Клан
Шрифт:
А лошади? Они не любили лошадей.
– Твоя фантазия быть лошадью - это просто эмоциональная реакция на твою интроверсию.
Верно. Для неё всё это было бесполезным дерьмом. Но отец платил за это двести пятьдесят долларов в час, так что ей было всё равно.
– Твоя неосознанная озабоченность лошадьми, - сказали психиатры, - на самом деле является результатом истощённой, неопознанной сексуальности.
Её поразило, насколько сильно фрейдовская чушь доминирует в современной психологии. Всё дело в сексе.
Пенелопа была девственницей, и свою
– Проблема такого рода, Пенелопа, является банальным эмоциональным продуктом сдержанной сексуализации.
– Что это такое?
– Аберрационная фантазия с лошадьми.
– Хм?
– Ты хочешь быть лошадью. И, без сомнения, это ещё один производный корень твоих общих амотивационных симптомов, твоего несфокусированного состояния самоуважения и твоей неспособности социализироваться в целом.
Придурки. Всё это прозвучало для неё чушью, без фрейдистской игры слов. Они пытались сказать ей, что она потеряет интерес к лошадям, как только её уложат и раздвинут ей ноги?
Пенелопа чувствовала себя комфортно со своей девственностью и в любом случае не могла представить, о чём идёт речь. Как кто-то мог хотеть, чтобы в него проникало что-то, похожее на сырую сигару? Эта идея потрясла её. Однажды она посмотрела по видеомагнитофону одну из родительских кассет рейтинга X. Она называлась «Малышка Энни Орал». Пенелопа чуть не кричала при просмотре: одно шевелящееся, извергающееся белой слизью чудовище за другим, а Малышка Энни заслуживала своё второе имя с поразительным мастерством. Один мужчина всадил свой пенис - размером с летний кабачок - в прямую кишку Энни, а другой брызнул струями вязкой слизи на её грудь. Какой отвратительный конец! Если это был секс, Пенелопа была бы счастлива не желать в этом участвовать.
Всё вернулось к тому, что психиатры назвали «аномальной базой» или «иллюзией референции» - её «проблемой» желания быть лошадью. Но что в этом было плохого? Лошади были свободны от несправедливостей человеческого мира. Для этих грациозных животных не было таких вещей, как подчинение женственности, неравные возможности, кастинг на диване, проституция, порнография и тому подобное. Лошади жили в красоте и мире. Они знали только простое желание и простую любовь.
Какой замечательный способ существовать.
Разве фантазии не были символами самих себя? Фантазии Пенелопы доказали её чистоту и невинность. И это была самая возмутительная часть из всех, потому что самые безобидные люди всегда оказывались худшими жертвами в мире. Это она лучше всего знала.
Её фантазии не ожидали её. Ни её невинность, ни её жизнь. Всё, что ждало её в конце, - это её худший страх.
Ферменному мосту было полвека, и он выглядел так: опоры из окрашенного цемента поддерживали бледно-зелёные балки, покоробленные доски тянулись на пятьдесят футов поперёк медленного ручья.
Джервис Филлипс стоял точно над средним пролётом, перегнувшись через перила. Он смотрел вниз на мутный ручей, чёрное зеркало его чёрных мыслей. Серп луны и звёздный свет ничего не отражали.
Он не собирался прыгать; он приехал сюда не для этого. Кроме того, этот ручей был недостаточно глубоким. Он только промокнет, что его ещё больше унизит. Маленькое кольцо в его руке было причиной, по которой он пришёл.
Он был пьян. Он стоял неуверенно, когда жестокий мир вокруг него подёргивался и кружился. Он выпил одиннадцать бутылок японского пива Kirin, чтобы заглушить боль в своём разбитом сердце, но облегчение было фальшивым. Алкоголь только усугубил ситуацию.
Граффити ползло по заляпанным ржавчиной балкам, нарисованные сердечки аэрозольной краской сворачивались в четыре спирали - свидетельство любви. Ему стало тошно.
«Говард любит Соню», «Ли любит Бетси», «Мэри любит Джаза». Даже «Кэти любит Лизу». Было так много любви.
Сердце Джервиса сжалось от боли.
«Он, наверное, трахает её прямо сейчас», - эта мысль вывела его из ступора.
Маленькое кольцо на его ладони было ледяным.
«Да, он точно прямо сейчас трахает её. Как ты себя чувствуешь, Джервис?»
Чувствовать? У него больше не было чувств. Только образ Сары, извивающейся под кем-то другим. Это был какой-то богатый немец, сын какого-то иностранного разработчика. Это всё, что знал Джервис, и всё, что ему нужно было знать. Слёзы обжигали его щёки, как горячие насекомые.
Теперь он понял трагическую логику самоубийства. Он понимал, как люди могут прыгать со зданий или резать себе запястья, когда любовь покидает их. Его призрачные мысли были правильными. Без Сары у него ничего не было. Его слёзы покатились и упали в воду.
«Любовь крадётся, как убийца, - прочитал он стихотворение Байерса.
– Посмотрите, как свободно она владеет топором».
Но зачем ему думать об убийцах и топорах?
Он разжал кулак и посмотрел на кольцо. Оно должно было подтвердить их помолвку, бриллиант на маленьком золотом ободке, размер#4. Сара бросила его, прежде чем он успел передать его ей.
Когда он бросил кольцо в воду, он представил себе не кольцо, а своё сердце, медленно опускающееся на дно порабощённого чёрного ручья.
Старая Эксхэм-Роуд извивалась, как адвокат, попавшийся на коррупции. Ночные болота и леса вскоре уступили место открытым плоским полям и кристальному небу. Всю дорогу до кампуса отчаяние Джервиса, казалось, сидело рядом с ним, как автостопщик. Он постоянно курил Carlton и пил ещё больше пива. Вскоре он доберётся до стойки регистрации кампуса; радиостанция шипела, как дождь, Brian Ferry напевал о том же старом блюзе и обнажённых невестах. Скелетные стебли кукурузных полей тянулись вечно. Полумесяц выглядел как коса жнеца - скоро он пролетит вниз и рассечёт его пополам. Он будет лежать под водой в футе чёрной грязи, разваливаться на куски рядом с маленьким кольцом.