Клад монахов. Книга 1. Сысоева кровь
Шрифт:
– В одном дворе было две коровы и две лошади… – начала диктовать учительница.
– Как у нас… – услышав довольный голос Евстратки, несколько учеников засмеялись.
– … Нужно сосчитать… Колобова – не верти головой! … Сколько животных осталось во дворе!
– А чё тута шшитать? – Нюрка ехидно посмотрела на Евстратку и показала ему язык. – Ни однова животнова не останетца!
– То есть, как? – теперь удивляться пришла очередь учительницы.
– Да так: вчерася к нам приехал из Перми наш дядька Кузьма. Сказывал: «Кулачить бум тех, у ково две коровы да две лошади!» Так што у Евстратки все заберут!
– Вреф, гадина! – Евстратка вскочил, бледный как стена, покрытая инеем: чуть пена у него не пошла изо рта, так он разозлился на Нюрку. – Вафы комуняки нам всю фысть испортили! Топерича и последнее хочут забрать?
Учительница побледнела – она не знала, как в этом случае правильно поступить: с одной стороны навстречу Евстратке рвалась Нюрка, защищая коммунистов, а с другой стороны сам Евстратка готов был броситься на нее с кулаками, защищая свою собственность. Но хуже всего было то, что сама Елена Степановна ровно ничего не знала про грядущее раскулачивание…
– Кто знат, могет ты, Евстратка, и в кольхоз ишшо пойдеш? Дак тоды твои коровенки при тобе и остнутца! – Нюрка ехидно издевалась на простодушным Евстраткой, показывая ему то кулак, то язык, то фигу, а иногда и пинала воздух своим валенком. Класс замер, понимая, что вот-вот произойдет что-то страшное.
– Енто иффо, какой такой кольхоз? – Евстратка вдруг почувствовал, что Нюрка сама не знает, что это такое, а поэтому сделал ей такую ехидную гримасу, оттянув двумя пальцами одной руки кожу нижних век вниз, а указательным пальцем подняв кончик носа вверх. Все рассмеялись. – Ну, чё, съела, Колобок?
– Ты, Колобова, садись… Садись на место! – учительница уже тащила упирающуюся девочку к ее столу. Однако Нюрке удалось вырваться из рук учительницы, и она своим крепким кулаком ударила Евстратку прямо в нос, из которого тут же брызнула ярко-красная кровь на стол и на пол. Евстратка сжался и заревел…
– Колобова! – вот теперь в голосе учительницы снова появился металл: уж в этот – то раз она хорошо знала, что ей положено было делать! Да и испуг уже давно прошел. – А ну, становись в угол! Будешь там стоять, пока не попросишь у Минаева прощения!
– Не дождетца! – отрезала Нюрка, направляясь в угол, в котором уже не раз стояла. – Кулак недобитый!
– Ты… Ты…Ты иффо получиф! – захлебываясь кровью, выкрикивал Евстратка. – Я… Я… Я братану скафу! Он… Тобе… Таку козью морду изделат, не обрадуеффя!
Нюрка простояла в углу до конца урока, потом – до конца следующего и так до конца занятий. На подгибающихся коленях, но все же гордая от того, что настояла на своем и не попросила у ненавистного Евстратки прощения, она шла домой. Единственное, что ее огорчало сильно, было требование учительницы прийти в школу с родителями.
Дома уже все знали о происшествии, когда непокорная ученица явилась домой. Дарья, сняв ремень со стены, тут же начала гоняться за Нюркой, норовя больнее зацепить ее концом ремешка. Кончилось все тем, что бунтарка забралась на полати, где уже притаилась Верка. Показав кулак сестре, она с удовольствием растянулась на теплых полатях.
Когда же вечером с работы вернулся Федор с Кузьмой Вагановым, Дарья подробно рассказала ему о выходке Нюрки.
– Ты, вот чё, Дарья… – Федор даже и не подумал сердиться на приемную дочь: он видел это событие совсем иначе. – Отводи-ка ты, от греха подальше, к себе на ферму нашу Марту!
– Да ты чё, с ума сошел? Как мы будем без коровы-то? Ить без коровы совсем помрем! – слезы полились из ее глаз.
– Ну, не плачь: даст бог – выживем!
– У-у-у, проклятушшая! – и Дарья показала кулак не ко времени высунувшейся с полатей Нюрке. – Одно слово: Сысоева кровь!
Ее обожгло сильнее огня от этих слов.
– Ну, я-то чё? Чё я-то? – девочка размазывала по лицу слезы от обиды и теперь уже сама винила во всем свою учительницу, повторяя за Дарьей и грозя кулаком далекой училке. – У-у-у, проклятушшая! Штоб я, да училкой? Да ни в жисть!
– Стыдно признаться, но был в моей жизни детской один момент, когда я сильно-сильно злорадствовала. – Анна Семеновна палкой ковыряла землю у завалинки. – Может оттого, что тогда всего не понимала. Да и чё понимать-то было? Да и никто тогда не понимал, почему раскулачивают. Но я радовалась: моих заклятых врагов раскулачивали! Это уже потом, много лет спустя, я совсем по-другому посмотрела на это дело. А тогда? Тогда у нас была своя ватага, и я была в ней атаманшей! Не похоже? И, тем не менее, факт. Да и у моих врагов была своя ватага…
Я понимающе ей кивнул, но Павла, похоже, моего настроения не разделяла, отдавшись своему восприятию того, что было с нашей хозяйкой.
4.
Конец марта 1930 года, г, Верхотурье.
Весна в тот год была бурной, не только из-за событий того времени, но и сама по себе.
Нюрка проснулась от того, что кто-то постучал снежком в окошко. Не торопясь, она оделась и, процарапав ногтем в заснеженном окне дырку, лишний раз убедилась, что это за ней пришли ее ватажники. Она махнула им рукой, выпила кружку воды из кадки и сунула краюху хлеба в карман. Обуться и одеться для нее, было делом одной минуты.
– Нюрк, ты куда? – Это Верка камнем повисла на руке атаманши. – Нюр, ну, Нюр! Ну, возьми меня с собой! Ну, чё тебе стоит?
– А не сболтнешь мамке про то, куда пойдем? – видя умоляющие глаза сестры, Нюрка торжествовала. – Так, ход удался! Топерича, ежели Верка скажеть честно, то получит по шее. а не скажеть? Ишшо лучче…
И в сердце Нюрки невольно пришла нежность к сестре. – Ладно, одевайси! Ждать не буду…
Дело было в том, что еще вчера Нюрка предложила своей ватаге посмотреть на то, как будут раскулачивать главных их врагов – Минаевых. От дяди Феди, который разговаривал с Кузьмой Вагановым, она и услышала все это. И уж никак такое дело Нюрка не могла пропустить, но одной смотреть было все же опасно. – Мало ли чё… А вдруг ентот паразит, Евстратка, своему братану пожалилси? Про тот случай, в декабре?!