Клеопатра
Шрифт:
А если бы Александр не умер молодым, тридцатитрёхлетним, если бы он не умер, и не было бы сегодня никакого Рима, а был бы единый великий мир, вобравший бы в себя и Рим, и Карфаген, и Азию...
А её, Клеопатры-Маргариты, предок, первый Птолемей, основатель династии... «Вы будете совершать моё погребение в крови», — предсказал великий Александр своим полководцам... Развёртывая всё новые и новые свитки, она узнала, что роскошное родословие, возводившее династию Птолемеев к самому Гераклу, на самом деле — обман, ложь, быть может, необходимая, но, в сущности, такая напыщенная и смешная!.. Нет, первый Птолемей был просто солдатом, сыном какого-то Лагоса — Зайца. Птолемей даже и деда своего не знал. Сподвижник Александра, завоевавший дружество великого своей храбростью, Птолемей Лаг положил глаз на Египет, решил твёрдо, что Египет не отдаст никому! И не отдал. И твёрдо решил, что никакой великой империи Александра не будет! Кто бы стал ею править? Нет, Птолемей Лаг предпочитает быть царём Египта. У него сил нет растить мальчишку, Александрова сына, подползать к нему на пузе,
Поэты, Феокрит, Посидипп, Асклепиад и прочие, воспевали династию Птолемеев Лагидов. Маргарита ещё с первого класса дидаскалиона запомнила строки Феокрита:
...В светлых кудрях Птолемей, что искусен в метании копий... [23]
И Посидиппа:
В храм Филадельфовой славной жены Арсинои-Киприды
Морем и сушей нести жертвы спешите свои...
23
...копий... — Феокрит. Идиллия XVII. Перевод М. Грабарь-Пассек.
Добрый молящимся путь посылает богиня и море
Делает тихим для них даже в средине зимы... [24]
И Асклепиада, поющего Веронику, обожествлённую как богиня любви, ту Веронику, чьи волосы дали имя звёздам:
Изображенье Киприды мы видим здесь иль Вероники?
Трудно решить, на кого больше похоже оно... [25]
24
...зимы... — Перевод Л. Блуменау.
25
...похоже оно... — Перевод Л. Блуменау.
Изображения предков Маргарита любила рассматривать в особом Дворцовом кабинете, где сестра-царица порою уединялась для каких-то писаний и размышлений. Случалось, Вероника призывала сюда Маргариту, именно Маргариту, а не Арсиною, и они вдвоём молча смотрели на лица многих Птолемеев, Клеопатр, Вероник...
Птолемей Сотер выглядел грустноватым, рот его был приоткрыт, а кругловатый нос — горбат. Имелся ещё и красивый бюст Птолемея I, короткая стрижка открывала уши, самую чуточку оттопыренные, кудрявые волосы прижимал ободок, золотой, должно быть, на подбородке полноватом угнездилась ямочка, брови тонкие, глаза большие, ноздри широковатые, выражение лица — странное сочетание лёгкого удивления и презрительности. Птолемей II и Арсиноя устремлялись — единые в профиль — навстречу глядящим на них, дивились оба — каждый одним огромным выпуклым глазом. А вырезанные в профиль на прекрасных аметистовых, сердоликовых, агатовых геммах Птолемеи оказывались такими миниатюрными, изящными, тонколикими... Носики выдавались точёные, лица чаровали мягкой и величавой задумчивостью... Агатовый Птолемей III, альмандиновая Арсиноя III, сердоликовый Птолемей V...
Птолемеи побаивались Рима и были в этом своём невысказываемом страхе очень правы. Рим. Эта женственная Рома видела сама себя в облике металлической поджарой волчицы с большими островатыми сосцами. Должно быть, это вечная зверюга, сосцы её и до сих пор напитывают, питают культуру Европы, Азии и... всего прочего мира!.. Птолемею VIII Сотеру II Латиру пришлось принимать Лукулла, предоставлять римскому полководцу кров и стол в царской резиденции. И парадный эскорт египетских кораблей сопровождал Лукулла до Кипра. И перед отъездом, во время прощального пира, Птолемей VIII Сотер II Латир преподнёс своему гостю драгоценный смарагд, оправленный в золото. И далее — словами позднейшего греческого историка: «Лукулл поначалу вежливо отказывался, но когда царь показал ему, что на камне вырезано его собственное изображение, Лукулл остерёгся отвергать дар, чтобы не рассориться с Птолемеем окончательно и не стать на море жертвой его козней»... [26]
26
...его козней»... — Плутарх. «Лукулл». Перевод С. Аверинцева.
Пожалуй, Маргарите не очень хотелось добираться в своих изысканиях до истории жизненных путей отца и матери. Не так трудно было догадаться, что жизненные пути обоих извилисты, тернисты, некрасивы; и узнавание этих путей вовсе не располагает к любви и приязни... то есть она догадывалась, что разобрав хорошенько деяния отца и матери, она вряд ли будет любить этих людей... А ей ведь хотелось любить кого-то старшего, родного, непременно родного!.. Впрочем, у неё всегда оставалась для подобного чувства сестра Вероника. Мать Вероники, сирийская царевна, родственница Филиппа II Селевкида, рано умерла. Но почему она умерла рано? Маргарита уже не верила в естественность царских смертей. Она уже спрашивала себя: Tea, мать Вероники, была отравлена? И если была отравлена, то с чем же могла быть связана такая смерть? Может быть, снова проблема принадлежности Келесирии и Иудеи? Селевкиды и Птолемеи уже сражались друг с другом за эти земли, Маргарита знала о битве вблизи Пания. Или причиной гибели молодой царской супруги оказались внутригосударственные или дворцовые интриги?.. И матери Арсинои, наложницы Птолемея Авлета, не имевшей статуса царской супруги, уже не было в живых. Почему? Теперь Маргарита поняла некоторые странности нрава Арсинои, самолюбивой Камы. Кама ведь всегда знала, что её мать — девочка из семьи незнатных брухионских греков, взятая во дворец без положенной брачной церемонии, хотя Арсиною-Каму Птолемей Авлет признавал своей законной дочерью... Кажется, это Хармиана говорила Маргарите: «Твоя мать умерла, когда тебе и одного года не минуло...» Маргарита совсем не помнила свою мать. Напрасно напрягала память, эти усилия ни к чему не приводили, на месте образа матери зияла темнота. Девочка сама себя уверяла, будто всё-таки смутно припоминает мать. Но нет, на самом деле не могла припомнить. И уже и не пыталась. Совсем забывала о матери, не думала. Иногда возникали смутные мысли о том, что было бы хорошо, если бы у неё была мать. Но тотчас же девочка, уже большая, говорила себе, что это тривиальные мысли. Но иногда всё же возникало это чувство нежности... Портретов матери не было. Хармиана называла её красивой. И вправду — «Прекрасная» — это было не титульное династическое прозвание, а народное александрийское прозвище. У Клеопатры Прекрасной, по словам Хармианы, были такие же сияющие зелёные глаза, как и у её дочери, Клеопатры-Маргариты... Своему супругу Клеопатра Прекрасная приходилась родной сестрой... У них был ещё брат, ещё один Птолемей, наместник на Кипре...
Вероника не хотела говорить ни о матери Клеопатры, ни о своей матери, ни о матери Арсинои. Повторяла нежным своим голосом:
— Я не хочу, не хочу!..
А когда младшая сестра настаивала:
— Но почему? Почему ты не хочешь мне сказать? Ты же знаешь!..
Когда младшая сестра настаивала, Вероника восклицала нервически:
— Ты забываешься. Я не только твоя сестра, я царица! И когда я не хочу говорить, я не говорю!.. — Голос властностью звучал, но эти нервические нотки слабость изобличали...
Наконец надо было узнать правду. А все хотели молчать. Маргарита не имела средств для того, чтобы заставить говорить, заставить всех тех, кто мог бы рассказать, открыть ей... А может быть, это как раз такой случай, когда люди молчат под пытками и даже подкупить их нельзя... Почему? Наверное, потому что никто ничего толком не знает?.. Но когда молчат человеческие рты, должны говорить нечто папирусы, пергамены, клинописные надписи...
— Дядя Костю, вы должны отыскать! Где-то оно есть, существует! И вы знаете, знаете!.. — Она была пылкой, и повелительной, и почтительной, и почти дочерне ласкающейся к нему...
А он был окутан сумраком чахотки и давно свыкся с кашлем, так донимавшим, в особенности по зимам сырым, когда кутаешься в новый шерстяной плащ, за который отдал две мины, а дома не отходишь от жаровни...
— Дядя Костю! Давай поищем вместе. Это здесь, здесь... Ты знаешь, знаешь!..
Он знал, конечно. Он принёс ей этот папирус. Она уткнулась в эти строки, выписанные так аккуратно...
«...я клянусь тебе, великий царь и супруг мой!.. Пусть моё тело останется без погребения, если всё это не случайность... Также нет оснований для обвинения... потому что отец мой не... и никогда...»
Это было всё, что осталось от письма Татиды Птолемею Авлету. Но это было только началом записей, сделанных на папирусе...
«...это подложное... мне известно, кто... Если ты не выслушаешь меня... Ты забыл о том, что выносило нас, тебя и меня, чрево одной матери...»
Эти слова ясно свидетельствовали о том, кто мог написать их! Клеопатра Прекрасная!..
«...Потин, распорядись о тайном погребении на заброшенном кладбище в садах старого храма Анубиса... Ты единственный...»
Больше никаких записей не было.