Клеопатра, или Неподражаемая
Шрифт:
В то время когда полыхал его дворец, царь бежал на Кипр, прихватив с собой свою Лолиту и целый выводок сыновей и маленьких Клеопатр. Царица-мать, хотя и была превосходным стратегом, допустила одну ошибку: она плохо смотрела за собственным сыном — марионеткой, которая, по ее планам, должна была вскоре разделить с ней престол; она ни на миг не могла вообразить, что ее бывший муж, некогда убивший ребенка своего брата, способен поднять руку и на порождение собственной плоти.
Однако для Лагидов не существует никаких препятствий. Тучный макиавеллианец похитил ребенка и немедленно приказал его обезглавить. Но даже это не утолило его жажду мести. Он взял голову своего сына, уложил ее в подходящий по размеру ларец (самый роскошный из тех, что удалось отыскать) и отправил матери в подарок ко дню рождения — другие историки рассказывают, что он с удовольствием лично расчленил труп, как расчленяют туши забитого скота, и послал царице-матери большой ящик, набитый останками сына.
Как легко вообразить, дальше последовала гражданская война. Предательства, интриги, злодеяния умножались с каждым днем. «Эти враги столь же непримиримы, как масло и вода», — философски комментировали происходящее
Последней радостью для несгибаемой царицы-матери стало то, что ее брат, супруг и смертельный враг отошел в мир иной на несколько месяцев раньше, чем она сама; она была вправе гордиться тем, что правила дольше, чем он, ибо делила трон еще со своим первым мужем: из семидесяти лет ее жизни пятьдесят семь она находилась у кормила власти и все это время почти непрерывно плела интриги. С другой стороны, жизнь щедро одарила и покойного тирана: из своих заговоров и убийств он извлек все жестокие и утонченные удовольствия, каких жаждала его натура, — если не считать того, что ему не удалось уничтожить свою первую жену. Прежде чем испустить дух, старая мегера еще успела порадоваться завещанию Пузыря: обожавший, как все Лагиды, дарить отравленные подарки, он предоставил Клеопатре-Су-пруге самой решать, кто из ее детей мужского пола станет новым царем. Эта молодая карга всегда отдавала предпочтение своему младшему сыну — ну а царица-мать, само собой разумеется, поддержала старшего, тоже претендовавшего на престол; братья, которых две гарпии стравливали с самого раннего детства, уже ненавидели друг друга так, как умели ненавидеть только в их семействе, — превращая свою ненависть в точную науку.
И в следующем поколении все началось сначала: альянсы, контр-альянсы, неожиданные повороты, театральные эффекты — потому что еще одной фамильной чертой Лагидов был удивительный талант к повторению мстительных чувств, преступлений и ошибок предыдущего поколения. Разве что к ним добавлялись какие-то новые пикантные частности. Так, описанный выше змеиный клубок еще более запутался из-за того, что Клеопатра-Супруга женила своего младшего сына на одной из трех рожденных ею Клеопатр. На этот раз инцест дополнился настоящей любовью; однако молодая пара делала робкие попытки добиться независимости — особенно дочь, которая вовсе не желала возобновления практики тройственного правления. Это привело мать в ярость, она разлучила влюбленных голубков и насильно женила сына на второй его сестре, Клеопатре-Луне (Клеопатре Селене), которую он не любил. Между тем старший из сыновей, которого всё отстраняли от власти, задумал создать заговор против своей мужеподобной матери. Однако последняя хорошо знала все хитрости царского «ремесла»; она поняла, что сын собирается подослать к ней убийцу. Правда, она невольно сняла с себя маску раньше, чем сумела причинить ему вред, и чудом успела спасти свою шкуру. Она погорячилась, и сын ее тоже — что ж, теперь он успокоится. Она сочла свое положение достаточно прочным, вновь зажала младшего в железном кулаке и вознамерилась править отныне вместе с ним — но тут этот волчонок почувствовал, что у него выросли клыки, и, в свою очередь, попытался от нее избавиться. И на этот раз инстинкт новой царицы-матери помог ей предугадать враждебный маневр; однако она удовлетворилась тем, что удалила своего любимчика от двора — она просто не могла себе представить, что он способен всерьез покуситься на ее жизнь. Для нее подобная доверчивость кончилась плохо: именно младший ее и убил.
Три ее дочери, Клеопатры, в девичестве ничем себя не запятнали. Старшая из них, в досаде на то, что ее вырвали из постели брата-возлюбленного, бросилась на шею полусумасшедшего сирийского царевича, который проводил дни, управляя гигантскими марионетками, а по ночам охотился. Но она, жившая лишь чувством омерзения, которое испытывала по отношению к матери и младшим сестрам, не обращала на это внимания и целиком отдалась своим темным страстям. Более всего она желала погубить самую младшую из сестер, Клеопатру Великолепную (Клеопатру Трифену), которая вышла замуж за союзника матери, сирийского царевича. Вопреки своему сияющему прозвищу, младшая сестра не уступала старшей в злопамятности; и их взаимная ненависть, желание уничтожить друг друга очень скоро превзошли все аналогичные страсти, бушевавшие в предыдущих поколениях…
Клубок ненависти и преступлений запутывался все больше; жестокости громоздились одна на другую, и этому, казалось, никогда не будет конца. Из двух Клеопатр та, что звалась Великолепной, имела лучшую реакцию, да и вообще была более предприимчивой; ей удалось схватить сестру. В момент, когда пленницу уже готовились убить, она сумела бежать и укрыться в храме. Однако Лагнды никогда не меняли планов ни из-за сакральности места, ни из-за права убежища: Клеопатра Великолепная велела своим людям войти в священную ограду. Беглянка приковала себя цепями к алтарю. Ей отрубили кисти рук; она взвыла от боли и разразилась проклятиями. Но ничто уже не могло ей помочь: ее выволокли из храма и предали казни.
Подействовали ли ее проклятия, как полагали некоторые, или же то, что произошло дальше, было логичным следствием бурных и опасных жизненных перипетий, которые всегда нравились дочерям Лагидов? Во всяком случае, менее чем через год Клеопатра Великолепная пала жертвой новой вендетты: ее настиг и уничтожил овдовевший супруг убитой ею сестры.
Наконец, была еще самая лицемерная из всех представительниц династии, старшая дочь Клеопатры-Сестры, Клеопатра Божественная, которая в двадцать лет стала вдовой убитого сирийского царевича и чей второй супруг, тоже сириец, попав в плен к парфянам, оказался человеком настолько дурно воспитанным, что после двенадцати лет пребывания в плену решил вернуться домой. Все эти годы Божественная с удовольствием
В истории семьи было много других Клеопатр, которые вели затворническую жизнь в задних покоях дворцов или выходили замуж за государей, чьи крошечные царства располагались среди пустынь, вдали от караванных путей; эти женщины вырастали среди преступлений или воспоминаний о преступлениях; память о них самих не сохранилась, потому что ее не успели запечатлеть в надписях на камнях и потому что они не прожили достаточно долго, чтобы оставить потомство, плести интриги, убивать. Несомненно, сами Лагиды по прошествии четырех-пяти поколений уже не могли отыскать дороги в этом лабиринте убийств и кровосмесительных браков. Но в глубине их памяти по-прежнему жили архаические животные инстинкты: рефлексивная готовность убивать при первом сигнале тревоги; представление об инцесте как о системе государственного управления; и, наконец, убеждение, что в политике необходимо принимать во внимание женщин. Как продолжатели традиции фараонов, Лагиды не могли восседать на троне в одиночестве; при отсутствии царицы космическое равновесие немедленно бы нарушилось, и тогда при первом же случае низкого разлива Нила народ начал бы искать виновного — того, кто осмелился изменить просуществовавший много тысячелетий порядок. Вот почему, какие бы страсти ни раздирали эту семью, представители которой были готовы на все, лишь бы завладеть троном, никогда не вставал вопрос о том, чтобы извлечь из прошлого — как в трагедиях Эсхила, Софокла или Еврипида — уроки мудрости; чтобы задуматься наконец о человеческой слепоте и о тех драмах, к которым приводит необузданность. Лагиды не только не осуждали крайности, но любили их, культивировали, так сказать, смахивали с них пыль, как с драгоценных антикварных предметов. Вернувшись из театра, заняться опробованием ядов на приговоренных к смерти; изучать науку об отравляющих веществах одновременно с учением о музыке сфер; пировать ночи напролет, наслаждаясь поэзией, — все удовольствия хороши при условии, что ты не забываешь следить за своим братом, матерью, отцом и сестрами; что продолжаешь выставлять напоказ собственную власть и внешние знаки своего достоинства; и что за всем этим великолепием стоит Египет, сокровища, рождающиеся каждый год после того, как Нил оплодотворит свою черную землю: горы зерна, которое сборщики налогов и купцы из порта превращают в корабли, войска, храмы, книги, вино, благовония, прозрачные льняные одежды, украшения и слитки золота. Власть дает золото, а золото укрепляет власть; золота становится все больше, и власти тоже. Коварство или жестокость — какая разница, если можно захватить, присвоить себе то и другое. В брачной постели или на смертном ложе, чаще всего по праву крови. Крови, которая смешивалась сама с собой на протяжении восьми поколений.
Все это нависает тяжким бременем над новорожденной девочкой. Гнет преступного прошлого и, что еще хуже, гнет легенды о преступлениях; и еще, присутствующие повсюду в гигантском городе — в виде гробниц или колоссов — монументы этих чудовищных предков, память о которых еще более гнетуща, чем их имена.
Однако судьба подарила последней Славе отца удивительный шанс. Удачу, которая лишь в редчайших случаях выпадала представителям этого рода: над ней, по крайней мере, не довлело бремя материнской воли. Клеопатра Великолепная, которая дала ей жизнь, перестает упоминаться в официальных документах по прошествии менее года после рождения дочери. О ней никогда больше не будут говорить, и мы так и не узнаем, от чего она умерла — от яда, несчастного случая или болезни; как не узнаем и того, от нее ли девочка унаследовала свою смуглую кожу, полные губы, густые черные волосы, тонкую талию и необычайную пылкость натуры. С уверенностью можно сказать лишь одно: у малютки был точно такой же профиль, как у ее отца, — нос с горбинкой, похожий на клювы тех каменных орлов, стоявших на берегу, при взгляде на которых моряки, уже обогнувшие Маяк, сразу понимали, что прибыли к потомкам Лага.
СЕМЕЙНОЕ СОСТОЯНИЕ
(69–65 гг. до н. э.)
Каждый раз, когда ее зовут, когда выкрикивают это имя дочери, заканчивающееся упоминанием ее отца, эхо бежит по колоннадам, портикам, вытянутым вдоль моря, и останавливается только у залива. Здесь все — декорация; фасады, фронтоны подходят к самым скалам мыса, грозя гибелью волнам, которые во время сильных бурь с грохотом разбиваются о берег. Звук, когда бежит, ударяется о капители, столбы, фризы, аркатуры. Даже маленький островок напротив дворца кому-то понадобилось накрыть слишком тяжелой для него мраморной попоной.