Клеопатра
Шрифт:
Несмотря на такую занятость, Максим намеревался жениться и готовил пышную свадьбу. Он поставил новый двухэтажный дом в хорошем месте еврейского квартала. При доме разбиты были два сада, один в переднем обширном дворе, большой, и другой, малый сад, во внутреннем дворе. Его избранницей стала девушка по имени Хасса, дочь богатой владелицы ткацкой мастерской. Ткачихи из еврейских кварталов славились в Александрии. Любопытно, что родичи невесты согласились на этот брак не сразу. Деятельность Максима в качестве интенданта царицы они считали равной действиям торговцев и потому осуждали, приводя в доказательство предостережение мудрого Иешуа, сына Сираха: «Купцу трудно уберечься от неправедных дел, и мелкому торговцу — от греха. Как гвоздь входит в стену между двух камней, так входит грех между покупателем и продавцом...» Максим тщетно доказывал, что как раз торговля и не входит в число его занятий; родичи его невесты, решавшие её судьбу, люди простые и потому туповатые, довольно-таки долго стояли на своём. Ему нравилась девушка и он всё же сумел убедить её мать, доказать, продемонстрировав новый дом, что дочь её будет жить «как царица»! Женщина уговорила своих родных. Но, как ни странно, особенно подействовало на простые умы этих простых людей обещание Максима пригласить на свадьбу саму царицу Египта. Со своим обычным спокойствием, чуть растягивая слова, он убеждал их, что царица непременно посетит его новый дом и даже сделается участницей свадьбы! Все теперь ожидали этого посещения с некоторым азартом. Он действительно осмелился пригласить Клеопатру. Он кланялся
— ...Ты становишься моей супругой, а я твоим супругом отныне и навеки, согласно закону Моисееву. Если я оставлю тебя, я должен возвратить тебе твоё приданое...
Пожилые иудеи одеты были на варварский лад, в длинные, высоко подпоясанные рубахи, красные, зелёные, синие, с длинными рукавами; из-под рубах виднелись разноцветные шаровары и сапоги. Несколько особо уважаемых гостей, иудейских жрецов должно быть, имели на себе тёмно-красные плащи с откинутыми на плечи круглыми капюшонами. Но молодёжь одета была на греческий лад. Молодые женщины были в коротких платках на гладко причёсанных головах, в кофточках с перетянутыми талиями и в полосатых юбках. Невеста сидела на возвышении, лицо её было закрыто плотным покрывалом. Играли музыканты. Ритмическая музыка звала к танцам. Тут произошло неожиданное, вызвавшее возгласы восторга и удивления. Заложив за спину руки, пританцовывая, жених приблизился к парадному креслу, на котором помещалась царица. Он вытянул правую руку и протянул приглашающим жестом... Она понимала, что это продолжение игры в демократизм и непринуждённость. Она величественно и торжественно поднялась... Все полагали, что она сделает несколько танцевальных движений и торжественно возвратится на своё кресло тронное, но она внезапно затанцевала перед ними... Несколько минут она танцевала, держась за кончики пальцев жениховой руки, затем он легко отошёл и она плясала одна, вскидывая кверху руки, кружась в золотисто-жёлтом своём шёлку; две длинные косы в причёске на восточный лад взлетали... Она была будто оса... Лицо её было сосредоточенно и серьёзно, она, казалось, исполняла как жрица некий плясовой обряд... Сама она представлялась себе униженной и, танцуя, невольно видела перед собой смутное видение последнего танца Вероники и Деметрия... Когда Максим почтительно вёл её к тронному креслу, едва прикасаясь кончиками пальцев к её руке, она, глядя искоса, приметила на его лице почти открыто горделивое выражение... Она чувствовала себя зависимой от этого человека, но в этой зависимости заключалось нечто забавное, хотя и трагическое...
Она стала заниматься дальнейшим переустройством дворца. Это было её жилище, приватное, частное. Особенно нравились ей округлые арки с маленькими колоннами, украшенными коринфскими капителями. Она приказала устроить несколько внутренних дворов с фонтанами, окружённых гладкими кирпичными стенами. В дворцовом центральном саду она приказала сажать различные породы пальмовых деревьев и много цветов. Сын подрос, и её уже тянуло в город, к дворцовой жизни. Она вновь начала устраивать литературные и музыкальные вечера. Ей захотелось иметь связь телесную с мужчиной. Она понимала, что всякий знатный юноша в Александрии, всякий её придворный, всякий поэт или астроном из Мусейона будет счастлив безмерно её благосклонностью. Но она ни к кому не испытывала то чувство, какое испытывали друг к другу Деметрий и Вероника. Маргарита представляла себе с отвращением, как ей пришлось бы заплатить за не такое уж значительное наслаждение длинным рядом исполненных просьб и... Зевс-Амон! всё тою же зависимостью и зависимостью!.. Зависеть от своего интенданта — это ещё куда ни шло! Но зависеть от человека, с которым удовлетворяешь свою телесную нужду... Что может быть гаже подобной зависимости!.. Маргарита решила повторить свой опыт с африканцем. Она сменила четверых. Один удовлетворил её вполне, другой — несколько менее, третий и четвёртый оказались весьма хороши. Все они были убиты по её приказу. Она присутствовала при этих казнях, которые, впрочем, уже не производились в её спальне. Она полагала, что любовь, именуемая платонической или уранической, то есть по имени покровительницы бестелесной любви Афродиты Урании, — на самом деле всего лишь бледная немочь и ненормальность, скучное безумие, пригодное для евнухов душою или телом... Но, конечно же, ей мечталось о гармонии в любви духа и тела, как у Вероники и Деметрия. Но она говорила себе: что я знаю об их любви? Быть может, я просто-напросто придумала себе эту гармоничную любовь... Я была ребёнком!.. Что я могла понять в их отношениях!.. Но она нарочно не спрашивала ни о чём Хармиану, желая сохранить для себя этот образ гармонической и потому прекрасной любви... В конце-то концов, когда ей хотелось умных разговоров в промежутках между поцелуями, она всегда могла вызвать к себе Ирас...
— Ирас! Ты сидишь в своей комнате и читаешь, но, может быть, ты изменяешь мне... Хотела бы я знать, с кем... С какими-нибудь незрелыми девчонками-рабынями...
— Я не изменяю тебе, царица, — сухо отвечала Ирас...
Клеопатра приказывала ей вдеть в уши большие круглые золотые серьги и танцевать акробатические танцы, перегибаясь мостиком... А серьги раскачивались и позванивали...
В это же время Маргарита пережила беременность и болезнь. Некоторые признаки навели её на мысль о новой беременности. Перспектива рождения чернокожего ребёнка показалась ей забавной! Хармиана сказала, что когда-то наилучшим способом прерывания беременности считались прыжки. Подпрыгивая на левой ноге, надо было ударять себя правой ногой по ягодицам [58] ... Маргарита рассмеялась:
58
Этот архаический способ вызывать выкидыш в самом первом периоде беременности описан Гиппократом.
— Ну нет! Я так не хочу...
Хармиана приготовила отличное снадобье из сока спорыньи, которое подействовало, не вызвав слишком сильного кровотечения после выкидыша. Но спустя какое-то время появились гнойные выделения. Хармиана предположила, что её питомица заразилась некоторой дурною болезнью от одного из чёрных любовников. Маргарита лежала, испытывая сильное недомогание, однако всё же нашла силы надавать Хармиане пощёчин, присев на постели и опершись локтем о подушку. Она велела Хармиане пригнуться, чтобы удобнее было бить по щекам:
— Ты не предупредила меня о возможности подобного заражения. Почему я об этом нигде не читала?
Хармиана распрямилась с покрасневшими щеками:
— Писания об этом Гиппократа считаются непристойными. Он много писал о том, как прервать беременность, и о дурных болезнях, но попробуй сыщи эти его труды и предписания! Во многих городах и государствах они запрещены к переписке!..
Болезнь Маргариты развивалась. Она уже понимала, что без врача не обойтись. Более всего подходил ей Филот, муж её синдрофисы Полины, человек молчаливый и многосведущий в лекарском искусстве. Можно было призвать его во дворец, но царица решила, что вернее будет отправиться к нему тайком. Её отнесли кружным путём в скромных, но тщательно закрытых носилках. Филот, разумеется, был предупреждён о визите царицы. К счастью, для своего лекарского кабинета Филот нанимал хороший дом в достаточном отдалении от своего и своей семьи жилища. Клеопатра и Хармиана, сопровождавшая её, очутились среди ножей, всевозможных крючков и металлических сосудов разных размеров. Врач с помощью всё той же Хармианы усадил Маргариту на особенный высокий стул. Лечение, приписанное Филотом, оказалось достаточно сложным и досадным. Теперь все её дни заполнены были этим лечением. Хармиана делала ей промывания и обмывала горячей водой, используя мягкую губку. Очистив телесный низ, верная Хармиана накладывала мазь, приготовленную из льняного семени и бузины, истолчённых и смешанных с мёдом. Затем к этой мази были присоединены смола и свиное сало. Пришлось также пить лекарство, приготовленное, в свою очередь, из смеси козьего сыра, коровьего масла и тонкой ячменной муки. Затем к этому напитку прибавлено было разведённое чистой водой вяжущее вино. Когда это лечение подействовало, пришлось переносить ещё и обременительные ежедневные окуривания, когда она сидела на высоком стуле с прорезанным сиденьем... После выздоровления она получила отвращение к этой телесной близости с мужчинами. Какое-то время ей не надо было никакой близости, ни с кем, однако прошло время и она вернулась к ласкам Ирас...
С Цезарем она продолжала переписку, хотя и не слишком регулярную вследствие затруднений при доставке писем. Между тем Максим получил очередное послание сената, фактически предписывающее начать выплату долга Птолемея Авлета. Цезарь ей, разумеется, ни о чём подобном не писал. Однако дружески помянул о том, что был бы рад её официальному визиту в Рим. Странно было эти строки читать. В них, казалось, ничего не было, кроме снисхождения и небрежности. Она раздумывала, следует ли ей дождаться официального приглашения из Рима. В Александрии о жизни царицы уже ходили разнообразные сплетни. Беременность прерванная, последовавшая за этим болезнь, убийство чёрных рабов... Удивительно, как дошли в город слухи обо всём этом, и как эти все слухи были перетолкованы! Разумеется, передавали из уст в уста, что царица заживо гниёт, что каждые три месяца прерывает очередную беременность, что еженощно казнит очередного любовника, что принимает участие в странных и диких обрядах иудеев, почитающих божество, лишённое тела и лица!.. Надо было ехать в Рим. При этом надо было доказывать и внушать горожанам, александрийцам, что её поездка в Рим — не каприз, не причуда взбалмошной женщины, облечённой властью, но необходимость! Тягостную миссию внушать подобное Александрии она, естественно, возложила на всё того же Максима!.. Она понимала, что невозможно делать вид, будто всё хорошо и Рим оставил Египет в покое. Напротив, надо было не игнорировать Рим, а находиться с ним в контакте, в соприкосновении... Она засмеялась громко, она была одна в комнате, наедине с собой, никто не мог слышать, как она засмеялась!.. Находиться в соприкосновении означало спать! Египет фараонов стал женщиной-гречанкой и ложился под Рим!.. Впрочем, когда-то, очень давно, Египтом правила женщина-фараон, царица Хатшепсут, но это было чрезвычайно давно, то есть настолько давно, что, вероятно, и вовсе не было!..
Сборы заняли много времени. Следовало снарядить корабли, отобрать необходимое в путешествии имущество из обширных дворцовых кладовых, собрать рабов и рабынь, корабельщиков и стражников, съестные припасы и подарки... Большая часть пути пролегала через «маре Медитерранеа» — Средиземное море... Царице исполнилось двадцать три года. Её сопровождали неизменные Хармиана и Ирас. Клеопатра отправлялась в Рим вместе с мужем и сыном, которому минуло уже почти два года. Самым забавным, конечно, могло показаться то обстоятельство, что по обычаю первенствующим правителем должен был считаться, естественно, царь-муж, а вовсе не царица-жена! Птолемею Филадельфу было тринадцать лет. Его сопровождал в путешествии собственный штат слуг. Молодой царь и его супруга размещались на разных кораблях. Муж и жена никогда не проводили время вместе. Этого своего брата Клеопатра знала ещё менее, нежели первого брата-мужа. Однако она спокойно, трезво размышляла о близящемся возрасте его возмужалости. Тогда ей снова предстоят суматошные хлопоты. Сама с собой она говорила прямо. Она должна уничтожить его как возможно скорее. После всех расследований и казней, предпринятых Цезарем в Александрии, партия Татиды, так называемая «египетская партия», перестала существовать. Никто уже не верит в Египте, что Египет может стать египетским. Впрочем, в это самое дальнейшее существование Египта Птолемеев тоже никто не верит. Смерть молодого Птолемея надо было хорошо обдумать, продумать. Конечно, египетский Египет умер, но Египет Лагидов ещё существует! Она хотела, чтобы Египет Лагидов олицетворяли именно она и её сын, а не сын Татиды...
Маргарита не думала о встрече с женой Цезаря Кальпурнией, поскольку римлянки не участвовали в официальных церемониях приёма послов, правителей римских провинций и представителей зарубежных государств. Конечно, возможно было заноситься в мечтах, воображать себе Цезаря, прощающего Египту долг Птолемея Авлета, дарующего Египту Клеопатры полнейшую независимость... Но она знала, что ничего подобного не будет! А будут лишь новые и новые унижения, всё более и более изощрённые, вероятно...
Вот уже растянулись по дороге повозки с высокими колёсами. Царица Египта после достаточно утомительного морского путешествия направляется в Рим. Вереница крытых повозок двигалась неспешно. Вот уже завиднелись круглые башни старой крепости... Высадиться пришлось на побережье, корабли египетской царицы отнесло бурей далеко от намеченного заранее места высадки... Маргарита устала и тревожилась о сыне, который не так хорошо перенёс плавание и теперь крепко спал на руках няни. Хармиана и Ирас разместились по приказу царицы в другой повозке. Маргарите не хотелось, чтобы они заговаривали с ней, на правах давних прислужниц, ей хотелось побыть в одиночестве, присутствие одной из нянь маленького Антоса не имело для неё никакого значения... Дорога пошла удобная, мощённая большими прямоугольными плитами... Царица почувствовала свежее дуновение... Потянулась вперёд, чуть раздвинула полог... Внизу медленно двигалась голубовато-серая вода — река Тибр... Она пересела в богато украшенные носилки с балдахином и слюдяными окошками. Носилки эти — гептафорон — несли, соответственно, семь рабов. Ей хотелось видеть окружающее, но чтобы её не видели. Мимо дороги, мимо носилок царицы плыли пинии, оливковые деревья, зелень кустов...
Навстречу ей выехали какие-то посланные сената. Небольшая группа всадников. Они представились царице, но она устала и тотчас позабыла их совершенно однообразные на её слух и звучащие грубо римские имена. Возглавлявший кавалькаду спешился. Царица вышла из носилок. Он поклонился ей достаточно небрежно. Она вскинула голову. Он чуть сутулил плечи, оконечности плечей выдавались вперёд, он слегка вихлялся телом, то есть верхней частью тулова; она почему-то плохо разглядела его лицо, не увидела даже, какого цвета его глаза, но заметила, что эти глаза подслеповатые. Было очень странно, что при этой невоинственной внешности он одет был наподобие Геракла, как его изображают художники и ваятели, — туника, опоясанная у самых бёдер, длинный меч, пристёгнутый к поясу, тяжёлый воинский плащ, чуть волочившийся по земле... Он сказал негромким и скорее теноровым, нежели баритональным голосом, что бывал в Александрии и видел царицу ещё маленькой девочкой. Она поняла, что он — один из тех, кто возвратил египетский трон её отцу!.. Этот человек наверняка видел казнь Вероники и Деметрия и всех их друзей!.. Она невольно нахмурилась, но тотчас улыбнулась светски. Он также повёл светский разговор, спросил, нравится ли ей дорога. Она отвечала, что дорога весьма благоустроена. Он стал рассказывать, что эта дорога построена триста лет тому назад Клавдием Аппием и потому и зовётся Аппиевой...