Клеопатра
Шрифт:
Маргарита кричит им:
— Вонючки! Ну-ка, все падайте жопами кверху! Царевна идёт! Падайте и вылизывайте пыль у моих ног!..
Этот звонкий, сильный детский голос так властно звучит, и так по-детски отчаянно и сердито. Властный голос девочки рассерженной, девочки, которая знает, что она — царевна!..
И все склоняются, и вправду падают ниц, и вправду готовы лизать пыль нечистыми языками несчастных людишек, у которых всегда больные желудки и кишки... Но всё-таки пыль не лижут... Хотя и склоняются покорно перед молодой силой и красотой... Она ещё не знает, что ведь бывает выбор: или покоряются, или... убивают! Убивают грубо, грязно, кроваво, растрёпанно-буйно... А если бы она знала сейчас, что ведь и убить могут, она бы всё равно кричала на них! Они могут убить её, они могут покориться ей, но она-то никогда, никогда не покорится им!..
Маленькая процессия шествует по улочкам среди поклонов. Маргарита ступает впереди, вытянувшись, тонкая шейка, гордая головка, семь чёрных тонких косичек...
Хармиана коротко размышляет,
А люди, которые только что валялись на земле перед этими обутыми в крепкие сандалики ножками маленькой девочки, подымаются и принимаются за свои обычные дела. Хорошо их унизили! Но они почему-то довольны, улыбаются как-то удовлетворённо, переговариваются, повеселевшие... Хвалят грубую девчонку, вспоминают её отца, Птолемея Авлета:
— Флейтист ведь тоже мог!..
— Когда хотел, так и мог!..
— Что ещё будет, что случится!..
— ...Флейтист!..
Вспоминают мать Маргариты, носившую родовое имя — Клеопатра — и титул — Прекрасная [9] ...
— Тоже могла, могла!.. Та ещё гадюка была!.. — ухмыляясь и с похвалой явственной...
Поминают даже властную Маргаритину бабку, Клеопатру Веронику. Хвалят её за то, что она кого-то жестоко приказала казнить, с кем-то расправилась как следует!.. Тупо пересказывают легенду о том, что Птолемей Флейтист — не сын своей матери, его якобы родила проститутка из Ракотиса. Впрочем, это значения не имеет; важно, что он сын своего отца, отец всегда считал его своим законным потомком... Принимаются с остервенением и наслаждением ругать молодую царицу Веронику. При ней всё в развале, потаскухи по улицам шляются, все бабы ходят намазюканные, мужнюю жену не отличишь от потаскухи! Цены на хлеб и на мясо растут и растут! В доходном доме квартиру не наймёшь! Кого хочешь спроси, вот кого хочешь, все скажут, что Александрия не годится бедным людям для житья! Здесь богачи купаются в роскоши, здесь только сирийцам да иудеям хорошо живётся! А египтянам-деревенщинам ведь всё равно, что есть на свете Александрия, что нет её! Им лишь бы втридорога продавать на наших базарах баранину, свёклу да фиги! А грекам сейчас живётся хуже всех! Но разве же Александрия не была искони греческим городом? Разве не для греков основал Александр Великий свой великий город?.. А Вероника ни об Александрии, ни о Египте не думает! Ей бы только целыми днями болтаться в Мусейоне, в этом курятнике, толковать о разных глупостях с этими каплунами, астрономами да поэтами! Лижется со своим Деметрием открыто, на всех городских площадях! Молодёжь городская — развратники сделались — хуже некуда! А какова царица, таковы и подданные! Хороший пример подаёт! На всех фонтанах, во всех храмах готова понаставить статуи, какие Деметрий лепит почём зря! Разве при Сотере, при Эвергете город был такой?! Изуродовала город!..
9
...Прекрасная... — Клеопатра Прекрасная, о которой известно очень мало, была матерью или старшей сестрой Клеопатры VII, нашей героини.
Так говорят, покамест Маргарита бродит по городу, сопровождаемая своими хранителями...
Но разве Маргарита злая? Совсем и нет. Она то и дело упрашивает Веронику, чтобы снова отпустила в один дом на окраине Брухиона. И Вероника, беспечная милая Вероника, отпускает. А этот дом, он старый, ветхий совсем, калитка покосилась, двор вымощен мозаикой разноцветной, изображающей какую-то пляску, но изображение совсем выщербилось, старое уже... В этом доме — школа, где учат маленьких девчонок-рабынь. Элли, хозяйка, покупает их совсем-совсем маленькими, нанимает особливых учительниц... Девочек учат разным искусствам и ремёслам. Более всего учат прясть и ткать, чтобы вертелись остро пёстрые тонкие веретена, чтобы слагались ткани... Царевна, чуть склонив голову, смотрит, как девочки в узких тёмных юбочках и распашных кофточках складывают готовые покрывала, быстро-быстро снуют тонкими руками, проворно... А попробуй, не будь быстрой, проворной, отведаешь хорошей плётки! Но есть среди маленьких рабынь будущие искусницы, которых учат играть на флейте, красиво танцевать, привставая на цыпочки, сладко петь... Но и в этом учении — чуть ошибёшься — плётка!.. Этих девочек и ещё кое-чему учат, Маргарита знает. Их учат, как надо быть с мужчинами, чтобы мужчинам было хорошо, вот чему их учат!.. Но этим девочкам, которые научатся петь, танцевать, ублажать мужчин, им ещё не так худо будет жить. Но более всего в школе госпожи Элли несчастненьких, бесталанных, которые только и выучатся, что обыкновенно прясть, ткать да вышивать. Сидят, согнувшись, будто старушки маленькие, пальчиками судорожно сжимают иголку, глаза испуганно отыскивают в канве нужную дырочку... Но вот и время для отдыха, старый евнух-раб стучит, гремит колотушкой-трещёткой. Девочки, толкая друг дружку, бегут во двор, бегают взапуски, смеются, плюются, кричат друг дружке:
— Дура!..
— Сука!..
Госпожа Элли приказывает бить,
Маргарита является сюда в сопровождении рабов, нагруженных корзинами. В больших корзинах — жареное мясо, плоды, разные сладости, калёные орехи... Госпожа Элли и учительницы кланяются почтительно... Маргарита знает, что девочки ждут её появления, мечтают, воображают в уме своём, как она появится, и вместе с ней — вкусная еда... Несколько раз сама царица, Вероника, являлась вместе с младшей сестрой. Осмотрела дом, приказала кое-что подправить; велела госпоже Элли получше кормить девочек и не бить их сильно...
— ...Таких девочек, хорошо выученных ремеслу, танцам, пению и игре на флейте, я сама буду у тебя покупать для дворца...
Наевшиеся девочки грызут орехи, кусают медовые пирожки, весело и мирно играют во дворе... Нет, это не злой город, это добрый город. Все немножко ненавидят друг друга, но всё равно живут вместе; бок о бок, что называется; живут в одном городе...
Потом однажды она пыталась вспомнить, с чего же началась её жизнь. Выплывало всегда одно и то же воспоминание: раннее утро, ещё прохладно перед началом жаркого летнего дня, и ещё прохладно, потому что высоко. Она выбегает на высокую террасу, маленькая, чёрные шёлковые волосы яркие распустились ниже плечиков, ручки и ножки голые, рубашечка белая из тонкого льняного полотна, ворот широкий круглый, с вышивкой — круглой маленькой гирляндой зелёных цветочков. Ей, должно быть, ещё только четыре года. Так она вбегает в жизнь, в свою жизнь, в жизнь других людей, которым предстоит узнать Маргариту-Клеопатру, любить её, сердиться на неё... Терраса большая, широкая... Посреди пустой террасы поставлен бронзовый стол на трёх ножках, а посреди столешницы — круглое плоское блюдо обливное — зеленоватые разводы, чёрные виноградные кисти — ягодной горкой... Девочка подбегает, быстро приподымается на цыпочки — босенькая... хватает чёрную кисточку винограда...
Маленькая царевна красива — блеск зелёных глаз, открытая улыбка — радостность и лёгкое озорство... Эти зелёные яркие глаза, какие не так часто встретишь в черноглазой Александрии, особенно красивы, потому что когда смотришь на эти глаза, невольно представляешь себе такие зелёные драгоценные камни — изумруды сияющие, и тогда и сама царевна-девочка представляется тебе какою-то живою драгоценностью, живою, прекрасной, весёлой...
Был ещё один дворцовый двор с аркадой, вымощенный ровными мраморными плитами, двор, где она любила бегать стремглав, нарочно громко стуча ногами в новых сандалиях, у которых такие звонкие подошвы... Маленькая, она, кажется, больше всего на свете любила бегать!..
И был ещё один дворцовый внутренний дворик с фонтаном, в котором не было воды. И тоже вымощенный мраморными плитами, такими ровными, так ровно пригнанными друг к дружке. И над узким двориком — яркий голубой клок неба — высоко... А крикнешь, закинув голову, и эхо откликнется. А встанешь посерёдке — и ветер вдруг прямо потянет тебя вверх... Отойдёшь к стене, водишь подушечкой указательного пальца по угловатому кирпичу, неровному, шероховатому...
А ещё она помнила рядом с собой сестричку Арсиною — Камамили. Обеих девочек звали в домашнем кругу именем одного цветка — Маргарита и Камамили. Казалось, они и вправду походили на этот цветок, на ромашку; только маленькая Клеопатра походила на ромашку дикую, полевую; а её младшая сестра Арсиноя — на бледноватую беспомощную садовую ромашку. У Арсинои и кожа была светлее, чем у Клеопатры. Арсиноя не любила бывать в городе, город пугал её шумом, готовностью к буйству. Когда подросла, полюбила читать в своей комнате, растянувшись на ковре, подперев левую щёку левой рукой, а правой рукой медленно разворачивая свиток... Две маленькие девочки, на первый взгляд — очень похожие, на самом деле — очень разные. Арсиноя — неуклюжая, не уверенная в себе, то громко смеющаяся, то замкнутая, плачущая, будто попавшая в человеческую жизнь случайно и не понимающая этой тягостной для неё жизни. А рядом Клеопатра — такая живая, такая навстречу жизни открытая, как цветок, расцветший ярко, подымает себя навстречу жужжащей пчеле; а то вдруг сделается вся колкая, будто ёж; но всегда — в жизни, всегда живая!..
Вероника приказала выстроить большой дворец, похожий на прежние, давние дворцы фараонов. В середине фасада сделан был балкон, красиво украшенный, с балкона этого видно было далеко; золотой казалась Александрия в лучах заходящего солнца. А с балкона выходишь в анфиладу, вереницу комнат — покоев царицы. Из её покоев длинный прямой коридор вёл в покои художника Деметрия. Последний зал в его покоях был отведён под мастерскую; здесь Деметрий писал картины и занимался своей скульптурной работой. Здесь, в просторном зале с высоким потолком было так солнечно, окна были высокие, широкие...
Кажется, в этом зале она сидела на полу, вытянув ножки; играла бронзовыми и серебряными монетами, с которых глядели на неё — каждый повернут в профиль — её предки, безбородые или с завитыми бородами цари, царицы в пышных причёсках... Все они почему-то изображались с какими-то большими острыми носами, с каким-то хищным выражением лиц... Наверное, в жизни люди так не выражают открыто свою хищность... Маргарита закручивала волчком одну монету, после — другую, после — ещё одну... Монеты вокруг неё крутились, танцевали на гладком полу, падали, тихо тукаясь, останавливались...