Кларенс
Шрифт:
На середину гостиной плавно вышла высокая молодая женщина, чья ленивая, но грациозная походка показалась Бранту знакомой. Когда она обернулась, он увидел ее лицо. Это была мисс Фолкнер. До сих пор ему приходилось видеть ее либо в серой конфедератской амазонке, как при первом знакомстве, либо в легком муслиновом платье, которое на ней было в «Серебристых дубах». Теперь ему показалось, что ей еще больше к лицу обдуманная элегантность вечернего туалета, что жемчужное ожерелье на прекрасной шее облагораживает и смягчает вызывающее своеволие изящного подбородка и плеч.
Внезапно их взгляды встретились; она заметно побледнела; ему даже показалось, что она оперлась на руку своего кавалера. Потом она снова встретила его взгляд, так же быстро покраснела и посмотрела на него с умоляющим выражением страдания и страха. Брант не был самонадеян, он понимал, что ее волнение вызвано не просто встречей с ним, — тут было другое. Он поспешно отвернулся, а когда через минуту оглядел комнату, ее уже не было.
И все-таки он чувствовал смутное раздражение. Неужели она считает его таким глупцом, который способен поставить ее в неловкое положение, позволив себе узнать ее без ее согласия? Или она думает, что он способен использовать услугу, которую она ему оказала? Или — мысль уже вовсе оскорбительная! — она слыхала, что он в немилости, знает причину этого и боится, что он втянет ее в расследование, чтобы реабилитировать себя? Нет, нет, так думать она не может! Скорее она раскаивается в том, что сделала во внезапном порыве великодушия, она вернулась к своим прежним симпатиям — вот почему ее так поразила встреча с единственным свидетелем ее необдуманного порыва. Ладно, пусть не беспокоится! Впредь он будет тщательно избегать ее. Но все же… да, здесь есть какое-то «все же»! Он не мог забыть — за последние три недели он вспоминал об этом чаще, чем ему бы хотелось, — что из всех людей она одна пожертвовала собой ради него, ее врага и обвинителя, человека, который едва соблюдал вежливость по отношению к ней. Стыдно было сознаться, но эта мысль приходила ему в голову у изголовья жены, в час ее побега и даже на том роковом склоне, где его настигла пуля. А теперь с этой отрадной мечтой приходится расставаться, как со всеми прочими иллюзиями: девушка, которая с такой преданностью помогла ему, стыдится своего поступка! На его лице промелькнула горькая улыбка.
— Ну, теперь понятно! Меня все женщины спрашивают, кто этот интересный Мефистофель с горящими глазами, который бродит по моим комнатам, точно высматривая жертву. Да вы улыбаетесь, совсем как бедняга Джим, когда он, бывало, изображал Кровавого Дика!
Голос Сюзи и странное сравнение заставили его очнуться.
— У меня есть все основания сердиться, — отвечал он с более мягкой улыбкой, хотя глаза у него еще сверкали, — я должен ждать, пока единственная женщина, ради которой я сюда пришел, которую я так давно не видел, уделит мне несколько минут, чтобы поговорить о былых днях, ведь все эти куклы танцуют перед ней каждый вечер.
Он говорил совершенно искренне, хоть и почувствовал легкий укор совести, увидев даже сквозь слой пудры, что ее щеки быстро покраснели, как в старину.
— Вот теперь вы совсем прежний Кларенс! — сказала она, пожимая ему руку. — Но поговорить нам сейчас не удастся. Когда гости разойдутся, мы с вами пойдем закусить и поболтаем в оранжерее. А пока бросьте ваш ужасно злой вид и поухаживайте за дамами.
Повинуясь все тому же чувству, он исполнил желание хозяйки. Его несколько развязный тон с дамами вполне отвечал демонической репутации, которую он приобрел, сам не зная как Дамы с нескрываемым восхищением прислушивались к острым, саркастическим речам красивого офицера, возбуждавшим любопытство и зависть у мужчин. Он заметил, что те перешептываются, поднимают брови, презрительно пожимают плечами, и понял, что история его немилости у всех на устах. Боюсь, что это только усилило его безрассудство и торжество. Раз ему показалось, что он видит вдали мисс Фолкнер и что она следит за ним, но он лишь удвоил внимание к своей красавице соседке и больше не оглядывался.
И все же Кларенс обрадовался, когда гости стали расходиться и громадные комнаты опустели, а Сюзи появилась под руку с мужем и кокетливо напомнила о его обещании:
— Мне хочется поболтать с вами о старине. Генерал Брант, — пояснила она Бумпойнтеру, — женился на моей приемной матери в Калифорнии, в Роблесе, в милой старой усадьбе, где я провела свои молодые годы. Так что мы почти родственники, — прибавила она с очаровательной наивностью.
У Бранта промелькнули в памяти слова Хукера, когда он хвастался своим родством с сенатором, но сейчас они вызвали у него только улыбку. Он чувствовал, что уже получил четкую роль в легкомысленной комедии, которая разыгрывалась вокруг. Зачем противиться, зачем слишком пристально всматриваться в чужую мораль?
Он предложил Сюзи руку и повел ее вниз, а она, не задерживаясь в столовой, отдернула кисейную занавеску и, многозначительно сжав его руку, увела его в залитую лунным светом оранжерею. За занавеской стоял простой маленький диванчик. Она опустилась на него, не выпуская его руки, и, когда он сел рядом, их пальцы встретились во взаимном пожатии.
— Ну вот, Кларенс, — произнесла она, прижимаясь к нему с легкой, приятной дрожью, — правда, это немножко напоминает ваше кресло там, в Роблесе? И подумать, что с тех пор прошло пять лет! Но что с вами, Кларенс? Вы изменились, — сказала она, разглядывая при луне его смуглое лицо, — или вам хочется что-то мне сказать…
— Да, хочется…
— И, конечно, что-то страшное! — Она наморщила лобик с прелестным выражением испуга. — Ну, представьте, что вы уже сказали, и давайте продолжать все по-старому. Согласны, Кларенс? Отвечайте!
— Боюсь, что у меня не получится, — ответил он с грустной улыбкой.
— Вам хочется сказать о себе? Так знайте, — продолжала она быстро и весело, — что мне все о вас известно, как и прежде… и я не придаю этому значения и никогда не придавала, и мне это совершенно безразлично и всегда было безразлично. Можете не терять времени, Кларенс.
— Нет, я хотел сказать не о себе, а о моей жене, — медленно произнес он.
Выражение ее лица слегка изменилось.
— Ах, о ней! — сказала она, помолчав. И добавила, точно примиряясь с неизбежным: — Говорите, Кларенс.
Он начал. Сколько раз он повторял самому себе эту жалостную историю и всегда остро переживал ее и даже опасался, что, рассказывая другим, не совладает со своим волнением и горечью. Но, к своему удивлению, он убедился, что своей подруге детства он рассказывает все деловым тоном, спокойно, почти цинично, подавив ту преданность и даже нежность, которые владели им с того времени, как его жена, загримированная мулаткой, тайком наблюдала за ним в кабинете вплоть до того часа, когда он переправил ее через линию фронта. Он утаил только соучастие и самопожертвование мисс Фолкнер.
— И она убралась, после того как вышибла вас из армии, Кларенс? — заметила Сюзи, когда он кончил.
Лицо его стало каменным. Но он чувствовал, что зашел слишком далеко, чтобы ссориться со своей приятельницей.
— Она ушла. Я совершенно уверен, что мы с ней никогда больше не встретимся, иначе я не стал бы вам рассказывать.
— Кларенс, — просто сказала Сюзи и опять взяла его за руку, — не верьте вы этому! Она вас не выпустит. Вы один из тех, которых женщина, зацепившись, уже не отпустит, даже если ей кажется, что любовь прошла, даже если она встретит человека более значительного и более достойного. Я думаю, это оттого, что вы совсем не такой, как другие. У вас есть много такого, за что можно зацепиться, вам не так легко ускользнуть, как другому. Вот если бы вы были такой, как старый Пейтон, ее первый муж, или как бедняга Джим, или даже как мой Бумпойнтер, все было бы в порядке! Нет, дорогой мой, все, что мы можем сейчас сделать, это постараться, чтобы она не прибрала вас здесь к рукам. Думаю, что она сама не скоро рискнет показаться в Вашингтоне.
— Но я не могу здесь оставаться. Мое призвание — поле боя.
— Ваше призвание — быть около меня, миленький… и около Бумпойнтера. Но поближе ко мне. Это мы все устроим. Я уже слышала кое-что о вашей опале, но говорили, что вы там влюбились в какую-то конфедератку и забыли свой долг. Господи, и подумать только, что это была всего лишь ваша собственная жена! Ничего, мы все приведем в порядок. Тут бывали истории похуже! Например, с интендантом, который скупал убитых лошадей на одном конце поля сражения и продавал их правительству вместо говядины на другом. А генерал, который не хотел идти в атаку под дождем! Или еще другой генерал — вы знаете, о ком я говорю, Кларенс, — который отказался вторгнуться в штат, где жила его сестра. И все-таки мы как-то уладили все, а ведь эти дела похуже вашего. Мы устроим вас здесь в какой-нибудь отдел военного министерства, вы сохраните свой чин и форму — она вам очень идет, Кларенс, — а жалованья будете получать больше, чем прежде. И станете приходить ко мне в гости, и мы с вами будем болтать о старине.