Клады Отечественной войны
Шрифт:
У нас очень скверное пристанище, мы осуждены либо замерзать, либо задыхаться в дыму; или садиться около проклятой печки. Генерал Нарбон рассказывает мне забавнейшие истории».
«Мороз так силён, что говорят он достигает 28 градусов С».
Последняя фраза меня сразу же насторожила. Не понаслышке зная о том, что делается с землёй даже при минус 17 градусах Цельсия (не говоря уже о 28), я написал в своём ответе, что просто так, не подготовив землю длительным разогревом, нечего было и думать зарыть два бочонка на такую глубину, чтобы их не смог бы обнаружить прибор г-на П.
— Скорее всего, — сделал я обоснованное предположение, — бочки с червонцами зарывали на очередном привале, когда бивуачные костры хорошенько разогрели землю. Но кто же ночует прямо на дороге, тем паче вблизи какой-то мельницы?! Вдоль рек лежал глубокий
«...немного далее этого места находился овраг, через который мы должны были пройти по перекинутому через него мосту, упиравшийся на противоположном берегу в целый ряд возвышенностей, которые нам надо было преодолеть. Благодаря этому узкому переходу, здесь произошло страшное скопление всякого рода экипажей. Прибыв сюда вечером, я тотчас увидел полную невозможность перейти через овраг сейчас же и поэтому отдал приказ остановиться и покормить людей и лошадей. Генерал Киржине (гвардейского инженерного корпуса) командовал моим конвоем. После трёхчасового отдыха мне донесли, что движение экипажей приостановлено, и движение через мост прекращено, т.к. невозможно проникнуть через скопившиеся здесь экипажи. Зная критическое положение, в котором я находился благодаря близости казаков к моему левому флангу, и зная, что они уже опередили меня, я решился двинуться вперёд и проложить себе силой дорогу сквозь эту беспорядочную кучу экипажей. Я отдал приказ, чтобы все мои повозки следовали бы друг за другом на самом близком расстоянии без перерыва, чтобы не быть разъединёнными, и сам встал во главе колонны. Мои люди силой убирали с дороги экипажи, мешавшие нашему проходу, и опрокидывали их; мои собственные повозки тронулись, расширяя путь, проложенный нами, и продвигались вперёд, давя и разбивая всё, что попадалось на их пути, и ни крики, ни вопли, ни плач, ни стоны, ничто не замедлило хотя бы на миг их движения. Наконец, после тысячи приключений голова колонны достигла моста, который пришлось также очистить, и пробилась сквозь бывшее здесь загромождение. Правда, теперь путь был свободен, но здесь дорога круто шла вверх, и земля вся обледенела! Я велел колоть лёд, взять землю с придорожных боковых рвов и набросать её на середину дороги. Подавая сам пример, я приказал тащить повозки за колёса, чтобы хоть каким-нибудь образом втащить экипажи один за другим на вершину. Двадцать раз я падал, то взбираясь, то спускаясь с холма, но благодаря сильному желанию достичь цели, меня это не останавливало. За час до рассвета, вся моя артиллерия была уже на вершине; конвоя со мной уже не было (он достиг Красного)».
Вторая же причина неудачи П. (и, на мой взгляд, самая вероятная) заключалась в том, что он взялся искать нечто ценное там, где не было ничего изначально. Однако, поскольку я по-прежнему не знал об это истории абсолютно ничего, то прямо высказал предположение, что мой корреспондент просто неправильно выбрал точку для поисков. А искать чёрную кошку в тёмной комнате, особенно если её там нет — занятие абсолютно бесперспективное.
Видимо, мои доводы были достаточно убедительны, и ленинградец наконец решился несколько приподнять полог тайны и в очередное послание вложил два листка ксерокопий, на одном из которых было описана часть того самого дела о таинственном захоронении 2-х бочонков. Вот что там было написано: « От Смоленского Гражданского Губернатора получено мной донесение, об открытии, по дошедшим до него слухам у Города Красного, у моста на дороге к Смоленску близ Гребли, места в котором зарыты будто бы во время бегства французов два бочонка золотой монеты, не менее трёхсот тысяч червонных.
Открытие сие последовало по объявлению о сем дворянина Царства Польского Ковалевского польскому же дворянину Петрашкевичу. Золото сие, по объявлению Ковалевского, везено было в Октябрь (по старому стилю) 1812 года из дивизии французского Генерала Габерта за границу, и по служению тогда Ковалевского во Французской Армии, лично при нём было на том месте положено».
На документе в положенном месте была наложена следующая резолюция, подтверждающая, что власти отнеслись к неожиданному известию о солидном кладе со всей серьёзностью.
« Вновь повелено сообщить нашему (неразборчиво) чтоб он представил надёжному чиновнику произвести осмотр наличности и стараться открыть сумму сокрытого, будь подлинно от существующей. Ноября 23. 1819 г.».
Ниже имелась ещё одна резолюция другого чиновника (рангом, видимо, помельче): «Сообщить Губер(натору), что М.Ф. предоставлено (неразборчиво) исполнить надлежащее наблюдение за мостом (или местом), где находиться могут бочонки с червонцами. Но губернатор (неразборчиво) предостережение говорит: что зимою нельзя отрыть клад (неразборчиво) просит нарядить караул: но летом караул нужен для того, чтобы деньги не (неразборчиво) (неразборчиво). Есть возможность и казённой земли схор.».
Обстановка несколько прояснилась, хотя по-прежнему было совершенно неясно, о каком, собственно, месте идёт речь. Просто стала более понятна общая атмосфера, в которой в 1819 году начинались поиски ценностей. Видимо, додумывал я на ходу, некий г-н Ковалевский, который совсем недавно служил при польской дивизии, уже через семь лет после выдворения французов за пределы России (т.е. когда несколько поутихли послевоенные страсти) озаботился отысканием спрятанного на его глазах очень богатого клада. Несомненно, это был клад «до востребования», т.е. он был весьма чётко привязан к неким местным (а может быть, даже и рукотворным) ориентирам, и бочки прятались с тем расчётом, чтобы их можно было впоследствии отыскать без особых проблем.
— Однако, — подумал я тут же, — в таком случае у последующих кладоискателей (а у наших современников и подавно) нет ни малейшего шанса отыскать данное захоронение. По идее совершенно ничто не мешало смоленскому гражданскому губернатору Казимиру Ивановичу Ашу или его преемнику успешно отыскать обе бочки и прославиться тем деянием на всю Российскую империю. Ведь в его распоряжении был непосредственный свидетель, который собственными глазами видел, как, что и где именно зарывалось, и к тому же целая армия землекопов в придачу. Пусть поляк запомнил данное место с той или иной погрешностью. Пусть прошедшие годы несколько смазали точность его воспоминаний. Но ведь столь значимые и памятные для него события происходили всего семь лет назад, и сильно ошибиться в определении хотя бы примерного места захоронения Ковалевский не мог никак.
К тому же подумайте сами! Пусть в некотором месте было спрятано не 300 000 червонцев, а хотя бы только 50 кг золотой монеты. Да даже за такой неслабый куш можно было элементарно перекопать указанную поляком площадку вдоль и поперёк, причём не раз. Ведь недаром же было дано указание выставить караул, который, разумеется, не столько охранял некий мост, сколько бдительно следил за тем, чтобы посторонние за зиму не попытались вытащить и расхитить принадлежащее государству золотишко.
Кстати, не помешало бы прямо сейчас выяснить, сколько же весили спрятанные бочонки. «Червонец, — прочитал я в энциклопедическом словаре, — в обиходе XIX в. — 3-рублёвая золотая монета весом до 3,9 г. Если 300 000 разделить на номинал монеты (3 рубля) и умножить на вес одной монеты, которая даже и в потёртом виде весила не менее 3,5 г, то можно легко сосчитать, что вес лишь одного бочонка был никак не менее 180 кг. О-го-го, вот это чушки! Как же кассир Ковалевский с ними управлялся? Предельно ясно, что без нескольких помощников он даже не смог бы сгрузить их с телеги. И значит, при сокрытии клада наверняка присутствовало ещё несколько человек, которые помогали ему в этом деле.
Следующее письмо из Санкт-Петербурга пришло как-то совершенно неожиданно. Большой и увесистый почтовый конверт ясно указывал на то, что в нём содержится нечто совершенно необычное, во всяком случае, не простое письмо, в обычном случае легко укладывающееся в единственный листок бумаги. В конверте, к моему удивлению, находилось не только всё собранное в архиве «Дело № 1637 о двух бочонках, зарытых у г. Красного», но и копии современной карты, а также довольно точный рисунок конкретной обстановки в том месте, где г-ном П. производились поиски. Кроме всего прочего были приложены и панорамные фотографии некой унылой речной долины. Что и говорить, работа коллегой из Санкт-Петербурга была проделана просто колоссальная. Оставалось лишь взглянуть на результаты его трудов непредвзятым взглядом и... вынести свой вердикт.