Клеопатра
Шрифт:
Когда распространялись устрашающие слухи о неприятеле, он для ободрения солдат не отрицал и не преуменьшал вражеских сил, а напротив, преувеличивал их собственными выдумками. Так, когда все были в страхе перед приближением Юбы, он созвал солдат на сходку и сказал: «Знайте: через несколько дней царь будет здесь, а с ним десять легионов, да всадников тридцать тысяч, да легковооружённых сто тысяч, да слонов три сотни. Я это знаю доподлинно, так что кое-кому здесь лучше об этом не гадать и не ломать голову, а прямо поверить моим словам; а не то я таких посажу на дырявый корабль и пущу по ветру на все четыре стороны».
Проступки солдат он не всегда замечал и не всегда должным образом наказывал. Беглецов и бунтовщиков он преследовал и карал жестоко, а на остальное смотрел сквозь пальцы. А иногда после большого
Всем этим он добивался от солдат редкой преданности и отваги [...]»
В Александрию Цезарь не вернулся. Впрочем, они уже направлялись в Александрию, плыли, двинулись в обратный путь, когда близ Гелиополя корабли догнала большая ладья, на которой плыл гонец, нёсший Цезарю известие о наступлении Фарнака на Армению. Цезарь передал через этого гонца приказ командирам римской армии выступать сухим путём в сторону Сирии, сам же он предполагал двигаться морем, не задержавшись в Александрии. Так и было поступлено.
Клеопатра думала, что простится со своим римским другом легко, но вместо облегчения почувствовала, что осталась совсем одна. Этот человек значил для неё в определённом смысле больше, нежели Аполлодор, Максим или та же Хармиана. Вернувшись в Александрию, немного отдохнув, она тотчас написала ему письмо, благодарила, вспоминала подробности путешествия... Он ответил ей. Переписка продолжилась. Она понимала, что ему предстоит много дел, и в Риме, и в провинциях. Он писал, что ещё не так скоро доберётся до Рима. Для неё это было хорошо. Она должна была родить ребёнка, должна была обдумать, как будет вести себя во время предстоявшего ей официального визита в Рим.
Неизвестный автор (возможно, Гирций) так описывает деяния Цезаря, покинувшего Египет:
«Итак, Цезарь прибыл из Египта в Сирию. Здесь отчасти сообщения приезжих из Рима, отчасти письма, приходившие оттуда же, убеждали его в том, что в Риме управление во многих отношениях неудовлетворительно и приносит делу только вред: ни одна отрасль администрации не поставлена целесообразно, так как от агитации народных трибунов и командиров легионов многое делается вопреки военным нравам и обычаям и приводит к разложению строгой военной дисциплины. Он понимал, что всё это требует его личного присутствия в Риме, но предпочёл предварительно так устроить те провинции и местности, которые он имел в виду посетить, чтобы они освободились от внутренних раздоров, подчинились бы римским законам и управлению и перестали бы бояться внешних врагов. В Сирии, Киликии и Азии он надеялся осуществить это скоро, так как эти провинции совершенно не страдали от войн, но в Вифинии в Понте предстояло несомненно больше хлопот [...] Побывав во всех более значительных городах, Цезарь определил людям, оказавшим ему услуги, награды от имени государства и от себя лично, произвёл расследования и вынес приговоры по прежним местным тяжбам; соседним с провинцией царям, тиранам и династам, которые все поспешили к нему, он обещал своё покровительство, возложив на них обязанность охранять и защищать провинцию, и они простились с ним, полные дружественных к нему и к римскому народу чувств [...]»
И так далее...
* * *
Перестройка дворца была почти завершена. Продолговатая арка парадного входа выглядела мощно. Тронный зал расписан был изображениями ибисов и поднявшихся на дыбы львов. Часть выщербленных ступеней парадной лестницы была заменена новыми...
Она поднималась по лестнице на большую террасу. Прогнала Ирас и Хармиану. Они мелочно опекали её и надоели ей. Поднималась одна. В домашнем платье, светло-зелёном, без рукавов... Ощущала живот не тягостно, а хорошо. Вдруг движение внутреннее, внутри неё, — толчок... думала с улыбкой: рука или ножка... Не останавливаясь, обнимала бережно живот и видела свои руки смуглыми и тонкими на большом животе...
Встала на высоте, ухватилась руками за эти низкие прутья ограждения. Вечер летел на город, кутал улицы, площади, море своими распахнутыми крылами. Вспомнила одно стихотворение Петроса Лукаса, уже такое давнее... Сверху Александрия виделась такой пространной, такое множество игрушечных домов составляло её... Она видела огромное пространство, которое возможно было назвать океаном... Монументальный океан, океан домов-башен, храмов, портиков, колоннад, площадей раскрылся перед ней... Некрополь, сады Брухиона, греческие, еврейские, сирийские кварталы, Ракотис — город аборигенов-египтян... Розовые отблески плясали на мраморных стенах святилища Сераписа... пальмовые рощи окружали храм Афродиты колышущейся темнотой... Она различала храм Персефонны, вглядывалась в уступы святилища Посейдона... Три башни Исиды Фарис... семь колонн Исиды Лохиас... Ипподром... чаша театра... Стадиум... гробница великого Александра!.. Море... Маяк... Александрия!.. Город Лагидов, город Птолемея Фискона, Птолемея Филометора, Птолемея Эпифана, Птолемея Филадельфа... Александрия, поднявшаяся над величием Мемфиса, Фив, Афин, Коринфа... Дельта Нила... Саис, Бубаст, Гелиополь... Гептанома... Тебаид, Диосполис... Мероэ... Смутное сияние, свечение неведомых земель... Большая тёмно-белая птица пролетела, паря, едва не задев царицу крылом... Маргарита чуть отпрянула, опустила быстро левую руку... Затем снова приблизилась к ограде... Каменные стены, дома, побелённые извёсткой, отсвечивали перед заходом солнца, сияли смутно и неожиданно нежными оттенками голубого, красного, зелёного, жёлтого... Вечерний воздух словно бы дрожал и переливался... Темнота летела, поглощая иные цвета, втягивая в своё нутро все очертания... Маргарита нашла глазами Мусейон и восстанавливаемую Библиотеку...
— Моя Александрия! — проговорила она тихо...
И пусть ей навязали дурацкого мужа! Пусть оставили здесь римские легионы! Всё равно!
— Моя Александрия!..
...Теперь я царица и пусть звучит повсюду моё тронное, титульное имя:
КЛЕОПАТРА!
Уже трудно было ходить. Сделались такие тянущие боли внизу живота. Хармиана надела ей совсем широкий пояс. Внизу было всё время мокро и слизисто, Хармиана сказала, что так и должно быть. Гордая, молчаливая, предвкушающая Хармиана сделалась главным лицом в её жизни, размашисто распоряжалась во дворце, созвала самых искусных повитух. Стены комнаты, где должны были происходить роды царицы, художник, давний ученик Деметрия, расписал картинами природы. Дерево раскидывало ветви, усеянные пёстрыми птицами. Кошка улыбалась в зарослях папируса... Но Маргарита не вспомнила о Деметрии...
Руководить родами царицы призвана была Кротиста, изучившая книгу Сорана Эфесского о ведении родов. Хармиана, командующая повитухами Кротиста, сами повитухи, обнажённые их сильные женские руки замелькали перед глазами Маргариты... Она испытывала сильнейшее раздражение, она забыла о ребёнке, долженствующем появиться на свет. Боль раздражала её, она уже не могла сдерживаться и то и дело стонала и вскрикивала. Она ненавидела всех этих женщин. Она слышала свои крики, слышала их совершенно отвратительными, и почти ненавидела себя... Она лежала на постели широкой, сучила ногами полусогнутыми... Кто-то сунул, впихнул в её руку глиняный гладкий сосуд, сделанный в виде матери с младенцем на руках. Она сжала твёрдое, гладкое, ощущая небывало чётко мельчайшие впадинки, выпуклости... Она не помнила в боли, как повели её и посадили на круглый родильный стул. До родов она уже видела этот стул, четыре его ножки сделаны были как четыре статуи небольшие приземистые доброй Бастис. Но глядя на этот стул, она не могла представить себя на нём. Она и теперь не понимала, какая она. Ей было всё равно, когда её ноги словно бы раздирали клещами, раздвигали резко... Потом она понимала, что умирает и слышала свой крик, и смутно сознавала, какой это непрерывный и страшный крик...
Потом она лежала без памяти, а вокруг её ложа рассыпаны были зерна пшеницы и ячменя — от дурного глаза. Столица уже шумно праздновала рождение царевича, нового Лагида, нового Птолемея... Она очнулась и тело её было таким тяжёлым и больным... Последнее, что она увидела перед тем, как перешла в холодную черноту, было странное видение раскрытого, распахнутого рта закричавшей Хармианы... затем Хармиана бросилась на неё почти плашмя... На самом деле Хармиана своей грудью, своим телом сильным налегла, надавила на живот роженицы, помогая последним потугам...