Клеопатра. Любовь на крови
Шрифт:
Как пишет в своих "Сравнительных жизнеописаниях" Плутарх, у Антония был верный раб по имени Эрот, которого он уже давно уговорил убить его, если это будет необходимо, и теперь Антоний потребовал, чтобы "Эрот исполнил свое слово". Раб взмахнул мечом, словно готовясь поразить хозяина, но, когда тот отвернул лицо, нанес смертельный удар себе и упал к ногам Антония. "Спасибо, Эрот, — промолвил Антоний, — за то, что учишь меня, как быть, раз уже сам не можешь исполнить, что требуется"". С этими словами он вонзил меч себе в живот (в некоторых источниках описано, что Антоний использовал меч с удлиненным стальным навершием) и рухнул на кровать. Но рана оказалась недостаточно глубока, и потому, когда он лег, кровь остановилась. Антоний очнулся и принялся молить окружающих прикончить его, но все выбежали из спальни, и он
Услыхав, что она жива, Антоний с жаром приказал слугам немедленно поднять его с ложа, и те на руках отнесли хозяина к дверям усыпальницы. Дверей, однако, Клеопатра не открыла, но, появившись в окне, спустила на землю веревки, которыми обмотали раненого, и царица еще с двумя женщинами никого, кроме них, она с собою внутрь не взяла — собственными руками тянула его наверх. Эти женщины — единственные свидетельницы происходившего говорили, что невозможно представить себе зрелище жалостнее и горестнее. Залитого кровью, упорно борющегося со смертью, поднимали его на веревках, а он простирал руки к царице, беспомощно вися в воздухе, ибо нелегкое то было дело для женщин, и Клеопатра с исказившимся от напряжения лицом едва перехватывала снасть, вцепляясь в нее что было сил, под ободряющие крики тех, кто стоял внизу и разделял с нею ее мучительную тревогу. Наконец Антоний очутился наверху, и, уложив его на постель и склонившись над ним, Клеопатра растерзала на себе одежду, била себя в грудь и раздирала ее ногтями, лицом отирала кровь с его раны и звала его своим господином, супругом и императором".
Клеопатра и Марк Антоний. Художник П.-Д. Батони
Судя по всему, на эти несколько часов агонии Марка Антония Клеопатре изменила ее традиционная выдержка. Она забыла о своем непростом (и, наверное, понимала, что фатально) трагическом положении, и переживала уход последнего любимого мужчины. Она провела с Марком Антонием большую часть десятилетия, которое было одним из самых счастливых в ее жизни, родила от него троих детей, была супругой владыки не Египта, но части необъятного Востока. Тогда они были полубогами, и вот теперь настала расплата — Рим не терпел конкурентов. Но Клеопатра не была готова видеть цену, которую Марку Антонию пришлось заплатить за любовь к ней. Ведь именно ей, египетской царице, правитель Рима Октавиан объявил войну. Ей, а не умирающему сейчас на ее глазах Марку Антонию, который безуспешно попытался Риму противостоять.
Плутарх в "Сравнительных жизнеописаниях" подробно описывает последние слова Марка Антония и поведение Клеопатры: "Проникшись состраданием к его бедам, она почти что забыла о своих собственных. Утишив ее жалобы, Антоний попросил вина — то ли потому, что действительно хотел пить, то ли надеясь, что это ускорит его конец. Напившись, он увещал ее подумать о своем спасении и благополучии, если только при этом окажется возможным избежать позора, и среди друзей Октавиана советовал больше всего доверять Гаю Прокулею. А его, продолжал он, пусть не оплакивает из-за последних тяжких превратностей, пусть лучше полагает его счастливым из-за всего прекрасного, что выпало на его долю, — ведь он был самым знаменитым человеком на свете, обладал величайшим в мире могуществом и даже проиграл свое дело не без славы, чтобы погибнуть смертью римлянина, побежденного римлянином". Так полководец Марк Антоний умер на руках у Клеопатры под звук морского прибоя, доносящийся снаружи, в городе, построенном по приказу другого великого полководца, Александра Македонского, тоже так и не ставшего повелителем мира… Не случайно тысячелетия пережила фраза Плутарха: "Великим натурам бывают присущи не только великие доблести, но и великие пороки"…
Через несколько десятилетий после Антония Сенека, римский философ-стоик, поэт и государственный деятель, подвел такой итог деяниям последнего противника Октавиана: "Что погубило Марка Антония, человека великого и с благородными задатками, что привело его к чужеземным нравам и неримским порокам, как не пьянство и страсть к Клеопатре, не уступавшая страсти к вину? Напившись вином, он жаждал крови. Мерзко было то, что он пьянел, когда творил все это, но еще мерзостнее то, что он творил все это пьяным…." Этому же мнению вторит римский историк Гай Веллей Патеркул, автор "Римской исто-рии" в двух книгах, излагающий события от Троянской войны до 30 года: "Антоний, пока был трезв, был лучше многих".
Артур Вейгалл отмечает, что "из уважения к умершему полководцу ряд римских военачальников и иностранных владык, которые находились при армии Октавиана, обратились с просьбой позволить им оплатить расходы по его погребению, но из уважения к пожеланиям Клеопатры тело оставили у нее, и были отданы распоряжения, чтобы ее приказания в отношении похорон неукоснительно исполнялись. И Антоний был похоронен со всей царской пышностью в гробнице, которая, вероятно, уже давно была приготовлена для него недалеко от мавзолея его жены".
КЛЕОПАТРА И ОКТАВИАН: ПОСЛЕДНИЕ ПЕРЕГОВОРЫ
Когда еще живого Марка Антония слуги несли в мавзолей к Клеопатре, один из его телохранителей, Деркетей, решил перебежать на сторону победителя и, схватив меч Антония, тайком выскользнул из дворца и отправился к Октавиану, чтобы первым сообщить ему о кончине Антония, и в качестве доказательства своих слов продемонстрировал тому окровавленное оружие побежденного. Получив весть и меч Антония, Октавиан удалился в свою палатку, откуда вскоре, как свидетельствуют очевидцы, донеслись его рыдания. Владыка Рима, а теперь и Востока горевал о человеке, который, по словам Плутарха, "был его свойственником, соправителем и товарищем во многих делах и битвах. Потом, достав письма, он кликнул друзей и принялся им читать, чтобы они убедились, как дружелюбно и справедливо писал он и с какою грубостью, с каким высокомерием всегда отвечал Антоний".
После этого, убедив окружающих в своей непричастности к смерти Марка Антония и хорошем прежде к нему отношении, несмотря на хамство и другие пороки покойного, Октавиан стал отдавать распоряжения, связанные с Клеопатрой: он направил Гая Прокулея, римского всадника, свое доверенное лицо (и того, кому перед смертью Антоний советовал Клеопатре доверять из приближенных Октавиана), к египетской царице. Именно Гай Прокулей, который пользовался репутацией человека безупречного, и должен был исполнить щекотливое поручение римского диктатора — доставить Клеопатру живой в Рим для участия в его триумфальном шествии, чем рассчитывал не только развеять славу уже тогда легендарной Клеопатры, но намного увеличить блеск и славу своего триумфа, став главной его жемчужиной, запечатлев свою победу над мятежными Марком Антонием и Клеопатрой в веках.
По мнению историка Диона Кассия, сразу после смерти Марка Антония хитроумный и двуличный Октавиан собирался захватить Клеопатру живой, но не хотел, чтобы все выглядело так, будто он заманил ее в ловушку и воспользовался для своего триумфа, поэтому доверенному и благовоспитанному Прокулею было поручено от своего имени обещать царице наилучший выход из положения, в том числе и для ее детей.
Кроме того, практичный Октавиан опасался за судьбу тех сокровищ, которые спрятала Клеопатра, и, как гласила тогдашняя молва, она собиралась уничтожить вместе с собой.
Иными словами, Прокулей должен был не допустить, "чтобы легендарные сокровища Египта, предмет всеобщих мечтаний со времен Гомера, погибли в погребальном костре".
Ведь еще раньше, пишет Плутарх, Клеопатра сама приказала перенести "все наиболее ценное из царской сокровищницы — золото, серебро, смарагды, жемчуг, черное дерево, слоновую кость, корицу — к себе в усыпальницу; это было высокое и великолепное здание, которое она уже давно воздвигла близ храма Исиды. Там же навалили груду пакли и смолистой лучины, так что Цезарь, испугавшись, как бы эта женщина в порыве отчаяния не сожгла и не уничтожила такое громадное богатство, все время, пока подвигался с войском к Александрии, посылал ей гонцов с дружелюбными и обнадеживающими письмами".