Кладбище для безумцев. Еще одна повесть о двух городах
Шрифт:
Я где-то читал, что в момент смерти на глазной сетчатке жертвы остается образ убийцы. Если снять эту сетчатку и погрузить в эмульсию, лицо убийцы всплывет из тьмы.
Безумные глаза Кларенса так и умоляли: «Снимите сетчатку!» В каждом глазу застыло лицо убийцы.
Я стоял в этом половодье хлама и с удивлением смотрел вокруг. Это уж слишком! Каждая папка разворочена, сотни снимков измяты. Афиши сорваны со стен, книжные шкафы вывернуты. Карманы Кларенса торчали наизнанку. Ни один грабитель никогда так не бесчинствовал.
Кларенс,
Кларенс.
Я огляделся, отчаянно надеясь найти хоть какую-нибудь зацепку для Крамли.
Ящики письменного стола были выдвинуты наружу, а их содержимое высыпано.
На стенах осталось лишь несколько фотографий. Мои глаза, бесцельно блуждая, остановились на одной из них.
Иисус Христос в сцене на Голгофе.
На фотографии была подпись: «Кларенсу. От единственного на свете Иисуса с пожеланием МИРА».
Я выдрал фотографию из рамки и засунул в карман.
С бешено стучащим сердцем я уже повернулся, чтобы бежать отсюда, как вдруг увидел еще один, последний, предмет. И прихватил его.
Спичечный коробок с эмблемой «Браун-дерби».
Что еще?
«Я, — произнес уже остывший труп Кларенса. — Помоги мне».
«О Кларенс, — подумал я, — если б я только мог!»
Мое сердце колотилось в груди. Боясь, как бы меня не услышали, я вышел из квартиры.
И побежал прочь от этого дома.
«Стой! — сказал я себе и остановился. — Если тебя увидят бегущим, значит, преступник ты! Иди медленно, спокойно. Как будто тебе плохо». Я попытался, но выдавил из себя лишь рвотный позыв и старые воспоминания.
Взрыв в 1929-м.
Рядом с моим домом из искореженной машины вышвырнуло человека, и он истошно кричал: «Я не хочу умирать!»
А я стоял на крыльце со своей тетей, зарывшись головой в ее грудь, чтобы не слышать этого.
Или когда мне было пятнадцать. Машина, врезавшаяся в телефонный столб, люди, расплющенные о стены, пожарные гидранты, головоломка из растерзанных тел и разбросанных кусков плоти…
Или…
Останки сгоревшей машины с обуглившимся силуэтом, гротескно выпрямившимся за рулем, невозмутимым под своей обезображенной черно-угольной маской, а руки, сморщенные, как сушеные фиги, оплавились на рулевом колесе…
Или…
Вдруг я почувствовал, что задыхаюсь среди этих книг, фотографий и открыток с автографами.
Я, как слепой, наткнулся на какую-то стену и ощупью пошел вдоль нее по пустынной улице, благодаря Бога за то, что вокруг ни души. Наконец я нашел то, что показалось мне телефонной будкой, и две минуты обшаривал карманы в поисках пятицентовика, который все это время лежал в одном из них. Я сунул монету в прорезь и набрал номер.
Как раз в тот момент, когда я набирал номер Крамли, появились те самые люди с метлами. Они
— Дай угадаю, — прозвучал в трубке голос Крамли. — Кто-то умер по-настоящему?
— Как ты узнал?
— Успокойся. К тому времени, как я туда доберусь, будет слишком поздно, все улики уничтожат? Ты где?
Я сказал ему:
— Там есть ирландский паб чуть дальше по улице. Иди и сядь там. Не надо светиться снаружи, раз дела так плохи, как ты говоришь. Ты в порядке?
— Я умираю.
— Не надо! Чем мне заняться, если тебя не будет?
Через полчаса, едва толкнув дверь ирландского паба, Крамли сразу отыскал меня и посмотрел с тем глубоким отчаянием и отеческой нежностью во взгляде, которые, словно облака над летними полями, пробегали по его лицу.
— Так, — проворчал он, — где труп?
Войдя во двор, мы увидели, что дверь бунгало Кларенса приоткрыта, словно кто-то нарочно оставил ее незапертой.
Мы толкнули дверь.
И остановились посреди квартиры Кларенса.
Однако она вовсе не была пустой, выпотрошенной, как квартира Роя.
Все книги стояли на своих полках, пол был убран, ни одного разорванного письма. Даже фотографии в рамках — большинство их — снова висели на стенах.
— Ну и, — вздохнул Крамли, — где весь тот кавардак, о котором ты говорил?
— Погоди.
Я открыл один из ящиков четырехуровневого архива. Там были фотографии: измятые, разорванные, запихнутые туда кое-как.
Я открыл шесть ящиков, показывая Крамли, что мне это не приснилось.
Каждый был переполнен истоптанными письмами.
Не хватало только одной детали.
Кларенса.
Крамли вопросительно посмотрел на меня.
— Не надо! — сказал я. — Он лежал на том самом месте, где ты сейчас стоишь.
Крамли перешагнул через невидимое тело. Последовав моему примеру, он внимательно осмотрел другие ящики и увидел там разорванные открытки, разбитые и расколоченные фотографии, засунутые подальше от глаз. Издав тяжелый, как наковальня, вздох, он покачал головой.
— Однажды, — сказал он, — ты наткнешься на что-нибудь стоящее. Тела нет, так что я могу сделать? Откуда нам знать, что он не уехал куда-нибудь в отпуск?
— Он никогда не вернется.
— Откуда ты знаешь? Хочешь пойти в ближайший участок, подать жалобу? Они придут, посмотрят на обрывки в ящиках, пожмут плечами, скажут: «Еще один придурок, свалился со старого голливудского дуба», сообщат домовладельцу и…
— Домовладельцу? — раздался голос за нашими спинами.
В дверях стоял пожилой человек.