Кленовый лист
Шрифт:
В первые часы одиночества Лужинский действительно задремал. Затем попытался начертить на цементном полу подвального перекрытия карту дальнейшего путешествия. Очень хорошо, что им удалось незаметно перейти уцелевшим до сих пор мостом через полноводную Рону. На их счастье, через мост в Тараскон проходили французские полицейские части. Вместе с ними прошли и Горн с Лужинским.
Лужинский встал, теперь на досуге еще раз перебрал в памяти то слишком счастливое форсирование реки. Могло быть гораздо сложнее. Чем дальше в глубь страны, тем больше становилось гитлеровских оккупационных войск. В Авиньоне их было полно. Может,
Так и просидел почти целый день. К вечеру забеспокоился. Ведь прошло добрых шесть часов, а Горн не возвращался. Лужинский осторожно обошел строительные провалы, вышел на улицу. Летчик пошел направо, вероятно, и возвращения его следует ждать именно оттуда.
Решил пройтись в обе стороны улицы. Неужели могло случиться что-то плохое с Горном в городе, где жизнь регулируется сейчас его же соотечественниками? Выбирал то один, то другой тротуар, зашел и в небольшой городской сад, побродил по загрязненным, заброшенным аллеям, не сводя глаз с улицы.
Когда заметил, что начинает темнеть, опять вышел на тротуары. Как будто чувствовал, что именно сейчас и будет возвращаться летчик после посещения старого друга.
Он таки возвращался... Но не сам и не по доброй воле. Двое солдат крепко держали Горна, вывернув руки, как полиция водит преступников. Полоса крови перечеркивала его щеку. Кровь текла не изо рта, а из разбитого носа.
«Ну, увиделся Ганс» — тревожно подумал Лужинский, буквально окаменев от такой встречи. Откуда и куда его ведут? Собственно, куда — дело было ясное. Это и подсказало решение Лужинскому.
С трудом оттолкнулся руками от забора, мазнул грязной пятерней себя по лицу и пьяно пошатнулся навстречу конвою с Горном.
— Да-а! Таки попа-ался, голубчик...
В первый момент Горн будто обалдел от такой встречи: неужели его приятель действительно пьян?..
А приятель встал на раскоряченные ноги, голова клонится.
— Куда вы его? Отдайте мне, я его, голубчика, очищу!
— Проходи, проходи, друг, не мешай.
И в тот момент, когда конвоир коснулся поляка автоматом, чтобы отодвинуть его с тротуара, Лужинский молниеносным ударом кулака сбил солдата с ног. Автомат эсэсовца оказался в руках «пьяного». Событие произошло так внезапно, что даже Горн в первое мгновение растерялся.
И заметив, что второй конвоир мгновенно ухватился за автомат, Горн классическим ударом ноги подкосил его, и очередь выстрелов из автомата прописала небо. Лужинский молниеносно повернул свой автомат и в упор дал очередь по эсэсовцу.
— За мной! — скомандовал, хватая Горна рукой и ныряя в первые ворота, гостеприимно распахнутые перед ними каким-то французом.
— Через двор и переулком за город! Там ваши... — прошептал француз, мгновенно закрывая за ними ворота. Он не сомневался, что эти двое — переодетые французы — участники Сопротивления.
Шум, стрельба остались где-то позади. Горн бежал впереди, все время оглядываясь на Лужинского. Где-то в закутках дворов крепко пожал ему руку.
— Давай мне автомат, беги! — прошептал.
Лужинский ткнул ему в руки оружие. Но не побежал панически вперед. Схватил и повернул Горна, даже подтолкнул:
— Валяй, валяй, летчик! На высоких скоростях давай лети за город!
Наступала
В переулке бежать было свободнее. Несколько раз замечали, как случайный встречный дисциплинированно проскакивал во двор, чтобы не мешать беглецам. Позже поредели здания, слева чернел лес. «Есть смысл бежать именно в лес?» — молниеносно решал Лужинский, чувствуя, как подкашиваются ноги. Даже стрельбу в городе слышали уже как во сне.
— Ну как, Ганс? — спросил он, оглянувшись.
— Железо! Только ноги, ой ноги! И надо бы промыть рот. Давай к первому ручейку.
И уже не бежали, а, прислушиваясь, шли дальше. Не забивались далеко от дороги, чтобы не заблудиться в ночном лесу без дорожек. Тяжелое дыхание вырывалось из груди, Горн иногда отплевывается. Шум города заметно удалялся, а вместе с ним удалялась и угрожающая опасность. Повернули к ручейку...
— Сам дьявол их поймет, этих французов, — рассказывал Горн, проснувшись в лесу. — Дважды я проходил по той же улице, где жил когда-то мой приятель. А в третий раз пристал ко мне какой-то глупый патруль. Скучно, наверное, им слоняться без дела по тем улицам, дуреет голова. Сначала вроде поверили в искренность моих дружеских побуждений, вместе искали моего Алена. А потом как взбесились: подозрительной им показалась дружба немца и француза. «Зачем тебе, немцу, сдался этот Ален? Ведь он француз...» Действительно, вопрос стопроцентно немецкий: для чего немцу связываться с каким-то французом?.. Ну, вот так и поговорили. Не очень мирно, но вразумительно. Пока до драки не дошло. Драться они по-человечески не умеют, северные пруссаки — живодеры! Выбили мне зуб, но не благодарить же их за такую честь! Превозмогая силы скрутил одному голову, нас же когда-то в Англии обучали джиу-джитсу. Тогда и набросились. «Большевик, коммунист», — визжат. А я и не отрицаю. Повели меня в комендатуру. А я потребовал зайти переодеться, оружие, говорю, заберу. Хотел покуролесить еще с ними, черт бы их побрал, да и тебе дать знать о моей вынужденной посадке.
— Вот как увиделся с французским другом... А ты ничего себе товарищ, сообразительный. Только «пьяного» меня не узнал.
— Ну, брат, такой пьяный! Я чуть сам не сошел с ума от той картины.
Какое-то время полежали молча. Солнце уже нагревало уголки в лесу. Где-то гремели эха отдельных выстрелов, раздирая лесные чащи.
Затем перебрели через ручей. Справа на автостраде уже громыхали авто. Несколько раз Лужинский и Горн собирались выйти на автостраду, даже пробирались на нее. По трассе шли в основном военные авто. Оба тоскливо провожали их взглядами, переглядывались и вновь углублялись в лесные чащи.
Только где-то на двенадцатый день голода и лишений вдоль дорог Лужинский, наконец, узнал ту из них, что пересекала лесные чащи дальше в сторону от Лигурийского моря, выводя снова в лесные чащи. Внимательно огляделся, присматриваясь к той дороге.
— Сейчас мы с тобой попробуем связаться с хорошими людьми, — дорожная просека действительно все больше казалась знакомой. Когда же прошли и овраг, всякие сомнения развеялись: — План будет такой: ляжешь он в том березняке, подальше от посторонних глаз, и будешь ждать...