Кладбище для безумцев

Брэдбери Рэй Дуглас

— Ты серьезно?

— Они наняли термитов, работающих там, внизу, круглосуточно. На крыше — динамитная команда, в стены вгрызаются гоферы и бобры, а шайка трубачей, разучивающих «Иерихон, Иерихон»174, репетируют рядом с домом, чтобы все это поскорее рухнуло. Куда мы катимся? Мало нас осталось. После смерти Фанни Сэм спился и умер, а Джимми утонул в ванне, и почти сразу все почувствовали, что их обвела вокруг пальца — как ты бы сказал, подтолкнула под локоток — старушка Смерть. Незаметно подкралась печаль, и этого

хватило, чтобы в одно мгновение опустошить многолюдный дом. Стоит запустить одну больную мышь, и начнется мор, это уж точно.

— Неужели все так плохо, Генри?

— Все хуже и хуже, но ничего. В любом случае пора двигаться дальше. Я всегда говорил: каждые пять лет бери зубную щетку, покупай новые носки — и вперед. У тебя нет на примете местечка для меня? Знаю, знаю. Там вокруг одни белые. Но я же слепой, черт возьми, так какая им разница?

— Есть свободный уголок в гараже, где я стучу на машинке. Он твой!

— Бог, Иисус и Святой Дух явились мне разом.

Генри откинулся в кресле и ощупал свои губы.

— Это улыбка или улыбка? Я останусь всего на пару деньков! — добавил он быстро. — Потом этот негодяй, муж моей сестры, приедет за мной из Нового Орлеана и отвезет домой. Так что я избавлю тебя от своей персоны…

Он перестал улыбаться и наклонился ко мне.

— Опять попал в дурные места? Там, в большом мире?

— Не совсем, Генри, но что-то вроде того.

— Надеюсь, не совсем дурные.

— Хуже, — сказал я, выдержав паузу. — Ты не мог бы пойти со мной прямо сейчас? Мне очень неприятно дергать тебя, Генри. И прости, что вытаскиваю тебя на улицу среди ночи.

— Ничего, сынок, — тихо усмехнулся Генри, — ночь, день: я что-то слышал об этом в детстве.

Он встал и пошарил вокруг рукой.

— Погоди, — сказал он, — найду палку. Чтобы видеть.

54

Крамли, слепой Генри и я пришли на кладбище в полночь.

Я в нерешительности остановился, внимательно глядя на ворота.

— Он там. — Я кивнул в сторону могил. — В ту ночь Человек-чудовище побежал туда. Что делать, если встретим его?

— Не имею ни малейшего понятия.

Крамли зашел в ворота.

— Черт! — произнес Генри, — Почему бы нет?

И тоже пошел, оставив меня позади, во тьме, на пустынном тротуаре. Я догнал их.

— Подождите-ка, дайте принюхаться. — Генри сделал глубокий вдох и выдохнул. — Ага. Точно, кладбище!

— Это тебя беспокоит, Генри?

— Черт возьми, — сказал Генри, — мертвые не кусаются. Это из-за живых я теряю сон. Хочешь знать, откуда мне известно, что это не просто старый сад? В садах полно разных цветов, смесь запахов. А на кладбищах? В основном туберозы. С похорон. Всегда ненавидел похороны из-за этого запаха. Ну как я вам, детектив?

— Класс, но… — Крамли отвел нас подальше от света. — Если торчать здесь, кто-нибудь решит, что мы торопимся в могилу, и сделает

свое дело. Шевелитесь!

И Крамли быстро зашагал среди тысяч молочно-белых надгробий.

«Человек-чудовище, — подумал я, — где ты?»

Я оглянулся и посмотрел на машину Крамли: она показалась мне дорогим другом, от которого я уходил за тысячи миль.

— Ты еще не сказал, — заговорил Генри, — зачем притащил слепого на кладбище. Тебе нужен мой нюх?

— Ты просто собака Баскервилей, — ответил Крамли. — Сюда.

— Не трогай за живое. У меня собачий нюх, но гордость, как у кошки. Берегись, Смерть.

И он пошел, ведя нас между надгробиями, постукивая тростью направо и налево, словно прогоняя ночь, отбивая от нее большие куски или высекая искры там, где никогда не было ни единой искры.

— Ну как я вам? — прошептал он.

Я стоял рядом с Генри посреди всех этих мраморных плит с именами и датами, понемногу зарастающих травой.

Генри принюхался.

— Кажется, я чую большущий камень. Так. Что тут за азбука Брайля?

Он переложил трость в левую руку, а правая, дрожа, нащупала имя, высеченное над дверью склепа в греческом стиле.

Его пальцы с дрожью очертили «А» и застыли на конечном «Т».

— Знакомое имя. — В его белых, как бильярдные шары, глазах защелкали листки картотеки. — Не покоится ли здесь великий и давно почивший владелец киностудии, той самой, что находится за стеной?

— Да.

— Крикливый тип, сидевший на всех заседаниях, так что никому уже не оставалось места? Тот, что сам готовил себе бутылочки, сам менял себе пеленки, в два с половиной года купил песочницу, в три уволил детсадовскую воспитательницу, в семь отправил десяток мальчишек прямиком к медсестре, в восемь ухаживал за девочками, в девять их имел, в десять приобрел автостоянку, а в двенадцать — киностудию, когда умер его отец, оставив сыну Лондон, Рим и Бомбей? Этот?!

— Генри, — вздохнул я, — ты чудо.

— Жить от этого не легче, — тихо признался Генри. — Что ж.

Он протянул руку, чтобы еще раз нащупать имя и дату под ним.

— Тридцать первое октября тысяча девятьсот тридцать четвертого года. Хеллоуин! Прошло двадцать лет. Интересно, каково это — так долго быть в мертвецах? Черт. Давайте спросим! Кто-нибудь прихватил инструмент?

— Я взял лом из машины, — сказал Крамли.

— Хорошо… — Генри вытянул вперед руку. — Если только эта дьявольская штуковина не…

Его пальцы дотронулись до двери склепа.

— Святые угодники! — воскликнул он.

Дверь медленно отворилась на смазанных петлях. Никакой ржавчины! Никакого скрипа! Они смазаны маслом!

— Господи Иисусе! Заходи кто хочешь! — Генри живо отошел в сторону. — Раз ты зрячий… иди первым, ладно?

Я коснулся рукой двери, и та открылась, мягко скользнув во тьму.

— Сюда.

Крамли подскочил ко мне, зажег карманный фонарь и ступил в кромешную мглу.

Я пошел за ним.