Клаудиа, или Загадка русской души. Книга вторая
Шрифт:
– За вас, ваше величество, за вас, – печально ответил он.
Наполеон довольно улыбнулся.
– Правильно, старик. Именно так и следует поступать правоверному католику и истинному христианину, – затем, подозвав Коленкура, велел выдать старику сорок новеньких франков. Ксендз молча снова опустил голову и еще более усердно забормотал молитвы на своем тарабарском языке.
А Аланхэ тем временем со все нараставшим ужасом слушал, как трое французов принялись оживленно обсуждать столь прекрасное предзнаменование. Дон Гарсия охотно согласился занять место в арьергарде и медленно поехал сзади. Теперь не только лицо его, но и душа, словно окаменели. Неужели этот человек полагает, что несчастными сорока франками он заплатил за всю, в год ободранную до нитки, страну? А главное – неужели все они здесь совсем ослепли, и только ему, истинно верующему сыну Испании, ясен подлинный смысл слов старика? Так молятся
И вот теперь дона Гарсию еще сильнее поразила эта история с зайцем – два предзнаменования за два дня подряд – священник и заяц, Бог и сама природа… Римляне в этом случае принесли бы богатые жертвы богам и еще неизвестно, выступили бы в поход или нет… А этого безумца, похоже, и впрямь уже не остановит ничто.
Эти размышления вновь вернули графа Аланхэ в сад магистрата Фуа, к странному разговору с доном Стефаном.
Осень тогда расцветила окружающую природу всеми цветами радуги, превратив землю, деревья и самый воздух в какое-то злато-багряно-прозрачное праздничное кружево. Когда они вышли в сад, дышать и в самом деле стало намного легче, и оба некоторое время молча шли, любуясь умирающей красотой окружающего мира.
– Вы, я надеюсь, в курсе последних событий и более или менее представляете себе, чем занят сейчас неугомонный император французов? – прервал, наконец, молчание граф де Мурсиа.
– Он готовит армию для вторжения на Британские острова, – спокойно ответил дон Гарсия.
Граф де Мурсиа с любопытством взглянул на Аланхэ, словно подозревал в его словах какой-то подвох или недосказанность.
– Это лишь внешний ход дела. Но в чем именно смысл его приготовлений?
– Император французов, отчаявшись заставить европейские державы выдерживать континентальную блокаду, решил лично расправиться со своим главным соперником, с Англией.
Дон Стефан задумчиво тронул золотые кисти своего плаща, и их шелесту слабым эхом откликнулось шуршание листьев под ногами, наполняя воздух ни с чем не сравнимым осенним шопотом.
– В вашем рассуждении имеются два недочета, ваша светлость, – наконец, задумчиво с расстановкой произнес де Мурсиа. – Во-первых, Наполеону не свойственно отчаиваться. А во-вторых, не дано переправить достаточное количество сухопутных сил через Канал.
– Ваши утверждения пока для меня столь же неочевидны, ваша светлость, – принимая тон взвешенного рассуждения, отозвался Аланхэ. – Слово «отчаяние» было употреблено мной в условном смысле. А относительно того, что ему не дано переправить достаточное количество сил через Канал… Он настолько изворотлив, что уже умудрился дважды обмануть самого Нельсона, переправив достаточное количество сил в Египет, а затем – благополучно сбежав оттуда.
– Совершенно справедливо. И все-таки я предлагаю вам теперь выслушать нашу версию. Наполеон использует гораздо более простой, на его взгляд, путь. Он нападет на Россию, дабы тем самым уничтожить последнее серьезное препятствие для проведения своей политики на континенте.
– На это я могу ответить вам тем же, ваша светлость, – с усмешкой откликнулся дон Гарсия. – Двумя недочетами вашего рассуждения является то, что, во-первых, нападение на Россию отнюдь не является более простым предприятием, а во-вторых – Наполеон одержим, но не безумен. Территория России огромна. И даже если отстраниться от того, что русские умеют сражаться гораздо лучше, чем пруссаки и австрийцы, они еще могут и отступать вплоть до Камчатки, до невозможности растянув тем самым все коммуникации французов. И, в конце концов, истребят их голодом, морозами и отдельными стычками. Уверяю вас, в случае этой войны Наполеон первым запросит мира. И ничего не выиграет.
– В этом я полностью согласен с вами, граф, – спокойно ответил дон Стефан. – Однако время убедит вас и в моей правоте. Да, Наполеон не безумен, но чрезвычайно самоуверен. И именно трудности предстоящего предприятия являются для него невероятным соблазном. Маленький корсиканец слишком любит доказывать всем на свете, что он способен совершать невозможное. Он уже убедил весь свет, и вас в том числе, что вполне способен перебросить армию через Канал и разгромить беспомощные сухопутные силы Британии, и теперь, неожиданно для всего света повернет армию против России.
Аланхэ оторвал глаза от багрянца листьев, что устилали их путь, и взглянул на собеседника с недоумением и удивлением.
– Но какое отношение имею ко всему этому я?
– Вы можете иметь к этому самое прямое отношение, – делая ударение буквально на каждом слове и глядя прямо в глаза дона Гарсии, ответил дон Стефан.
– Каким образом?
– Извольте меня выслушать, – и дон Стефан жестом предложил продолжить прогулку по уединенной аллее осеннего парка. Здесь было совсем тихо, и даже отдаленные звуки маленького городка не достигали этих заросших дроком окраин магистратского сада. Дон Гарсия неожиданно подумал, что вот уже сколько времени не был в такой тишине и… в таком одиночестве. – Русский император прекрасно осведомлен обо всем, что творится сейчас в Испании, – продолжил между тем Мурсиа. – И я охотно верю, что в глубине души он признает все это полным беззаконием. Однако на деле Александр смотрит на происходящее за Пиренеями сквозь пальцы. Почему? Потому что ему выгодны наши несчастья. Благодаря этому войска Наполеона ведут боевые действия далеко от границ России, и это позволяет русскому царю чувствовать себя на равных с увязшим в испанском конфликте французским императором. Но Александр пальца о палец не ударит ради того, чтобы помочь нашему сопротивлению; он делает вид, что находится в состоянии дружбы с французами. Эта независимая позиция русского царя, его стремление стоять на равных с великим завоевателем, раздражает Наполеона, она у него словно кость в горле. И, в конце концов, – дон Стефан вдруг остановился и всем корпусом обернулся к тоже сразу же остановившемуся Аланхэ, – и, в конце концов, этот маленький корсиканский капрал ринется на своего, как он выражается, брата, желая загнать его в угол и принудить слушаться. Он даже на это время согласится, скорее, забыть об Испании, чем откажется от осуществления этой своей затаенной мысли. – Аланхэ все также напряженно и выжидающе смотрел на своего собеседника. – И вы, ваша светлость, могли бы в немалой степени способствовать тому, чтобы он свернул себе в этой России шею! Нужно разбудить, раздразнить, уязвить этого русского медведя в пяту, чтобы он разъярился и снес на своем пути все препятствия! Сейчас только в этом реальная надежда Испании, – неожиданно энергично и едва ли не со злостью закончил граф де Мурсиа.
Никогда Аланхэ не забудет того вдохновения, каким сиял этот странный граф, предрекая конец Наполеона в России, а тем самым и оккупации французами Испании. И теперь чем дальше, тем больше убеждался он в истинности его провидения. Но до русских было еще далеко, тем более что, согласно всем донесениям разведки, они отступили, освободив весь берег Немана и не проявляя ни малейшего намерения вступить в бой. «Когда же они проснутся?»
Впрочем, Аланхэ прекрасно понимал, что все эти отступления – лишь тактика, и решительная битва, в конце концов, все равно состоится. А когда – не все ли едино: дон Гарсия уже давно разучился и радоваться, и огорчаться, он только следовал своей судьбе. И мысль о неизбежно ожидающей его впереди смерти, которая принесет избавление, снова ожила в сердце шестнадцатого маркиза Харандилья, укрывая его душу покрывалом печального покоя.
Так он простоял все бесконечное утро, сначала глядя, как понтонеры наводят мосты, потом, как саперы сооружают для императора перед его сине-белым полосатым шатром некое подобие трона из дерна, веток и мха, а потом – как с холмов оползнем текут войска гвардии.
Наполеон просидел на импровизированном троне совсем недолго, но, тем не менее, среди купы зелени успел напомнить дону Гарсии о том, что сегодня день летнего солнцестояния. «Император выглядит настоящим Обероном», – усмехнулся он. А войска шли все медленнее, поскольку в рыхлом прибрежном песке безбожно застревали орудия, ломали ноги лошади и вязли солдатские сапоги, которые приходилось оставлять, чтобы не задерживать движение. И когда первые полки подошли к понтонам, губы дона Гарсии искривила холодная усмешка: зрелище было весьма непрезентабельно. Он прикрыл ладонью уставшие от солнца и напряженного разглядывания глаза, и снова перед ним двинулись сверкающие серебром и белизной ряды королевских гвардейцев вперемешку с окровавленным потоком защитников Сарагосы… В гордых испанцах было больше красоты, чем в этом гомонящем потоке в первые часы надвигающейся войны французской гвардии.
Португальский легион, входящий в состав третьего корпуса маршала Даву, переправился только на следующий день, к вечеру, когда вновь начали опускаться на берега Немана холодные сырые сумерки. Можно было подумать, что река разделяла собой два царства – живых и мертвых. Русский берег выглядел печальным и диким: бор, холмы, пустота… Отдав все распоряжения, какие можно было отдать в полной неразберихе еще не закончившейся переправы, Аланхэ снова вышел на берег, на этот раз пологий и низкий, придавленный то ли массой войск, то ли тяжелым небом, то ли печальным будущим. Отвратительно, въедаясь прямо в душу, звенели миллионы комаров, заглушавшие даже гул передвижения тысяч людей. Но дон Гарсия стоял неподвижно, глядя на безучастную ко всему водную гладь, и в тысячный раз заново решал вопрос о том, прав ли он был в тот золотой полдень в Фуа, теперь приведший его, возможно, на путь бесчестья во мрак России.