Кларендон и его время. Странная история Эдварда Хайда, канцлера и изгнанника

Соколов Андрей

В мемуарах, то есть задним числом, Уайтлок утверждал, что в комитете отказался отвечать за обоснование 23-ей статьи, обвинявшей Страффорда в намерении использовать ирландскую армию «для покорения этого королевства. Переговорив заранее со свидетелями, он (Уайтлок, как и Хайд, писал о себе в третьем лице) сообщил комитету, что не нашел свидетельства достаточными. Он не считал, что выдвижение этого обвинения послужит чести палаты, поскольку доказательство провалится, поэтому эту статью лучше убрать» [19, 125]. Через тринадцать дней после ареста, 24 ноября Пим представил в палате обвинения. На следующее утро Страффорд был доставлен в парламент, чтобы заслушать их. Ему было позволено подать петицию о привлечении защитников и свидетелей. Затем из палаты лордов он был доставлен в Тауэр, ставший местом, где он провел последние месяцы жизни. За графом сохранялось право обмениваться письмами с королем. Парламентарии могли его посещать, получив разрешение, но дав обязательство не раскрывать ему хода событий. Это обязательство, конечно, не выполнялось. С наступлением зимы ввели правило: посещать пленника только до наступления темноты, что ограничивало доступ к нему сторонников-парламентариев. В начале декабря условия содержания стали строже: помещение, где он находился, было ограничено тремя комнатами, при выходе из каждой находилось двое солдат, дверь на ночь запиралась, прогулки было разрешено совершать только с охраной. Несмотря на свое незавидное положение, Страффорд сохранял спокойствие и силу духа, он ежедневно молился в церкви, совершал прогулки. Он готовился дать

отпор противникам, доказав безосновательность выдвигавшихся против него обвинений.

Меры по устрожению режима принимались в атмосфере слухов о папистском заговоре. Никто из сторонников королевской партии не чувствовал себя в безопасности. 5 декабря с разрешения Карла двор покинул государственный секретарь Уиндбэнк: из-за ночного тумана никакой капитан не решался выйти в море, и ему самому пришлось грести, чтобы на лодке пересечь пролив. 21 декабря парламент принял решение об импичменте Лорда-хранителя печати Финча – в ту же ночь он бежал. 18 декабря по предложению Пима приняли билль об импичменте архиепископа Лода, обвиняемого в государственной измене. 1 февраля 1641 г. он был заключен в Тауэр. В декабре к обвинениям, сформулированным комиссией Уайтлока, добавились Ремонстрация ирландского парламента, составленная врагами Страффорда, и обвинения, предъявленные шотландскими комиссарами. 16 января палата лордов завершила допрос свидетелей обвинения, которых общины просили допросить. Наконец, 30 января Страффорд был доставлен в палату, чтобы заслушать обвинителей. Накануне в Лондоне собирались толпы, угрожающе настроенные к нему, поэтому звучали предложения доставить его в Вестминстер тайно ночью. Идею отвергли, и Страффорда привезли днем по Темзе, при этом солдаты охраняли весь путь до парламента. В толпе звучали угрозы, но нападения не произошло. После двухмесячного заключения Уэнтворт выглядел бледным и сгорбленным. По просьбе одного из сторонников ему было разрешено выслушать обвинения сидя. Обвинение включало девять общих и двадцать восемь специальных статей. На составление обвинения ушло больше двух месяцев, на подготовку ответа Страффорду дали всего две недели, но он был настроен оптимистично, полагая, что в обвинениях мало конкретного содержания, и их будет легко опровергнуть.

17 февраля Страффорду была дана дополнительная неделя на подготовку ответа, 24 февраля он предстал перед палатой лордов. На заседание прибыл король, который почти час беседовал с графом, затем Карл I занял свое место на троне, и помощники Страффорда зачитали ответ на каждое из обвинений; процедура продолжалась в течение трех часов. Затем он обратился к палате с просьбой пригласить его свидетелей, но та отказалась сделать это без согласия общин – сигнал для графа, что связь между палатами в его деле теснее, чем хотелось бы. Однако компромисс был достигнут: обвиняемому позволили пригласить своих свидетелей и задавать вопросы свидетелям обвинения, но без принесения клятвы. В любом случае, дорога к открытому процессу была открыта, его начало было назначено на 22 марта. Палата общин опубликовала обвинения; ответ графа опубликован не был. Повсюду распространялись ирландская и шотландская ремонстрации. Уэджвуд писала: «Страффорд был превращен в чудовище; он предал короля и страну, воодушевлял папистов, развязал войну против верных подданных, принуждал и наказывал беззащитных людей на севере и в Ирландии, использовал угрозы в судах, препятствовал выполнению законов, приказывал пороть, отправлять в заключение и вешать ирландцев обнаженными, гнал с полей тысячи голодающих детей» [108, 333].

Утром 22 марта по Темзе на барке обвиняемого доставили в парламент. Его сопровождали пять других барок, на каждой из которых находились по двадцать солдат. В Вестминстере в середине зала был построен помост, на котором располагалось место для обвиняемого, позади него располагались помощники и адвокаты. Коммонеры и шотландские комиссары, а также лица, зарезервировавшие места, заняли ряды, расположенные, как в амфитеатре, сзади помоста. Перед ним, напротив друг друга были ряды пэров. Напротив помоста, сооруженного для Страффорда, находился другой для председателя суда пэров лорда Арандела и клерков палаты. За ним в конце зала, рядом с троном располагалось место для принца Уэльского. Принц Чарльз присутствовал на заседаниях почти ежедневно, хотя и не в течение всего дня. Решетка по периметру отделяла главных действующих лиц от остальных присутствующих. Страффорд, в черной одежде, опустился на колени перед решеткой и встал, когда Арандел жестом позволил ему это. В девять часов, после движения в занавешенной ложе, свидетельствовавшего, что король и королева прибыли, действие началось. Появление королевской четы было неожиданным; лорды не были облачены в мантии.

В первый день все ограничилось зачтением статей обвинения и ответа на него, на следующий день началось рассмотрение дела по существу. Атаку начал Пим, доказывавший неправомерность утверждения защиты, будто действия Уэнтворта законны. Затем звучали выступления свидетелей обвинения, затрагивавшие ирландские проблемы. Защищаясь, Страффорд упирал на то, что законы Ирландии отличны от английских, и, управляя этой страной, он неизбежно следовал им. Уже в этот день стала очевидной слабость обвинений – они опирались на вторичные свидетельства и представлялись людьми, имевшими к обвиняемому личную неприязнь. На другой день обвинителю Мэйнарду удалось исправить первое впечатление, указав: если каждое обвинение поодиночке трудно назвать изменой (на этом настаивал граф), то взятые вместе, они доказывают, что в его политике существовала система, позволяющая так их квалифицировать. Один из противников графа сэр Джон Рей утверждал, что собравшиеся – не только парламентарии, они часть английской нации: «Как парламентарии последуем нашим предшественникам и будем тверды в следовании законам; как англичане призовем в мыслях несокрушимый дух и отвагу сердец древних героев, от которых мы происходим; будем, как они, свободны от малодушия, презрим лесть и раболепие, покажем, что в наших венах течет та же кровь» [11, II, 342–343]. Тем не менее, в ходе процесса беспокойство обвинителей становилось сильнее, а Страффорд казался более уверенным и спокойным. Несколько раз его ирония вызывала смех в отношении свидетелей, например, лорда Корка, якобы слово в слово помнящего сказанное семь лет назад. Хайд затем высоко оценил стиль защиты: «Граф держался с покорностью и смирением и в то же время с мужеством, что давало ему преимущества. По правде, он защищался со всей возможной ловкостью, отвечая на одно, уклоняясь от другого с максимальным умением и красноречием. Хотя до того, как предстать перед решеткой, он не знал, в чем именно его будут обвинять, и какие доказательства будут представлены, ему не требовалось много времени, чтобы собраться, и он не пропустил ничего, что могло бы сыграть роль для оправдания» [7, I, 290–291].

5 апреля процесс подошел к обсуждению самой опасной для Страффорда 23-ей статьи, опиравшейся на бумаги Вейна-старшего, якобы доказывавшие, что он намеревался использовать ирландскую армию для подавления недовольства в Англии. Многое зависело от показаний самого Вейна. Обвинители потребовали, чтобы Страффорд отвечал сразу на пять статей. Вейн выступил довольно неопределенно: он подтвердил, что сразу после роспуска Короткого парламента на заседании Тайного совета Уэнтворт произнес эти слова. Вейн также сказал, что не может интерпретировать, что имелось в виду, под «этим королевством», Англия или Шотландия. Он уточнил, что Уэнтворт произнес слово «это» (this), а не «то» (that) королевство. По ходатайству Страффорда на процесс были приглашены другие члены совета, и никто из них, ни маркиз Хамильтон, ни епископ Джаксон, ни канцлер Казначейства Коттингтон, не подтвердили, что слышали их. Страффорд холодно поздравил Вейна с тем, что тот помнит слова точнее, «чем тот, кто их произнес, или любой, кто при этом присутствовал» [108, 349]. На возражения графа один из обвинителей, Глин, заметил, что хотя Вейн единственный, кто

подтверждал эти слова, но «величайший из свидетелей», «глас народный» (‘vox populi’), всегда декларировал намерение Страффорда сокрушить английские свободы. Уэджвуд полагала, что Вейн не был лжецом, он по-своему понял слова Уэнтворта, произнесенные в горячке спора, совсем не так, как другие присутствовавшие лица. Если бы смысл слов был таков, как понял Вейн (и, конечно, Пим), они вряд ли забыли бы их. Неоднозначная роль королевских министров во время процесса Страффорда подтолкнула Хайда к рассуждению об английской конституции и Тайном совете: «Правда в том, что тонущая в отчаянных условиях монархия может удержаться на поверхности только с помощью благоразумного и твердого Совета, опирающегося на добродетель и активность короля; ее нельзя спасти и улучшить иначе, как сохраняя единство, достоинство и репутацию Совета. Всегда необходимо привлекать в Совет влиятельных [в парламенте] людей с достоинствами, способностями и качествами, подходящими для управления. Таких людей не может быть много. Привлечение их позволит учесть настроения в парламенте и избежать в будущем положения, при котором Совет дает губительные рекомендации королю» [7, I, 261]. Таким образом, Хайд осторожно вел речь о правительстве, опирающемся на доверие парламентариев.

7 апреля обсуждались статьи, по которым Уэнтворт обвинялся во взыскании корабельных денег, а также в обложении дворянства Йоркшира незаконными сборами. 8 апреля суд вернулся к вопросу о намерении использовать ирландские войска, и вновь граф убедительно отверг это обвинение. 9 апреля утром Страффорд, будучи болен, ходатайствовал об однодневном перерыве. Обвинители заподозрили хитрость, но депутация, прибывшая в Тауэр, подтвердила, что он нездоров. В тот же день в палате общин Джон Рей воодушевлял слушателей призывами не останавливаться на полумерах. Используя в своей речи метафоры тела, он призывал идти до конца в деле Страффорда: «Лучший учитель, опыт, учил с давних пор: что не доведено до конца, приводит к печальным и достойным сожаления результатам. Конвульсии и боль, переживаемые сегодня Великобританией, показывают: не все дурные жидкости очищены, не все препятствия разрушены» [11, II, 743–744]. Но и осуждение Страффорда еще не конец; за ним должен последовать Лод, ибо «ежедневно его агенты подрывают основы нашей веры».

10 апреля процесс возобновился, и в этот день произошел решительный поворот. Сторонникам Пима стало совершенно ясно, что перспектива осуждения Страффорда путем импичмента, требовавшая принятия решения большинством на основании представленных доказательств, сомнительна. Они решили переформулировать обвинения против Страффорда в виде билля о Государственной измене (Bill of Attainder). В этом случае лорды могли принять решение о смертной казни без заслушивания свидетелей, то есть отбросить сомнения в неубедительности доказательств. Суд, требовавший доказательств, фактически превращался в слушания по вопросу о безопасности государства. Поводом для изменения порядка судопроизводства стало заявление Пима о новых доказательствах виновности Страффорда по двадцать третьей статье обвинений. В своем сенсационном заявлении Пим сообщил, что в октябре, когда Вейн-младший показал ему записи отца (оригинал протоколов был уничтожен Вейном-старшим по приказу короля перед началом работы Долгого парламента), он сделал копии, которые может представить в качестве доказательства. Таким образом, Пим становился новым свидетелем. Это решительно меняло дело. [8]

8

Записи Пима, в частности, содержали следующее: «К. С. (король Карл – А. С.): «Как мы сможем вести наступательную войну, если у нас нет денег?» L. L. Ir. (лорд-лейтенант Ирландии – А. С.): «Займем в Сити 100 000 ливров, продолжим энергично собирать корабельные деньги. Продемонстрировав любовь к подданным (видимо, речь идет о Коротком парламенте – А. С.), Ваше Величество теперь свободно от правил управления и может использовать силу. В. В. использовало все пути, но не нашло понимания, и будете оправданы Богом и людьми. У Вас есть армия в Ирландии, и Вы можете использовать ее для приведения этого королевства в послушание; поскольку я убежден, что шотландцы не продержаться и пяти месяцев». L. Arch. (архиепископ – А. С.): «Вы использовали все возможности, но это не принималось. Теперь законно применить силу» [11, II, 745–746].

В оценке тактики Пима в те дни между историками есть несогласие: «Действительно ли Пим ответственен за билль о государственной измене? Те, кто считает, что нет, основываются на высказанном им желании продолжать процесс импичмента. В этом, без сомнения, он был дальновиден. Предложенный билль мог и фактически стал раздражителем для лордов. Он усиливал их намерения следовать путем импичмента. Билль казался ему преждевременной мерой» [105, 201]. Уэджвуд, кажется, не сомневалась, что инициатива внесения билля о государственной измене целиком принадлежала Пиму, даже если он предпочел выставить на первый план других людей. П. Загорин полагал, что Пим на протяжении некоторого времени предпочитал вариант с импичментом, полагая, что его свидетельство убедит лордов. Поэтому билль был внесен сэром Артуром Хезельригом (по словам Кларендона, глупым самоуверенным человеком, которого подобрал Пим, и который готов был для его партии на все), а Пим даже 12 апреля предлагал «идти другим путем» [113, 220–221]. Рассел решительно возражал против тезиса Уэджвуд о «сфабрикованной Пимом теории измены». «Король Пим», как его называли противники, не был безусловным вождем в парламенте; билль о государственной измене поддержали многие другие влиятельные политики, в том числе Фолкленд, и, «как я твердо уверен, Хайд» [85, 30]. Что касается юридической теории, то «она, возможно, трактовалась расширительно во время процесса Страффорда, но многие ее элементы имели долгую, иногда респектабельную историю». В ее истоках статут 1352 года, который обосновывал обвинение стремлением разделить монарха и народ. Обвинение в государственной измене применялось по большей части во времена войны Алой и Белой Роз, Реформации и гражданских войн. Если в теорию государственной измены в рассматриваемый период были привнесены новые элементы, то их привнес, как считал Рассел, не Пим, а сам Карл I в 1629 году, когда сформулировал вопросы к судьям по делу Элиота. Как бы то ни было, потенциальной проблемой для врагов Страффорда было то, что акт о государственной измене, в отличие от импичмента, должен был скрепить подписью король.

В течение недели, с 14 по 21 апреля, билль о государственной измене обсуждался в палате общин, в это время процедура импичмента в палате лордов продолжалась, и 13 апреля Страффорд выступал со своей последней речью. Он убеждал пэров отвергнуть обвинение в государственной измене, основанное на произвольном толковании законов, утверждал, что это будет мудрое решение для них самих, потомков и королевства в целом [11, II, 747–748]. Трудно сказать наверняка, какое впечатление произвела его речь на лордов. Сам он, по-видимому, считал ее успешной и по возвращению в Тауэр распевал благодарственные псалмы. Также неизвестно, знал ли он в подробностях, что происходило в Вестминстере и Уайтхоле. Между тем, Карл I попытался создать партию сторонников в палате лордов. Главные надежды он возлагал на Фрэнсиса Рассела, графа Бедфорда, человека, которого считали лидером оппозиции в парламенте, более умеренного политика, чем другие пуритане. Переговоры с ним велись уже с февраля. Королева Генриетта-Мария встречалась не только с ним, но и лордом Сэем и даже с Пимом. В отличие от двух последних Бедфорд постепенно склонялся к предложениям двора. Он выражал готовность принять должность Лорда Казначейства, то есть фактически встать во главе правительства. Он разделял мнение о виновности Уэнтворта, но не был сторонником смертного приговора. Фактически он мог удовлетвориться обещанием короля и самого Страффорда полностью уйти из политики.