Клан быка
Шрифт:
А потом Леха наткнулся на его взгляд. Холодный, спокойный, равнодушный. Безжизненная зимняя вода под коркой льда. Глаза идеального карателя из «Мертвой головы». С таким взглядом не нужны ни череп на рукаве, ни две руны-молнии …
Взвыл электропривод, и шесть стволов минигана закружились. Шесть черных глаз полетели по кругу маленькой каруселью смерти. Распустились огненным цветком – и по ушам оглушительно ударило.
И тут же врезало в грудь, потащило назад.
Десятки пуль били в грудь, рвали броневые
Броневой щиток вздыбился клочками рваного металла, больше не защищая. И вот тогда стало больно по-настоящему. Кто-то проткнул шкуру, вбил в грудь, ломая ребра, десяток раскаленных плоскогубцев – и щипал, крутил, рвал ими изнутри…
Леха втянул воздух, чтобы закричать, выплеснуть вместе с криком хоть каплю той боли, что жгла и рвала изнутри. Но боли уже не было.
Под брюхом пожухлая трава, вокруг гранитные блоки капища. За ними тучи, море, грохот прибоя…
И глумливая морда сатира с узкой, свалявшейся от грязи бородкой.
– Ну! – радостно сказал сатир. – Я же говорил, как два байта. Вжик – и все. Одной очередью. Детский сад… Чего дрожишь-то?
Слова сатира струились между ушей, не попадая в сознание.
Леха медленно приходил в себя и изо всех сил пытался прогнать воспоминание об этом ощущении, когда пули… как раскаленные плоскогубцы… внутри…
– Нет! – Леха замотал головой, вытрясая это чувство, это воспоминание.
– А, ну да… Ты же в первый раз… – помрачнел сатир. Но ненадолго, тут же оживился: – Ну ничего. Привыкнешь. А вот, кстати, и еще один…
Леха крутанулся назад, где между гранитных блоков виднелась зеленая лощина.
На идеальном изумрудном лугу остались черные следы от тяжелых ботинок. Бычья туша, с развороченной грудью: зазубренные концы броневых листов, белые дуги ребер, клочья потрохов, расплывающаяся вокруг темная лужа…
А над всем этим повис туманный шар, полный желтоватых всполохов. Рассыпался на туманные клочья…
– Хотя нет. Тот же, – сказал сатир.
Он! Тот же закованный в броню каратель с ледяными глазами!
– Ну, давай, – сказал сатир. – Это твой сектор. Давай, чего разлегся!
– Что «давай»? – переспросил Леха, холодея.
– Сам знаешь.
Сатир дернул подбородком на выход в лощину:
– Давай…
– Нет!
Леха проворно заработал копытами, откатываясь подальше. Но пространство вздрогнуло и пошло волной. Гранитные валуны вздыбились, ловя в свои каменные объятия. Мир сжался, через миг разгладился…
Мелькнула сочная зелень лощины, и ноги вошли во что-то мягкое. Леха едва удержался, чтобы устоять на этом склизком и податливом.
В нос ударила трупная вонь. Прямо перед глазами бычья морда, уже почти разложившаяся. Вытекшие глазные яблоки, ввалившийся нос. Губы и щеки расползлись, обнажив зубы. Броневые пластины на лбу и на скулах истаивали на глазах, превращаясь в трухлявую рыжую губку, осыпающуюся от толчков…
А впереди каратель. Снова этот взгляд, спокойный и равнодушный. Руки уже выхватили из-за спины миниган – шесть черных дул, готовых выплеснуть пули, которые будут рвать тело, как…
Леха дернулся назад. Прочь! От него и минигана! Прочь отсюда!
Но передние ноги не шли. Копыта застряли между ребрами бычьей туши.
Каратель двинулся навстречу, вскинув миниган на уровень пояса. Тяжелые ботинки с чавканьем впечатывали траву в чернозем. Шаг не быстрый, но размеренный. Неумолимый. Разогнавшийся каток, у которого отказали тормоза…
Леха дернулся всем телом, выдирая правую переднюю ногу из развороченной груди своего трупа. Одно ребро треснуло, выпустив копыто наружу.
Рванул левую ногу…
Каратель уже совсем близко. Презрительно сощуренные глаза окатывали льдом. Уже совсем близко…
Леха еще раз дернул ногу, на этот раз помогая и задними ногами и освобожденной передней. Рванулся и почти вырвал левое копыто из ребер…
Квадратный подбородок дрогнул, плотно сжатые губы разлепились.
– Ты ламер! – завопил гигант писклявым детским голоском. – Ламер! Ламер! Ламер!
Леха замер, не веря своим глазам.
Этот великан – и этот писклявый голосок…
Миниган ожил. С визгом закружились дула, выбрасывая огонь, – и тут же врезало в грудь. Сбило с ног и швырнуло на бок, поверх гниющей бычьей туши.
Поток пуль пробил броневые наросты на груди, в клочья разорвал шкуру и, ломая ребра, вошел еще глубже… В животе затанцевали раскаленные клещи, выкручивая и разрывая внутренности, мешая их в кашу, расплескивая вокруг…
Крик рвался из горла, но боли уже не было.
Вокруг полумрак капища, гранитные блоки. За ними свинцовое море, тяжелые тучи.
Леха судорожно обернулся назад – туда, где между гранитными блоками спуск в лощину.
На изумрудной траве глубокие черные следы от ботинок. Перед ними две бычьи туши, одна на другой. Верхняя еще целая. От раскаленных пуль, засевших в груди, струйками поднимался пар. Нижняя – уже почти скелет. Шкура истлела, плоть опала гнилыми кусками. Лишь каркас из желтых костей…
Карателя не было.
Карателя…
Мысли катались в голове, сталкиваясь и отскакивая друг от друга. Тот писклявый голосок… Такой голосок может быть у ребенка лет десяти, не больше!
Или… Или это всего лишь показалось? Вот так и сходят с ума?…
– Что, рогатенький? – Сатир был тут как тут. Присел рядом на корточках, с любопытством заглядывая в глаза. – Что-то у тебя глазки больно дикие… Решил свихнуться по-быстрому? Свернуться куколкой – и на самое донышко в мире личных грез?