Кладоискатели (сборник)
Шрифт:
Обыкновенная двухкомнатная квартира выглядела пустоватой. Может, потому, что мебель была низкой. Может, потому, что на стенах почти ничего не висело. А приглядываться к тому, что висит на стенах, меня научил Бурмистров. Он даже термин такой придумал «стенная психология». Произносил он его всегда с усмешкой. Однако начальник мой был убежден, что внимание к тому, что висит на стенах в квартире, помогает в какой-то мере постичь, с кем мы имеем дело: с накопителем или мотом, с эпигоном или оригиналом, с верхоглядом или глубокой натурой.
— Без допусков тут, конечно, не обойтись, —
Словом, Бурмистров научил меня приглядываться к тому, что люди вешают на стены в своих квартирах. И мне кажется, что ковры, картины, фотографии, иконы или рыболовные сети, которыми кое-кто опутывает свой быт, — все это ключики к замкам характеров, к тому, что с небольшой натяжкой можно назвать внутренним миром человека.
А на стенах комнаты, в которую я вошел с Валей и ее мамой, почти ничего не висело. Почти. Здесь была только большая фотография стоящего на хвосте дельфина. Он улыбался. Я сел так, чтобы видеть его лукавую улыбку. Дельфин мне очень понравился. Валина мама сказала, что приготовит чай, а Валя уселась против меня, подперла щеку кулачком и стала ожидать вопросов. Настроение у нее было минорное. Я вскользь поинтересовался, не писала ли ей Лира.
— Нет, — сказала Валя. — Да и зачем?
Ее «зачем» прозвучало вполне естественно. В нем слышалось искреннее недоумение. Действительно — зачем? Лира, уезжая в «Массандру», не предупреждала Валю о том, что будет писать ей. И вообще у них нет никаких обязательств друг перед другом… Зачем?.. Зачем я ее об этом спрашиваю?
В кухне гремела чайной посудой Валина мама…
С зеленоватой стены на меня смотрел смеющийся дельфин…
Где-то в этой квартире, в пропахшей нафталином темноте шкафа хранились вещи, на которые мне хотелось взглянуть. Вещи… Вещички… Барахло… В комнате с дельфином платяных шкафов не было. Был диван, на котором сидел я, был стол, возле которого примостилась Валя. С потолка свисала хрустальная люстра в форме кристалла. Был еще застекленный книжный стеллаж; в углу, у окна, растопырил черные ножки телевизор.
Полгода назад в этой квартире жила Лира Федоровна. Жила без прописки, как выяснилось. Штампик о выписке в ее паспорте был поставлен без малого год тому… Тогда она известила паспортный стол о том, что намеревается ехать в Караганду. С мужем… Но муж уехал, а она осталась в Заозерске… И вот теперь…
— Она никогда не говорила вам, что собирается покинуть Заозерск?
— Нет. Но почему вы об этом спрашиваете? Разве она?..
— Да, она прислала письмо. Хочет уволиться с работы…
— Что же она пишет? Когда приедет?
— По-моему, она не намерена возвращаться.
Валя задумчиво смотрела на меня. Но я мог бы поручиться, что меня она не видит. Молчание длилось долго. Минуту, может, две. Наконец, Валя тряхнула головой, словно пробуждаясь ото сна, и сказала:
— Понимаю. Вы подумали о ее вещах.
— Я кивнул.
Она пожала плечами и встала. Мы прошли во вторую комнату. Здесь стояла кровать, два платяных шкафа, высокое зеркало. Над кроватью висела картина. Я узнал ее сразу. Девица с винтом врезалась в мою память на всю жизнь. Я улыбнулся ей, как старой знакомой, хотя, честно говоря, улыбаться мне не хотелось. Потом я поглядел на Валю.
— Никогда бы не сказал, что это — вы.
— Мама говорит то же самое. Но он рисовал меня. Витя всегда отступал от натуры. Он считал, что главное — это внутренний мир…
— Чей?
— Художника, творца… Его видение, его призма, через которую он познает радугу мира…
— Тогда все ясно, — сказал я. — Радуга мира — это, конечно, здорово. Жаль только, что вашей маме она недоступна.
Валя кинула на меня быстрый взгляд и тихонько вздохнула. Может, ей тоже стало жаль свою маму, может, для вздоха был другой повод, не знаю, но о картине мы больше не говорили. Вещи, вещички, барахло заслонили от меня эту картину, а вместе с ней и внутренний мир покойного Вити Лютикова, ту самую «призму», через которую он пришел к девице с винтом.
И заслонили надолго…
А вещи, что ж… Пальто и платья, кофточки и сапожки, юбки и блузки — всего понемножку, но на два больших чемодана вполне хватило бы. Когда Валя выдвинула ящик с бельем, я поднял руки.
— Достаточно.
Мы вернулись к дельфину. На столе исходил паром чайник. За столом сидела Валина мама.
— Валюша, это правда, что Лиру ищет милиция? — спросила она, игнорируя мое присутствие.
— Правда, — сказал я.
— Ужасно, — сказала мама, теперь уже обращаясь ко мне. — Такая приличная женщина. Никогда бы не поверила…
— А чему? — невинно спросил я.
— Ну как же. — Валина мама даже удивилась. — Вы ведь ищете…
Сообщив это, Валина мама одарила меня неодобрительным взглядом. Причина стала мне ясна после того, как она произнесла несколько сумбурную речь в защиту прав гражданина и закончила ее требованием предъявить ордер на обыск. Я ответил в том смысле, что готов похлопотать, если Валина мама считает, что процедура обыска доставит ей удовольствие. «Но мне казалось, — заметил я, — что вопрос этот можно было решить, не прибегая к крайним мерам, и что именно поэтому я пришел к ним в дом не как официальное лицо, а как добрый знакомый, причем после предварительной договоренности о визите с Валей». Валя при этом сказала: «Да, мама, да», — и мама немедленно сменила гнев на милость: я был торжественно приглашен «откушать чаю».
Разговор за столом, естественно, вертелся вокруг Лиры Федоровны. Говорила, впрочем, преимущественно мама, а Валя сидела задумчивая. Когда чаепитие закончилось и мама унесла посуду на кухню, Валя сказала:
— Женщины совершают иногда очень странные поступки…
— Вы имеете в виду Лиру?
— Не только. Не знаю, поймете ли вы то, о чем я подумала.
— Я постараюсь, — пообещал я шутливо. Но Валя шутить была не расположена. Она окинула меня долгим взглядом, потом посмотрела на дельфина, словно прося у него совета.