Классики и психиатры

Сироткина Ирина Вадимовна

Самую долгую остановку во время своей заграничной поездки Чиж сделал в Париже, где посещал лекции знаменитого невропатолога Ж.-М. Шарко в больнице Сальпетриер, и в Лейпциге, где работал в лабораториях психолога Вильгельма Вундта и невропатолога Пауля Флехсига. Присутствовал он и на гипнотических сеансах Ипполита Бернхейма в Нанси и Жозефа Дельбёфа в Брюсселе, а также посетил венского психиатра Рихарда Крафт-Эбинга. Он хотел больше узнать о современных исследованиях патологии, включая и патологию «нравственную». Гипнотические эксперименты, во время которых, как утверждали проводившие их врачи, можно было искусственно создать психическую патологию, интересовали Чижа не меньше, чем гистологические исследования Флехсига и психологические эксперименты Вундта. Он и сам проводил эксперименты — на себе — с наркотическими веществами и обнаружил, что разрушительное действие наркотиков сказывается постепенно. Первым, как ему казалось, страдает «нравственное чувство»: даже когда интеллект, память и восприятие остаются в норме, человек под влиянием наркотиков становится «нравственно помешанным»³⁴. Поэтому неудивительно, что,

будучи в Париже, Чиж интересовался и работами Ж.-Ж. Моро, предшественника Шарко. После путешествия на Восток, в Палестину и Сирию, куда Моро отправился, сопровождая своего богатого пациента, он стал пропагандировать гашиш для лечения душевных болезней и для психологических экспериментов. Шарко, бывший интерном в больнице Сальпетриер, когда главным врачом там был Моро, предложил себя в качестве испытуемого в экспериментах с гашишем³⁵.

Чиж был не первым русским, отправившимся в Париж для выяснения психофизиологических эффектов наркотиков. Зигмунд Фрейд также интересовался физиологическими эффектами коки. Он приехал на стажировку к Шарко в октябре 1885 года, когда Чиж еще был за границей, — они могли бы встретиться. Коллега Чижа из клиники Мержеевского С.П. Данил-ло (1848–1897) во время стажировки в Париже ассистировал физиологу Шарлю Рише в его экспериментах с гашишем и листьями коки³⁶. Данилло в его собственных экспериментах на себе наблюдал, что под действием гашиша им могла внезапно овладеть какая-нибудь странная мысль, немедленно требовавшая исполнения. Раз, возвращаясь поздно вечером домой, он подумал, что на него кто-то собирается напасть, и инстинктивно полез в карман за пистолетом. Такой эффект физиолог объяснял тем, что гашиш вызывает «состояние автоматизма, в котором человек под действием отравляющих веществ теряет способность затормаживать инстинкты и управлять своими произвольными импульсами, так что любая мысль немедленно выражается соответствующим действием». Данилло и Рише в совместной статье сообщали также, что животное под влиянием наркотиков «без торможения… становится диким»³⁷.

В истории медицинского использования наркотиков есть немало примеров тесной связи между медицинскими и моральными суждениями. В девятнадцатом веке пристрастие к наркотикам имело двойное значение — «болезни и порока», а «наркоманы» наказывались как законом, так и общественным мнением. Поэтому ученые, использовавшие наркотики в своих исследованиях — как своего рода «ментальный микроскоп», — должны были провести черту между своей работой и мнением о порочности наркотиков. Но, избегая «вступать на почву морали», в интерпретации результатов они не могли уйти от оценочное™³⁸. Язык врачей и физиологов уже был ценностно нагруженным. Когда хирурги впервые начали применять анестетики во время операций, они «обнаружили», что «угасание психических функций начинается с воли, за которой следует потеря внимания и способности рассуждения; наконец, остаются только органические функции». Британский невролог Дж. Х. Джексон предположил, что разные функции разрушаются с разной скоростью — тем быстрее, чем они «моложе», т. е. чем позже появились в процессе эволюции. Наиболее стабильны самые древние функции, наиболее уязвимы функции недавнего происхождения — эту идею французский психолог Тео-дюль Рибо назвал «законом эволюции психических функций»³⁹. Следовательно, когда Чиж утверждал, что в экспериментах с наркотиками нравственное чувство — это наивысшее и самое последнее достижение цивилизации — «угасает первым», его вывод соответствовал состоянию современной ему науки.

Чиж был одним из первых российских исследователей, работавших в основанной в 1879 году психологической лаборатории Вильгельма Вундта (1832–1920). Подход немца Вундта отличался от французской традиции, в которой «искусственному» эксперименту в лаборатории предпочитали «эксперимент, поставленный природой», — болезнь⁴⁰. Болезнь «выключала» одни психические функции, обнажая работу других. Она могла быть как природной, так и вызванной гипнозом или сильно-действующими веществами. Такие «эксперименты с животными или загипнотизированными людьми» считались единственными «истинно объективными»⁴¹. Вопреки французской традиции, Вундт отказался от использования гипноза как инструмента психологического исследования. Он более всего доверял методу интроспекции — контролируемого самонаблюдения. А поскольку самонаблюдение под гипнозом невозможно, тот и не мог быть надежным и объективным методом. Вундт оборудовал свою лабораторию приборами вроде кимографа или хроноскопа и стал измерять время, требовавшееся на выполнение реакций на разные стимулы⁴².

Но учеников Вундта интересовал не только и не столько чисто формальный показатель — время реакции, сколько моральные оценки поведения. В то же время, когда Чиж экспериментировал с наркотиками в Петербурге, американский ученик Вундта, Джеймс Мак-Кин Кеттелл, по другую сторону Атлантики пробовал самые разные стимулы — от гашиша до шоколада⁴³. Другой ученик Вундта, немец Эмиль Крепелин, до этого бывший ассистентом в психиатрической клинике Флехсига, также проводил эксперименты с наркотиками. Несмотря на свое недоверие к гипнозу, Вундт не возражал, когда Крепелин предложил «расширить программу своих исследований с наркотиками, кофе и чаем, чтобы измерить психические реакции психиатрических пациентов и получить лучшее представление о психологических изменениях». А когда для Крепелина настало время покинуть лабораторию, Вундт подарил ему некоторые из своих лабораторных приборов⁴⁴.

В свою очередь, Чиж провел в лаборатории Вундта серию ортодоксальных экспериментов со временем простой и сложной реакции — на самом себе и своих коллегах-стажерах. Он подверг этим экспериментам и пациентов психиатрической клиники, — чтобы выяснить, насколько время их реакции отличается от времени реакции здоровых испытуемых. Чиж надеялся на то, что с использованием лабораторного эксперимента в психиатрии начнется новая эра. С легкой руки Вундта, экспериментально-психологические лаборатории распространились по Европе и Америке: в 1894 году их уже насчитывалось 32⁴⁵. Экспериментальная психология была привлекательна для психиатров не только своим сугубо научным имиджем, но и возможностью разнообразить больничную рутину. Сложные аппараты, сделанные из меди и электрических проводов, придавали манипуляциям психиатров ауру научности и увеличивали престиж их занятий. С их помощью душевная жизнь пациентов превращалась в «психические функции», которые можно было измерить. Психиатры, начиная с Крепелина и Чижа, надеялись, что подобному анализу можно подвергнуть не только психику, но и нравственность пациентов. Работая у Вундта, Крепелин писал «общее и систематическое сочинение об истоках морали». Этим же диктовался выбор предметов исследования — таких, например, как работоспособность и влияние на нее алкоголя, наркотиков и утомления. Крепелин включил работоспособность в список основных личностных черт и рассматривал собственные исследования в этой области как важнейший вклад в психологию⁴⁶.

И все же конечные цели Крепелина и Чижа были разными. Конечной целью немецкого психиатра был пересмотр системы душевных болезней. С помощью психологических экспериментов он надеялся выяснить базовую структуру заболевания и тем самым дать прочные основания для классификации. Постепенно Крепелин действительно создал свою собственную классификацию (нозологию), которая, с теми или иными оговорками, была принята всеми психиатрами и легла в основу современных систем. Это он ввел категории маниакально-депрессивного психоза и раннего, или преждевременного, слабоумия (<dementia ргаесох), без которых невозможно представить сегодняшнюю психиатрию. Хотя Крепелин постепенно остыл к психологическому эксперименту и целиком отдался клиническим исследованиям, его идея о психологической структуре душевных заболеваний нашла многих последователей, в том числе в России⁴⁷.

Напротив, Чиж не собирался пересматривать психиатрическую классификацию. Более того, он так никогда и не принял введенную Крепелином категорию раннего слабоумия. Его питали иные надежды: путем сравнительного изучения душевнобольных, преступников и «нормальных» людей выяснить основания морали. В своих ранних исследованиях с гипнозом и наркотиками он стремился доказать, что душевнобольные и преступники отличаются слабым развитием нравственного чувства и воли. У душевнобольных из клиники Флехсига он с помощью лабораторных экспериментов «обнаружил» замедленную, по сравнению со здоровыми людьми, реакцию и малый объем внимания. Столкнувшись с неожиданным для себя фактом, что больные прогрессивным параличом реагируют на знакомые стимулы гораздо быстрее здоровых, Чиж тем не менее не растерялся, объяснив это тем, что ассоциации, совершающиеся без участия внимания, требуют меньше времени⁴⁸.

Иными словами, в отличие от Крепелина, Чиж искал не дифференциальный диагноз, а «общий фактор» душевной болезни. Его интересовали не вариации, а степень, или глубина заболевания. Он писал, что, выбирая пациента для исследования, совершенно отвлекается от формы душевной болезни: «на этой стадии душевнобольной интересует меня только степенью развития заболевания. <…> Я исследую данные патологические состояния, а не формы болезни». Свое предположение о том, что моральное чувство главенствует над всеми другими психическими процессами, включая оценку времени, Чиж подтвердил в эксперименте на себе. Перед тем как лечь спать, он давал себе задание проснуться в определенное время и всегда просыпался несколько ранее назначенного часа. «Быть всегда раньше, никогда не опаздывать» — эта черта характера сохранялась у Чижа, по его мнению, даже во сне; она же делала его отличным испытуемым в вундтовских экспериментах⁴⁹.

Дисциплинированность и пунктуальность Чижа способствовали его карьере. По возвращении в 1885 году в Россию он был назначен главным врачом психиатрического отделения больницы им Св. Пантелеймона в Петербурге. Там он открыл психологическую лабораторию наподобие вундтовской, оснастил ее привезенными из Лейпцига аппаратами и приступил к проведению экспериментов. Своим оппонентам, которым идея измерения психических процессов казалась невыполнимой, он отвечал словами Платона: «всё прекрасное трудно»; психометрию же он находил прекрасной. Имя Чижа (иногда в фонетической транскрипции Woldemar von Tchisch) упоминалось в психологической литературе того времени вместе с именами самого Вундта и его учеников — Дондерса, Экснера и других⁵⁰. Избранный приват-доцентом по кафедре судебной психиатрии Петербургского университета, Чиж предложил использовать психологический эксперимент в судебной экспертизе. Он также первым в России применил подобный эксперимент в тюрьме, найдя у преступников «узкий объем внимания». Именно это, по его мнению, в сочетании с «отсутствием морального воспитания и нарушениями нравственного чувства», и вызывало преступное поведение⁵¹. Вскоре Чиж получил кресло профессора в университете Дорпата (только что переименованного в Юрьев). Его предшественником по кафедре психиатрии был Эмиль Крепелин, который вынужден был уйти в отставку из-за националистической политики российского правительства. Профессора-иностранцы должны были присягать на верность российскому императору; отказавшихся это сделать увольняли. Карьера немецкого психиатра, однако, не пострадала, так как он уже был приглашен возглавить кафедру в Гейдельберге⁵².