Кладбище для однокла$$ников (Сборник)
Шрифт:
Глава 12
– Смерть наступила мгновенно, – сказал врач «Скорой помощи».
Савушкин приехал, когда потрясенные зрители еще выходили из театра. В причине смерти Заморёнова, к счастью, разобрались еще до приезда милиции: к металлическому пюпитру убийца подсоединил электрический провод. Под сценой нашли переносной трансформатор, позже замерили напряжение: около четырехсот вольт. К тому же на пол кто-то специально налил воду.
– Он передо мной сидел, – у пожилого толстяка дрожали губы, – у нас постоянные места… Он протянул руку, чтобы перелистнуть партитуру, и страшная судорога, он рухнул мне под ноги! Это ужас… Тут же все смешалось… Представление
Смерть в театре – что может быть менее театрального? Тем не менее музыканты, обиженные, возмущенные, шокированные, негодующие, – все посчитали своим долгом выразить запоздалый протест против торжествующей смерти. Они слегка красовались в своей скорби.
Двое рабочих сцены вспомнили незнакомого седовласого электрика, который что-то проверял в щитке. «Какой же у вас бардак! – сказал им Никита. – Завтра вам под сцену атомную бомбу подложат, а вы не заметите!»
Сказал, а самому тошно стало. Легче всего укорять. Труднее всего принять на себя вину за «не предупрежденное» преступление. Это уже был не вызов, это была оплеуха, пощечина, пинок под зад…
Два серолицых парня суетливо взялись за носилки, понесли по проходу среди бархата кресел. Что называется, отработали по охране клиента…
– Молодцы! Как минимум благодарность в личное дело! – оценил их старание Савушкин.
Серолицые промолчали. Со старшим по званию лучше не спорить, тем более, в ситуации, когда сам он – тоже дурак.
Никита пошел к выходу. Не стал ждать, пока отработают криминалисты, кинолог с суетливым печальным псом, который через пару минут выведет хозяина на улицу и скажет ему, виляя хвостом: «А тут злодей сел в машину и уехал. Извини, госномер не унюхал».
Вьюжанин и Кошкин вышли вслед за ним.
– Надо составить фоторобот этого «электрика», – сказал им Никита. – Причем завтра к утру.
Он поехал в управление, мучительно сознавая, что на свете существуют сотни способов отправить человека на тот свет. Причем убийца, в отличие от следователя, не ограничен во времени и средствах.
«Уж лучше бы ты попытался себя сжечь, были бы шансы на спасение», – кощунственно подумал Савушкин о покойном артисте. Он сам себе был противен – за цинизм, за бессилие, за глупость…
На следующий день Савушкину позвонил Вершинский.
– Это я, – Никита Алексеевич.
Савушкин не узнал его совершенно изменившегося голоса.
– Не узнал. Богатым будете! – усмехнулся он.
– Мне какие-то негодяи подбросили под дверь офиса мешок цемента, – сообщил он хмуро. – Все ковровое покрытие на ступенях засыпали!
– Никаких записок, угроз не было?
– Мне и этого намека предостаточно! – резко ответил Вершинский.
– Вам надо немедленно уехать из Москвы и подпустить «дезу», дескать, имя убийцы уже известно, не хватает доказательств. Вы же не хотите быть в качестве живца? – с царственным спокойствием поинтересовался Никита.
– Увольте. Пусть этот гипс поносит кто-нибудь вместо меня!
– Вы имели в виду цемент?
Вершинский стал горячо убеждать, что у него бизнес, что он не может уехать в столь сложное время – потерпит огромные убытки. На что Савушкин резонно заметил, что самым большим убытком может стать его жизнь.
«Вершинский испуган, – понял Никита. – И на охрану, оказывается, особой надежды нет. Когда клюнет, все идут в никчемную, несостоятельную милицию».
– Я вам настоятельно рекомендую уехать из Москвы. Убийца одержим,
Вершинский уже ни во что не верил. И Никита пообещал выделить для него круглосуточное наружное наблюдение. Александр Владиславович горячо поблагодарил.
Глава 13
Последние дни Жогин не пил спиртного, даже пива. Он выходил из укромной квартиры на окраине Москвы только по распоряжению Консула. Жогин изменился внешне не только из-за седого парика, выбеленных ресниц и серой щеточки усов под носом. Он вытравил на пальцах татуированные колечки – символы тюремного прошлого, по которым любой салага-мент определит в нем зэчару. Он изменился и внутренне, потому что теперь он стал стариком. У Жогина странным образом изменилась походка – стала вялой и шаркающей, он сутулился и смотрел только перед собой, как человек, уставший видеть опостылевший мир. Но он никогда не забывал, что волчья сила осталась при нем, и стоит лишь получить команду – он превратится в сильного и ловкого хищника. В кармане Жогина лежал паспорт какого-то старика с его новым, Жоги, лицом. Паспорт ему дал Консул и приказал выучить фамилию. Она его слегка рассмешила, но лишь слегка. В последнее время ему что-то мешало смеяться в полный голос. «Петухов Игнат Дорофеевич».
Он получал команду по телефону, тут же его потухший мозг становился целеустремленным, менялась походка, и получался вполне бодренький, незаплесневелый старичок, который не шарил взглядом по сторонам: лица людей не существовали для него, они мутными расплывчатыми потоками плыли мимо его взора, никчемные твари…
Он ничему не удивлялся, даже тому, что теперь не мог существовать без Консула. И дело не только в том, что хозяин давал деньги. Он безраздельно правил им, и Жоге необходимо было его покровительственное дыхание, власть, которую он ощущал каждую минуту. Даже засыпая, проваливаясь, он всем существом своим ощущал пронизывающий взгляд Консула, его мерцающие зрачки, в которых таилась жуткая сила.
Жога боялся этих глаз за стеклами, но вместе с тем не вполне осознавал свой страх перед этой безраздельной властью. Он уже и не хотел ничего иного. Он смутно ощущал себя опущенным – человеком низшей категории в тюремной иерархии.
«Ты должен во всем повиноваться мне!» – время от времени повторял Консул, и смутные проблески инакомыслия тут же растворялись, как кристаллики соли в крутом кипятке.
Потом он равнодушно и тупо отмывал руки от земли и цемента, стирал или выбрасывал одежду – новую тут же получал от Консула. Наутро ему было трудно восстановить детали их ночных дел, все затягивалось, словно в сыром тумане. И Жогин даже не пытался вспомнить, четко понимая, что должен непременно избавиться от всего, что может его волновать.
Консул привез ему видеодвойку, оставил десяток видеокассет с крутыми боевиками и научил пользоваться пультом. На этой штуке нельзя было смотреть телепрограммы. Но Жогину было все равно, что смотреть. Хозяин сказал: «Учись, как надо работать!» И он целыми часами смотрел сцены убийств, погонь, кровавых драк. Ему это нравилось. Наверное, такая развлекательная «каша» действительно была ему нужна. Это Жога осознавал четко.
Его мысли в последнее время приобретали все большую упорядоченность. Все, что нужно делать, ему говорил Консул, и это нравилось, иные мысли вызывали подспудную тревогу, когда они уходили, Жога испытывал облегчение. Ему не хотелось думать о будущем, не хотелось попадать в тюрьму, где его могут расстрелять «при попытке к бегству». Об этом все время повторял Консул.