываться в душу каждого из них и узнавать секреты, а потом спекулировать на этом. Его и бивали, и убеждали, но искоренить этого так и не смогли.
– Ну, ты чё, Колобок, ужо совсем? – Нюрке можно было не сомневаться, что едкое и ехидное замечание выскочило изо рта Устюшки. – Енту-то, зачем взяла? Ить заложит!
– И не заложу вовсе… – Верка выкинула свои светлые волосы наружу шапки. – Ну, ты чё, Кондратка, совсем слепой?
Но тот даже ухом не повел. Она фыркнула как обидевшаяся кошка и отошла за спину Нюрки. – Чуть чё – сразу Верка, а сами-то? Все-то вам Верка…
Но никто уже не обращал никакого внимания на ее слова: ватага, вытянувшись в цепочку, шла в обход по сугробам к своей цели. Нюрка, как и положено атаманше, шла первой. Осторожно обойдя дом Минаевых со стороны огорода, ватага медленно втянулась в пространство между заготовленными на зиму стогами сена, один из которых был уже наполовину отпилен пилой так, что ровный срез казался душисто пахнущей стеной. Но чудеса сенной экономики ватагу не трогали: они уже слышали резкие голоса во дворе, а потому спешили отыскать хоть какую-то щелочку, чтобы видеть и слышать больше. Наконец, обойдя сарай по снегу, такое место в заборе нашлось. Нюрке досталась такая широкая щель между досками, что можно было все лицо просунуть. Она так и сделала.
Меж тем, во дворе запахло дракой. Этот напряженный, невидимый простым глазом момент Нюрка знала. Знала по какому-то немыслимому запаху боя, по дикому оскалу рта, жестокому выражению глаз и напряженной готовности немедленно пуститься в сражение…
Вот и сейчас, с одной стороны стояли все Минаевы от седого горбатого деда Нила, до грудного ребенка на руках у младшей дочери Акулины, как волки, загнанные советской властью и огороженные флажками. Они готовы были умереть все до одного, но не отдать с таким трудом нажитое добро… Это было видно и по Антипу, огромному мужику, который то и дело поглядывал на вилы, приготовленные им заранее. И по Евграфу с Евстраткой, которые, сжав кулаки, молчком медленно обходили команду власти.
Нюркин отчим дядя Федя стоял с бумагой у самого крыльца напротив деда Нила. Рядом с ним был Кузьма Ваганов, уполномоченный по раскулачиванию, с наганом в руке. Аверька Щипок и еще двое милиционеров, расположившись ближе к воротам, то и дело озирались по сторонам. Хоть они и держали в руках винтовки, но чувство страха да опыт, из которого следовало, что никто еще по доброй воле не отдавал свое добро, заставляли их готовиться к самому худшему.
– …«Постановили… – голос своего отчима Нюрка узнала сразу, но из-за плача, криков и угроз со стороны Минаевых, никак не могла расслышать всех его слов. И только по поднятой вверх руке деда Нила все разом смолкли. – Всю семью деда Нила Минаева, его сына Антипа с женой и сыновьями Евграфом и Евстратом, дочерью Акулиной с мужем и детьми выслать из Верхотурья после раскулачивания».
Во дворе снова заревели женщины от мала до велика. Завыла, как собака, Акулина. Дед Нил, вцепившись своими натруженными и худыми узловатыми пальцами в перила крыльца, побледнел, почернел, набрал воздух в свои легкие, и, подняв указательный палец вверх, сиплым голосом крикнул: «Цыц!». Зловещая тишина расползлась по двору. Милиционеры в страхе начали щелкать затворами. У Нюрки мурашки поползли по коже, неожиданно выступил холодный пот. Все вдруг почувствовали – беда совсем рядом!
– … «Двух коров, лошадь, овец и кур, а также прочую живность… – Нюркин отчим, вдохнув в грудь воздуха, чтобы набраться решимости и довести дело до конца, взглянул на уполномоченного, который тут же кивнул ему головой, дрожащим голосом все же дочитал постановление. – Передать колхозной артели «Свет коммунизма». Дом, сарай и прочий инвентарь передается туда же. Уполномоченный по раскулачиванию Кузьма Ваганов, предисполкома Бегунков, начальник милиции Аверьян Щипков».
– Федькя… Собачий ты сын! – мутными глазами дед Нил смотрел на раскулачивальщиков: наконец он набрался решимости сказать им все. – Не ты ли со своим дружком Сысоем сгубил мово старшева сынка Фролку? Забыл? Не вы ли сожгли мельницу мово среднева сынка Вавилы со усёй семьёй яво? Забыл и енто? Дак, топерча и Антипов срок пришел? Ня дам! Хватить! Бей…
Он не договорил: вдруг схватившись за сердце, осел на подкосившихся ногах и выскользнул прямо в исподнем из накинутого тулупа. Так и начал кувыркаться по ступенькам крыльца вниз, пока не упал лицом прямо в грязно – серую жижу…
Рев, смешанный с воем женщин и скотины, привел в замешательство всех, кроме Евграфа: тот, ударив кулаком в нос ближайшего милиционера, распахнул двери и бросился бежать в лес. Евстратка – за ним! И трудно было бы сказать, чем все это для них закончилось бы, если бы не помешал обливающемуся кровью милиционеру другой, невольно перегородивший дорогу. Да Кузьма Ваганов, крикнувший им: «Пущщай бегуть! Все едино их рано или поздно поймам!». А сам с Аверькой навел наган на Антипа, схватившего вилы.
– Брось вилы, Антип, не шуткуй! Ни чё не изменишь… – Федор, бледный как смерть, понимающе смотрел на Антипа. – Я ведь не сам енто придумал. Не по злобе… Подумай о малых детках и внуках! Только крови не проливай… Остановись и подчинись! Пойми, мы ить тожа люди подневольныя: што прикажуть, то и делам! Плетью обуха не перешибешь!
Антип растерянно посмотрел на плачущих в обнимку баб и детей, и вилы его дрогнули. А через мгновение он с такой силой воткнул вилы в землю, что они погнулись. Сделав несколько шагов к крыльцу, огромный мужик сел на нижнюю ступеньку, обхватил, обречено голову и заплакал… Дети и бабы кинулись к нему, рыдая и голося…