Клеопатра. Сборник
Шрифт:
И такое место наконец нашлось. К северу от города, посреди раскаленной солнцем пустыни расположены бурые каменные утесы, и в этом неприступном безотрадном месте находятся выбитые в толще камня усыпальницы моих предков, божественных фараонов, которые приказывали высекать себе гробницы в толще скал. Они были так искусно скрыты, так хитро замаскированы, что к нашему времени местоположение большинства из них забыто. Однако есть и такие, которые ныне стоят открытыми, ибо проклятые персы и прочие грабители вскрыли их в поисках спрятанных сокровищ. Однажды ночью – ибо только по ночам я решался покидать свое тайное убежище, – когда небо начало сереть и рассвет только-только озарил вершины скал, я забрел в эту печальную долину смерти, подобной которой нет больше нигде в мире, и через какое-то время увидел скрытый среди огромных валунов вход в скрытую гробницу. Позже я узнал, что это было место захоронения божественного
Следующей ночью, прихватив светильники, я вернулся сюда вместе с моей старой няней Атуа, которая стала преданно служить мне, как в те времена, когда я был еще беспомощным несмышленым младенцем. Мы исследовали огромную величественную гробницу, нашли наконец большой зал, где стоит гранитный саркофаг, в котором покоится мумия божественного Рамсеса, и увидели мистические тайные знаки, начертанные на стенах: змею, кусающую себя за хвост; Ра, покоящегося на скарабее; Ра, покоящегося в Нут; иероглифы в виде безголовых человечков и многие другие тайные символы. Я был посвящен в древние таинства и потому без труда понял значение этих символов. От длинного наклонного коридора отходило несколько камер, украшенных прекрасными настенными росписями и многими другими вещами. Под полом каждой из этих камер почивает тот, кому посвящены эти рисунки на стенах – известного мастера в своем искусстве или ремесле, который со своими помощниками жил при дворе божественного Рамсеса. На стенах последней камеры, с левой стороны, обращенной к залу с саркофагом, росписи особенно хороши, там изображены два слепых арфиста, играющие на своих изогнутых арфах перед богом Моу, а под плитами пола мирно почивают эти самые арфисты, которым уже никогда не держать арфу на этой земле. Здесь, в этом мрачном месте, в обители, где покоятся арфисты, в обществе мертвых я и поселился. Восемь долгих лет я провел там в покаянии, неся наказание за совершенные мной преступления и искупая свою страшную вину. Атуа, которая любила свет и хотела быть ближе к нему, поселилась в камере с изображением ладей, а это первая камера на правой стороне галереи, если смотреть в сторону зала с саркофагом Рамсеса.
Вот как протекала наша жизнь. Каждый второй день старая Атуа уходила в город и приносила оттуда воду и столько еды, сколько необходимо, чтобы поддержать жизнь в теле, а также изготовленные из жира свечи. На закате и на рассвете я выходил в долину и прогуливался там, чтобы не зачахнуть и не ослепнуть в кромешной темноте гробницы. Но остальное время дня и ночи, кроме тех часов, когда я поднимался на скалу наблюдать за движением звезд, я проводил в молитвах, раздумьях, размышлениях и сне, пока темная туча, свинцом давившая на мое сердце, не развеялась и я снова не приблизился к богам, хотя с Исидой, моей небесной матерью, мне не было дозволено разговаривать. Долгие размышления над всеми таинствами, к которым я имел ключ, сделали меня мудрым. Постоянное воздержание, молитвы и унылое одиночество иссушили мою плоть, но душевным взором я научился проникать в самую сущность явлений, и постепенно великое счастье благословенной Мудрости осенило меня, словно живительная утренняя роса.
Вскоре по городу пополз слух, что в страшной Долине Смерти во мраке гробниц обитает некий святой подвижник и великий ученый по имени Олимпий. И ко мне стали приходить больные люди, надеясь на то, что я их исцелю. Тогда я стал изучать целебные свойства трав и растений, в чем мне очень помогла Атуа, и со временем, благодаря ее наставлениям и собственным заключениям, достиг больших высот в искусстве врачевания и исцелил многих больных. Со временем моя слава расширилась еще больше, чем тогда, когда меня стали считать колдуном. Люди полагали, что я, пребывая в гробницах, общаюсь с душами умерших. И это правда, я действительно беседовал с ними, хотя мне и не позволено говорить об этом. Спустя некоторое время Атуа уже не нужно было ходить за едой и водой, потому что нам приносили все необходимое, даже больше, чем требовалось, потому что денег за свою помощь я не брал. Поначалу, опасаясь, что кто-нибудь в отшельнике Олимпии узнает пропавшего Гармахиса, я принимал посетителей только в гробнице, где было темно, но потом, узнав достоверно, что Гармахиса по всей стране считают погибшим, я стал врачевать больных у входа в гробницу, а еще занялся составлением гороскопов для знатных и богатых жителей. Моя слава, не переставая, росла и наконец ко мне стали приезжать люди даже из Мемфиса и Александрии, и от них я узнал, что Антоний на время оставил Клеопатру, и после того как умерла его жена Фульвия, женился на Октавии, сестре Октавиана. Узнал я и много другого от посещавших меня людей.
На второй год своего затворничества я сделал вот что: обрядив старуху Атуа как знахарку и торговку целебными травами, я отправил ее в Александрию с тем, чтобы она разыскала Хармиону и, если та покажется ей заслуживающей доверия, если она убедится в том, что Хармиона не изменила своим клятвам, – открыла ей тайну моего существования. Атуа поплыла в Александрию и через пять месяцев вернулась с приветствием, пожеланиями здоровья и благополучия и дарами от Хармионы. Атуа рассказала, как нашла способ встретиться с Хармионой, как в разговоре обмолвилась о Гармахисе и сказала, что я погиб, и, услышав это, Хармиона, не в силах сдержать свое горе, зарыдала. А потом, заглянув ей в сердце – а старуха была мудра и прекрасно разбиралась в тайнах человеческой души, – она рассказала ей, что Гармахис на самом деле жив и шлет ей приветствие. После этого Хармиона зарыдала пуще прежнего, теперь уже от счастья, расцеловала старуху и вручила ей дары, наказав передать мне, что она верна своим клятвам и терпеливо ждет моего возвращения и часа возмездия. Узнав от нее еще много новостей, Атуа вернулась в Тапе.
А в следующем году мне пришло послание от Клеопатры: опечатанный свиток папируса и великие дары. Я вскрыл папирус и прочитал:
«Клеопатра обращается к ученому Олимпию, египтянину, живущему близ Тапе в Долине Смерти.
Твоя слава, о ученый Олимпий, достигла наших ушей. Ответь на наш вопрос и дай нам совет, и если ответишь мудро и твой совет поможет нам исполнить наше желание, тебя ждут великие почести и богатство, каких нет ни у кого в Египте: как нам вернуть любовь благородного Антония, которого коварная Октавия околдовала и так долго удерживает вдали от нас?»
Я понял, что к этому приложила руку Хармиона: наверняка это она рассказала Клеопатре обо мне и о моей великой учености.
Всю ночь я провел в глубоких раздумьях, призвав на помощь всю свою мудрость, и наутро написал ответ, продиктованный мне великими богами, который должен был привести к погибели Клеопатру и Антония:
«Олимпий, египтянин, обращается к Клеопатре, царице.
Отправляйся в Сирию с тем, кто будет послан указывать тебе путь. Только так ты сможешь вернуть Антония в свои объятия, а вместе с ним и дары, столь великие, что ты и представить себе не можешь в самых дерзких мечтах».
С этим письмом я и отправил обратно гонцов, велев им поделить между собой дары, присланные мне Клеопатрой.
В великом удивлении они убыли.
Клеопатра, ухватившись за мой совет, совпадавший с желаниями ее сердца, тотчас отплыла в Сирию с Фонтейем Капито, и там все случилось так, как я и предсказывал: Антоний вновь не устоял перед ее чарами и подарил ей большую часть Киликии, океанское побережье Аравийской Набатеи, иудейскую провинцию, в которой добывается целебный бальзам, финикийскую провинцию, Сирию, богатый остров Кипр и всю пергамскую библиотеку. Двоих детей, близнецов, которых Клеопатра родила ему после сына Птолемея, Антоний кощунственно назвал «цари, дети царей» и нарек мальчика Александром Гелиосом, как греки называют Солнце, а девочку – Клеопатрой Селеной, то есть длиннокрылой Луной.
А потом случилось следующее.
Вернувшись в Александрию, Клеопатра послала мне великие дары (их я не принял) и попросила меня, мудрейшего ученого Олимпия, приехать к ней в Александрию и жить в ее дворце. Но время для этого еще не настало, поэтому я отказался и не поехал. Однако впоследствии она и Антоний много раз обращались ко мне через гонцов за советом, и я неизменно давал им такие советы, которые приближали их гибель, и не было случая, чтобы мое предсказание не сбылось.
Так проходили годы, один за другим, и я, отшельник Олимпий, уединенный житель гробницы, питающийся хлебом и водой, благодаря великой мудрости, которой наделили меня боги-мстители, вновь возвысился. Ибо, растоптав потребности плоти и устремив свой взор в небо, я с каждым годом становился все мудрее.
Наконец прошло целых восемь лет. Война с парфянами началась и закончилась, плененный царь Большой Армении Артавазд был проведен в триумфальном шествии по улицам Александрии. Клеопатра побывала на Самосе и в Афинах, и по ее совету Антоний выгнал из своего дома в Риме благородную Октавию как какую-нибудь надоевшую наложницу. И наконец безумства Антония, его поступки, противоречащие здравому смыслу, переполнили чашу терпения, ибо этот повелитель мира лишился остатков великого дара богов – разума. Любовь к Клеопатре поглотила его, как некогда поглотила меня. Закончилось это тем, что Октавиан, как и следовало ожидать, объявил ему войну.