Классная дама
Шрифт:
— Вернитесь на место. У вас отвратительно заплетены волосы. Ларина, прошу.
Девочки одна за другой выходили вперед. Над Алмазовой смеялись громче, чем над остальными, и нет, мне не показалось, издевательства одобрялись, это был ритуал, насмешки звучали все смелее. Учительница отошла к столику, взяла классный журнал, что-то начала в нем отмечать. Я не вмешивалась, терпела и наблюдала, хотя руки чесались накрутить этой дряни патлы на швабру. Проверка умений прошла быстро, учительница замахала руками, разгоняя девочек в два ряда.
— Становитесь. Быстрее, мадемуазель, быстрее. Епифанова, здесь не базар, перестаньте кривляться как торгашка. — Епифанова —
Я пыталась понять систему. Что она мне сказала — я стояла за спинами, но я понятно почему, чтобы не привлекать ненужный интерес к своей персоне, меньше кривотолков, меньше проблем, а девочки? Во втором ряду оказались низенькие, серенькие, погрубее и победнее, в первом ряду те, кто повыше, поблагороднее, поизящнее. Такой принцип? Если ты не вышла лицом, статью, фамилией, влиянием семьи, твой удел — пожизненное второе место. Я — Софья — могла бы всегда красоваться в первых рядах, но прошлое подкачало и красота не спасла. Я догадывалась, что и сама моя бывшая одноклассница в первый ряд попала случайно… возможно, единственный значимый раз в ее никчемной жизни. Таких же блеклых и неказистых она только что отправила с глаз долой.
— Смотрим на меня! Повторяем! И спину прямо!
— Минуту, пожалуйста!
Я не собиралась ничего говорить, это все Софья. Она, а не я, властно подняла руку и заставила учительницу замереть, как и девочек. Она, а не я, не выдержала. Ай да Софья.
— Я не согласна с тем, как стоят девочки, — говорила я, не зная, что вырвется у меня в следующий момент. Ладно, козочка, я тебе доверяю. — Позвольте, Анастасия Ивановна? — И я не дождалась разрешения. — Прошу, Арман, сюда, а ты сюда, и вы поменяйтесь местами, Алмазова, встань справа, Ларина, ты сюда, Трубецкая, тебе будет прекрасно видно из второго ряда.
Софья само очарование. Со стороны — ах, как жаль, что я не видела ее со стороны! — она добрая фея, которой никто не смеет слова сказать поперек, потому что у нее топор за поясом. Да, она очень быстро училась, и не у одной меня, а у всех, с кем общалась все это время после выпуска. Училась у кузины, у соседей по доходному дому, у лавочников и портних, у городовых, у дворника и подвернувшихся аристократок. Она многое подмечала и, как выяснилось, великолепно умела применять. Два года за стенами академии, затем три дня со мной — и от цыпленка-заморыша не осталось следа. Софья взрослая лебедь с огромными сильными крыльями, я только подстегнула ее, показав, что можно быть такой, как прочие люди. И это даже останется без последствий. Не всегда, но в большинстве случаев.
— Прекрасно! — Я хлопнула в ладоши. — Анастасия Ивановна, помните, чему нас учила мадам Беранже? Почему бы не показать девочкам?
Анастасия Ивановна побледнела. Я не знала, чему учила воспитанниц мадам Беранже, но по интонации Софьи поняла, что она из преподавателей, чудом уцелевших после увольнения инспектора-реформатора, и Софья с Анастасией еще получили уроки чего-то важного и полезного. Анастасии это почему-то сильно не нравилось.
— Ты невероятна! — восторженно завопила я Софье и получила в ответ теплое чувство полного удовлетворения. Одно на двоих.
— Софья Ильинична… — выдавила перекошенная от гнева Анастасия. Без сомнения, мадам Беранже не могла учить девочек чему-то дурному, значит, дело в самой мадам, в ее личности? Что ты затеяла, козочка? Вперед, покажи мне! Я с тобой.
— Я настаиваю, — широко улыбнулась
Мне, во-первых, мешает книга. При ходьбе я ее не замечаю, но будет фурор, если она у меня выпадет. Во-вторых, мне за это не платят ни академия, ни Ветлицкий. В-третьих, не наживаем себе врага окончательно, а переманиваем его на свою сторону. Это, конечно, всего лишь видимость и явное самоуспокоение, но когда человека гладишь по шерстке, он оттаивает. Как правило, а не всегда.
Отступать Анастасии было некуда. Бросив на меня полный ярости взгляд, она встала перед девочками и начала показывать им самые простые упражнения — руки вверх, вниз, голову к правому плечу, к левому…
— В чем подвох? — прошептала я. — Я тобой восхищена, козочка.
— Беранже актриса, танцовщица, у нее свой театр, и она преподавала у нас два года, ее уволили одной из последних, — охотно объяснила польщенная Софья. — Да, ее тоже пригласил преподавать инспектор Рауш, и она учила нас не столько танцам, сколько уделяла внимание развитию нашего тела.
— Я заметила плоды ее трудов, — кивнула я, неожиданно получив ответ на один из крайне волновавших меня вопросов. — Прыгаешь ты отменно. Так почему Анастасия ее не выносит?
— Беранже ценила усилия и то, как ты работаешь над собой. Миловидова мечтала о сцене — она же не без талантов, но стояла всегда за спинами, рядом со мной.
— Значит, она соврала тогда? — прищурилась я.
— Ни в коем случае. На выпускном она стояла в первом ряду, так велела Мориц. Она подавала большие надежды, но Беранже отказала ей в приеме в труппу. Не спрашивай почему.
— Я, кажется, знаю, — хмыкнула я. — Таланта недостаточно, если вложено мало труда. Миловидова из тех, кто работать не любит.
— В науках она была ленива.
А ты, козочка, во всем была первая. Неудивительно, после гимназии у тебя не было конкуренток. Тебе все давалось легко, ты всех опережала и гимназия приучила тебя к усердию. Умница, красавица, что же случилось с тобой, в какой момент ты превратилась в нервную плаксивую барышню? Были ли у тебя шансы после академии не стать такой, и наказание или награда для тебя то, что мы теперь одно целое?
Вполне может быть, что Софья небезнадежна, потому что бедна. Она не попала в тот круг, к которому ее все эти годы готовили, она пересиливала себя, торгуясь, выкручиваясь, изворачиваясь, обещая заплатить потом или никогда, притворяясь обеспеченной и успешной, окруженной вниманием, сытой, довольной жизнью. Она умела носить наряды, умела подать себя, и судя по тому, как обращаются с девочками, это не академия, а недавнее прошлое Софьи: учили ее одному, она выучилась другому. Тут заметила, как держится богатая графиня, тут запомнила, как купчиха прогибает кого-то в цене. Это выживание — и спасибо Софье за то, что она смогла выжить. Мне пригодится это умение. Я добьюсь, что я — мы — займем достойное нас положение. Ради этого мне придется носом рыть не землю, а керамогранит, потому что деньги и личные заслуги, оно наживное, а сделать так, чтобы с меня смыли клеймо дочери государственных преступников… стать снова рукопожатной, это сложнее. Почти невозможно, но именно что — почти.