Клара Ш.: Музыкальная трагедия
Шрифт:
Клара.Нет! (Вырывается.)Уж лучше я встану на колени. Пустите меня… вы… тупой итальянец!
Комманданте.Именно итальянец! Я парил в самолете над Веной. И все время держал наготове ампулу с ядом на случай неудачи моей воздушной миссии. Мужской инстинкт покорителя говорил мне: лети! Мужской порыв к смерти внушал: умри! Искусство взывало: твори! Победил инстинкт покорителя. Рассекая загустевший, подслащенный вальсами воздух, я неудержимо рвался вперед и оставлял за собой облака листовок. В безрассудстве — наше величие.
Клара.Отчего бы вам не употребить этот яд, хоть сегодня? (Оттесняет его.)Пустите меня! Во мне вы должны видеть олицетворение мира искусства и материнства. Особый симбиоз. Нечто такое, что повергнет вас в ужас, как и то, что сокрыто внутри вас самого и что вам, к счастью, не дано видеть. Материнство насыщается искусством и наоборот.
Комманданте.Что же мне, право, теперь делать? Финансировать симфонию вашего неподражаемого гения со скисшими мозгами или же отравиться?
Клара.Сначала поощрить его, а потом скромно, без шума, покончить с собой. В моем Роберте вы продлите свою жизнь. А Роберт продолжится в себе самом. Какое счастье! (Комманданте вновь картинно обнимает ее, а обиженная его невниманием Луиза уединяется и делает вид, будто читает.)Если уж вы не чтите во мне мать, то хоть отнеситесь с почтением к артистической личности. Прочь, вам говорят!
Комманданте.А мне безразлично, кем вы будете в моей постели — матерью или артисткой. Кстати говоря, я продолжаю жить не только в своих литературных творениях, но и, например, в моих драгоценных креслах, обитых подлинными ризами эпохи Возрождения. Кроме того, мне в избытке хватает и других антикварных ценностей, чтобы сохранить наше великое наследие. У меня — оды и гравюры, сонеты и скульптуры, сработанные более знаменитыми мастерами, чем ваш Роберт, живи он хоть вечно!
Клара.Чудовище! Профан!
Комманданте.Я в любую минуту могу заговорить языком поэзии, стоит мне только захотеть. Да хоть сейчас (рывком прижимает к себе Клару, она отбивается).Перестаньте же! В вас, умудренной и отчаявшейся женщине, я вожделею ту, что надломлена вечным подавлением своей женской природы, ту, что была обречена на неутолимость своих судорожных сексуальных порывов, ту, что гасила в ночном сладострастии жар, зажженный светом рампы, страстную пианистку, которая из угара толпы переходит во власть мужчины, дионисийское существо, которое, словно в оргии, венчает таинственное священнодействие актом жизни!
Клара.Судя по тому, что я слышу, вам никогда не угнаться за Робертом, не говоря уж о том, чтобы превзойти его.
Комманданте.Мне ничего не стоит перейти на поэтический язык, как вы могли убедиться.
Клара.Мой муж, истинно немецкий музыкотворец, вынужден постоянно взбираться на почти неприступные кручи искусства, чтобы построить собор из звуков. Но именно поэтому его творчество и будет жить вечно, тогда как у вашего век недолгий. И прежде всего потому, что вы, как мужчина и человек, страдаете перманентным бессилием.
Комманданте.Как мужчина я уже который десяток лет не даю осечки. А как человек я — настоящий демон. Я говорю о демонизме, чтобы вы явственно ощутили, как под моим жадным взглядом ежится ваша плоть, в любострастном подавлении мучительной стыдливости. Мое желание наносит вам смертельную рану, ведь вы, небось, знаете, сколько грубого смака в этом внезапном влечении. Ну так что скажете?
Клара.Дикий зверь. О, как тянет меня к ясному чистому свету фа-диез-минорной сонаты моего Роберта.
Комманданте.А я вот считаю вас глубоко отравленной и развращенной, сексуально озабоченной особой, прошедшей через горнило страстей, ненасытной искусительницей. Вы — омут, а не хрустальный ручей германских гор и лесов. Форели задохнулись бы в этом омуте.
Клара.Вам не надругаться над моим творческим организмом, который прежде мог даже создавать музыку, если хватало времени. Не надругаться!
Комманданте.В этом доме и без вас найдутся творческие организмы. Вот как раз входит в штопор один из них. Балетный. (Карлотта Барра в тренировочном костюме появляется на заднем плане и выполняет экзерсисы у шеста, как бы никого не замечая.)А меньше всего мне нравится организм вашего мужа, этого, так сказать, немецкого композитора.
Клара.Потому что он — гений. А гений всегда растрачивает себя до крайнего предела, что часто уязвляет прочих. Иногда он чуть переступает последнюю черту, и это уже безумие. Роберт не знает меры, ни в желаниях своих, ни в требованиях.
Комманданте.Уж это-то мне знакомо. Я сам такой же гений. Потому и знаю.
Клара.Вы не такой! Не такой!
Комманданте.Нет, такой! Я такой!
Клара.Вы знаете лишь женское тело, вам неведома сокровенная сущность искусства. Истинный художник — жрец, он целиком посвящает себя творчеству, ко всему прочему он глух. О вас этого не скажешь.
Комманданте.И я так могу. Я отлично знаю, что такое безмерность, исходя из самонаблюдения. Взять к примеру мои страсти, мою болезненную и необузданную страстность. Одна страсть напитана жизнью покоренных масс и восторгом неведомых любовников моих разноликих наложниц. Другая страсть — видением оргиастической кадрили. Ну что скажете теперь?
Клара.Мой Роберт — эталон целомудренного служения искусству, отрешенного от всего мирского! А вы — образчик дилетантизма, вы вообще не из тех, кто творит искусство. Есть, конечно, большие художники, склонные к нездоровым крайностям, — Лист, например, или пресловутый Мейербер, но вы не из их числа. Роберт — это горное озеро, чистый ручей. А вы, Габриэль, клоака. Ваши деньги смердят!
Комманданте.Ну уж нет. Никакая я не клоака. Я — счастливое сочетание жестокости, злобы, ревности, поэзии и гордыни.
Клара.Профан.
Комманданте (обиженно).Зачем же, интересно знать, вы остановились в моем доме, если я для вас клоака?
И как только такая женщина, как вы, может делить ложе с мужчиной, если он клоака?
Клара.Ни о каком ложе вообще не может идти речи. Я взываю скорее к вашему меценатскому великодушию, чем к вашим чувствам.